«Сын своего века…»

Любопытно, что Байрон не только сожалел о своем физическом недостатке, но и старался не замечать его, участвуя в играх вместе с другими. Очень рано он понял, что по наследству является пэром Англии (членом палаты лордов). Пятый лорд Байрон умер, и Джордж Гордон стал «лордом Байроном Рочдейльским». Богатства ему это, правда, не прибавило, и позже он написал: «Я совсем не отличался от других детей: был не высок и не мал ростом, не скучен и не остроумен, был даже довольно жизнерадостным, и, только когда накатывала тоска, я становился настоящим дьяволом». «Он мог быть прекрасным спутником, несмотря на то, что был испорченным ребенком», — пишет биограф. Добавлю, что испорченным он был в прямом смысле: когда Джорджу было девять лет, одна из служанок (именно та, которая научила его читать Библию!) познакомила его с таинствами физической любви. «Страсти проснулись во мне очень рано, так рано, что мне никто не поверит, если я скажу и опишу все подробности», — говорил Байрон в конце жизни. Страдавшая нимфоманией Мэй Грей, считает биограф, нанесла Байрону психологическую травму: «Это приключение с якобы набожной девушкой, которая научила его читать Библию, могло стать дополнительной травмой и отчасти вызвать его постоянную ненависть, направленную против лицемерия и ханжества верующих». И действительно, зрелый Байрон — это скорее агностик, чем атеист, но уж никак не правоверный последователь догматов англиканской церкви!

Между тем искалеченная нога давала о себе знать, и некий доктор Лавендер из Ноттингема, называвший себя хирургом, пытался «выправить» ее, натирая маслом и помещая в колодку, которая причиняла ребенку страшную боль (ортопедия как отрасль медицинского знания существовала тогда в зачаточном состоянии). Однако эти муки не лишили Байрона жизнерадостности: он очень рано научился стрелять и постоянно носил с собой пистолеты. В июле 1799 года Байрона отвезли в Лондон, где его осмотрел доктор Джеймс Бэйли, после чего его показали некоему Шелдрейку, который, видимо, был мастером по производству ортопедических изделий, и все закончилось изготовлением специального ботинка.

Хромота хромотой, а душа парит: Байрон влюбляется в Мэри Дафф и Маргарет Паркер (которая была его кузиной), и именно эти неразделенные страсти подталкивают его к «погружению в поэзию», к поиску идеальной, прекрасной и неразделенной любви. Обычно это бывает позже, а у Байрона «травматичная» любовь возникла лет в 8-12! Слишком ранний сексуальный опыт вызвал «разочарование, меланхолию, появившуюся из-за физического отвращения и неудачных попыток совместить идеал и действительность». Разочарование поощряло влюбленность в разных девочек и мальчиков, а отвращение подтолкнуло к циничному поиску «красивых животных» вроде пресловутой жены венецианского булочника.

Между тем Байрон все еще ученик. Скоро он понял, что только физическая сила может заставить однокашников перестать издеваться над его уродством — много раз он бросался в драку, и его бешеный темперамент, а вовсе не сила, заставлял обидчиков замолчать. Знаменитая частная школа в Харроу научила Байрона не только драться за свою честь, там он удивительно много читал. Поразительно, до 15 лет он уже изучил произведения Монтескье, Локка, Бэкона, всех британских классиков, французских поэтов (в подлиннике!) и т. д. Он прочитал около четырех тысяч романов — от Сервантеса и Рабле до Филдинга и Руссо! После окончания Харроу лорд Байрон оказывается в не менее знаменитом Тринити-колледже в Кембридже (позже там деканом был Л. Кэрролл, автор «Алисы в стране чудес»). Молодому человеку жилось неплохо: в год ему полагалось 500 фунтов, слуга и лошадь. Примечательно, что в колледже Байрон не столько учился, сколько (по его собственным словам) приобщался к различным порокам, среди которых была и привязанность к хористу церкви Св. Троицы Джону Эдлстону. «Я люблю его больше всех в мире», — признается Байрон. Когда в 1881 г. Эдлстон умер, Байрон предавался глубокой скорби. Был этот роман платоническим или нет, Д. Байрон ничего не говорит (посвященные Эдлстону элегии он зашифровал женским именем Тирза), а биографы предаются различным догадкам и домыслам, как, впрочем, и недоброжелательные современники поэта. Но известно, что Байрон мечтал в будущем (после совершеннолетия) поселиться вместе с Эдлстоном.

…Местами биография Байрона положительно напоминает историю жизни О. Уайльда: тот также «вел себя неправильно» и также занимал деньги у ростовщиков (долг Байрона достигал нескольких тысяч фунтов). Любимыми занятиями Байрона были плавание (так он не ощущал своего дефекта) и стрельба из пистолета, в чем он достиг виртуозности. И в это же времявыходит первый его поэтический сборник — «Стихи по разным случаям» (1807). Тогда же у Байрона проявилась еще одна особенность, которая сейчас трактуется как патология. Еще учась в школе, Байрон сильно растолстел (он очень любил сладкое), а потом с помощью «неимоверных физических нагрузок, горячих ванн и лекарств» сбросил вес. И так продолжалось всю жизнь, что заставляет биографов говорить о чередовании «пароксизмов булимии и анорексии» у Байрона. Для него вообще были характерны шараханья из стороны в сторону, и весьма небезопасные: поскольку критики не признавали его как поэта, он предался небрезгливому прелюбодейству, которое, учитывая распространенность сифилиса в то время, могло обойтись дорого (Байрон отмечал, что лечился от «глупости и последствий … любвеобильности»). Чуть позже он напишет: «врач заявил, что еще немного, и моя земная жизнь подойдет к концу, дав скудную пищу червям». Однако Байрон не угомонился: купив проститутку, переодел ее в мужскую одежду и возил с собой, выдавая за брата или кузена, пока у «юного джентльмена», к великому ужасу горничных, в гостинице не случился выкидыш. Лето он проводил в Брайтоне, купаясь в море, сочиняя грустные стихи своим подружкам и… иногда погружаясь в запои! Печально, но факт: Байрон всю жизнь находил удовольствие в непристойных компаниях. При этом в глубине души он желал занять место в палате лордов, не отдавая себе отчета в том, что подобный скандал поставит на его политической карьере крест. Временами он вообще был опасно некритичен к окружающему: когда заболел бешенством его любимый ньюфаундленд Боцман, Байрон руками вытирал пену с пасти собаки во время припадков. Его поступки всегда носили мрачный, мизантропический характер: когда садовник нашел в земле череп, Байрон сделал из «бедного Йорика» чашу, оправленную в серебро. В нее входило больше бутылки вина, но Байрон в тяжелую минуту опустошал ее без передышки, не отрываясь!

В 1809-1811 гг. Байрон путешествует по Востоку, страдая от морской болезни и москитов, после чего пишет знаменитую поэму «Паломничество Чайльд-Гарольда». Именно тогда он впервые посетил Миссолунги — место, где спустя несколько лет нашел свою смерть… Любопытно его мнение о греках: «Мне нравятся греки. Конечно, они пройдохи, обладающие всеми пороками турок, но без их храбрости». Во время путешествия он продолжает распутствовать, что не замедлило сказаться: «У меня было полно гречанок и турчанок, но полагаю, что и англичанки остались довольны, потому что мы все подхватили одну и ту же болезнь». Гонорея была мучительной, но не смертельной, а вот малярия, которой Байрон заболел в Греции, была куда серьезнее, хотя в ней был и свой плюс: снова растолстевший Байрон после приступа похудел. Потом он пытался поддерживать форму: трижды в неделю ходил в турецкую баню, пил уксус с водой и ел один рис. Возвращение с Востока, кроме малярии, принесло Байрону сразу три утраты: сначала утонул его близкий друг Чарльз Мэттьюз, потом умерла мать, потом ушел из жизни школьный друг Джон Уингфилд. Байрон впал в тяжкую депрессию и даже составил завещание. В это же время поэт сел на жесткую диету, состоявшую из сухих бисквитов и содовой воды. Но депрессия или не депрессия, а выступать в палате лордов Байрону пришлось, причем в душе он был близок к радикалам, хотя позиционировал себя как независимый член палаты пэров.

Но сильнее политики его увлекла страсть к Каролине Лэм, хотя в это время «Чайльд-Гарольд» стал очень популярен и женщины засыпали поэта письмами. Его любовь, «дикая лань», как она себя называла, оказалась скорее дикой козой и устроила жуткий скандал: она заставила своих детей читать стихи Байрона, во время чего сжигала его портреты. Скандал был грандиозный: адюльтер на глазах у всех! Но Байрон подготовил светскому обществу подарок похлеще: он затеял роман со своей сводной сестрой. Современное ему общество не было слишком пуританским, да и сам поэт не был фанатиком кальвинизма, но речь-то шла о кровосмешении. Этот грех был уже библейским, и его не мог покрыть даже брак с Анабеллой Милбэнк. Байрон женился не по горячей любви и быстро охладел к жене, да еще ухитрился познакомить ее с Августой и в припадке пьяного откровения рассказать в подробностях об их преступной связи! У них с Анабеллой родилась дочь, и, согласно преданию, глядя на ребенка, Байрон сказал: «Какое орудие пытки я приобрел в тебе!» Дочь назвали Августой Адой, родовым именем Байронов, но вскоре Байрон стал так чудить, что жена заподозрила у него наличие безумия и поспешила покинуть дом поэта. Мало того, она пыталась организовать нечто вроде освидетельствования мужа на предмет душевного здоровья. А тут еще безумная Каролина рассказала жене Байрона о его связях с представителями мужского пола. О, это была уж месть так месть!

Байрону (как и позднее Уайльду) ничего не оставалось, как покинуть Англию, что он скоро и сделал, предварительно наняв личного врача, некоего Джона Уильяма Полидори (John William Polidori, 1795–1821). Это был неудачный выбор: Полидори оказался малодаровитым врачом и поэтом, да к тому же страдал тяжкой депрессией и в 1821 году (в год смерти Байрона) покончил с собой, приняв цианистый калий. Во время путешествия Байрон был верен себе, и Д. Полидори в своих записках пишет весьма нескромно: «Едва войдя в комнату, лорд Байрон как гром с неба обрушился на служанку». Но важнее этих сомнительных сексуальных удовольствий оказалось знакомство Байрона с талантливым поэтом П. Б. Шелли. Именно Полидори являлся автором версии о том, что Байрон всегда ел один и никто не знал меню его трапезы. Это источник легенды о «диете Байрона для похудения», которая время от времени всплывает в Интернете. Однако Байрон очень скоро отказался от услуг навязчивого Полидори, и дальше Швейцарии тот его не сопровождал. Байрон верен себе: он стал отцом незаконнорожденной дочери от «странной девушки» Клер Клермонт.

Примечательно, что ни литературная слава, ни победы над женщинами не заставляли Байрона постоянно твердить о бессмысленности и бесцельности жизни. Это заставило исследователя (Аhmed Hankir, 2011) отнести поэта к числу больных биполярным расстройством (МДП). И действительно, эпизоды скуки, тоски и меланхолии вплоть до суицидальных мыслей чередовались у Байрона с почти маниакальным настроением. «Хамелеон настроения», — говорит о Байроне А. Ханкир. Частые и выраженные колебания настроения поэта, периоды злоупотребления алкоголем, опием и доступным сексом, пищевые кутежи вперемешку с ограничительными диетами обладали и другими характерными для биполярного расстройства признаками. Они, во-первых, носили четко повторяющийся, но эпизодический характер, а во‑вторых, без лечения светлые промежутки становились все короче, а сами эпизоды все тяжелей и разрушительней (в последние месяцы жизни депрессия была у Байрона постоянной). Примечательно, что все любовные истории Байрона (М. Коньи, М. Сегати, А. Тарусчели), «злоупотребления венецианского карнавала» и т. д. происходили на гипоманиакальном фоне, который часто лишает человека инстинкта самосохранения, и именно в эти моменты, считая себя неуязвимым, Байрон многократно заражался венерическими инфекциями. Да еще бы: П. Б. Шелли писал, что «Байрон знается с самыми презренными женщинами, которых гондольеры подбирают на улицах». Любопытно, как он без антибиотиков успевал исцеляться от этих хворей? Иначе остается предположить, что всех этих «леди сонетов» вроде Т. Гвиччиоли он щедро наделял «букетом» из спирохет, гонококков и лобковых вшей! В этом смысле его забота о нормальном весе (а иногда он толстел до того, что ему «было трудно стоять и на пальцах были ямки от жира»), сопровождавшаяся приемом «жуткой смеси» из картофеля, риса и зелени, сбрызнутой уксусом, выглядит поведением истеричной девушки, страдающей анорексией. Между тем поводов для депрессии у Байрона становилось все больше: сначала от легочного туберкулеза умерла его пятилетняя дочь Аллегра, затем утонул П. Б. Шелли, и Байрон присутствовал при сожжении его полуразложившегося тела. Иногда с трудом верится, что это были нормальные люди: то они хранят сердца и челюстные кости друзей, то Т. Гвиччиоли собирает облупившуюся от загара кожу Байрона, которую после ее смерти находят среди «бесценных» реликвий! Байрон и сам любил реликвии — он приобрел экипаж, когда-то принадлежавший Наполеону, и с гордостью в нем путешествовал.

После смерти П. Б. Шелли Байрон, страдавший от приступов «ревматизма», «разлития желчи» и запора, активно лечит душу и тело вином, опием и новой «фишкой» — эфиром. Нечего удивляться, что у него скоро возник судорожный приступ, и, судя по всему, не первый. Исследователи обсуждают природу загадочных судорог Байрона, но едва ли алкоголь мог стать их причиной, а вот хроническая малярия (в те времена вряд ли ее течение было классическим, два-пять лет; тропическая форма могла течь сколь угодно долго, пока не убивала больного) могла. Врачи XIX века описывали судорожный синдром при малярии.

…Доктор Д. Александр, наблюдавший Байрона в Генуе в 1822 году, пишет о депрессии 35-летнего поэта и связывает это с тем, что тот болезненно переживал свою хромоту. Доктор приводит слова Байрона: «человек должен делать что-то большее, чем просто писать стихи». Другие англичане, жившие в то время в Генуе, были озадачены двойственностью натуры Байрона, сочетанием в нем сентиментальности и цинизма. Любопытно, что он говорил о себе: «я такая странная смесь добра и зла, что меня трудно описать». И тут его посещает новый приступ маниакальности: Байрон решает отправиться в Грецию, которая начала борьбу за освобождение от владычества турок. Мания есть мания, она совершенно лишает критики, и затеянное стало представляться Байрону как героическое паломничество, как великая миссия. Чтобы ознаменовать свое появление на сцене, он заказал для себя греческий шлем времен Гомера, позолоченный и украшенный перьями, с девизом «Верь Байрону». Для других членов команды были тоже приготовлены одеяния, в которых они должны были казаться грекам настоящими обитателями сумасшедшего дома, вырвавшимися на свободу. Нашелся умный человек и Байрона отговорил, но тот все равно взял этот бутафорский реквизит с собой. Итак, неясная цель, неудовлетворенность жизнью, нежелание поступать так, как хотят от него окружающие, толкают Байрона туда, где маячит эфемерная миссия «освобождения порабощенных греков от иноземного ига» .

Поскольку Байрон болел с самого детства и болел часто, его постоянно везде окружали врачи. Греция не стала исключением: доктора Генри Мьюр и Джеймс Кеннеди стали его первыми знакомыми в этот раз. В компании Байрона был и свой врач — итальянец Франческо Бруно. Скоро его помощь понадобилась поэту. После ужина с большим количеством спиртного Байрон внезапно «потерял рассудок». Он угрожал всякому подходившему к нему, рвал одежду и отказывался от лекарств. Только «успокоительные пилюли» Ф. Бруно, содержавшие опий, успокоили поэта, и он уснул. Молодой английский врач Джулиус Миллиген, приехавший в Грецию вслед за Байроном, писал, что тот «почти ежедневно принимал сильнодействующие лекарства, основными составляющими которых были экстракт колоцинта, гуммигут, вьюнок и тому подобное». По словам доктора, при намеке на полноту Байрон принимал громадное количество горькой соли (слабительное). Эти знахарские снадобья не уберегли Байрона от нового приступа сильных (с потерей сознания и пеной) судорог 15 февраля 1824 года. Тут уж доктора взялись за него всерьез, и Ф. Бруно наложил ему на виски по восемь пиявок (спустя 30 лет врачи так же лечили и Н. В. Гоголя). Началось сильное кровотечение, которое не останавливалось ни после прижатия артерии, ни после прижигания ранок от пиявочных укусов. Байрон говорил, что доктора поставили пиявок слишком близко к артерии, почему кровь и не могла остановиться. Кончилось все тем, что у Байрона развился коллапс. Примечательно, что он потом сказал докторам: «Вы думаете, я хочу жить? Я ужасно устал от жизни и не дождусь часа, когда умру. … меня преследуют два страшных видения. Я представляю себя медленно угасающим на смертном одре или заканчивающим свои дни как Свифт — ухмыляющимся идиотом!» (Д. Свифт, автор «Гулливера», в конце жизни страдал болезнью Альцгеймера).

Судьба словно услышала и учла пожелание Байрона. Спустя полтора месяца он заболел: жар, лихорадка, сильная боль в мышцах. Со свойственной ему меланхолией Байрон сразу вспомнил пророчество некой гадалки, когда-то сказавшей ему: «Будь осторожен в тридцать седьмой год жизни»… Доктор Бруно назначил ему слабительное и горячую ванну. Миллиген настаивал на новом кровопускании, на что Байрон сказал раздраженно: «Я знаю, что ланцет убил людей больше, чем копье». Врачи выписывали бесполезные пилюли и вновь говорили о кровопускании, но Байрон попросил найти в городе колдунью, чтобы она сняла с него сглаз или порчу. Он в итоге отказался от этого, но врачи не упустили случая выпустить у больного еще литр крови, потом еще и дали Байрону слабительное.

17 апреля 1824 года у постели больного состоялся консилиум в составе докторов Бруно, Миллигена, немца Энрико Тайбера и греческого врача Лукаса Вайи. Многомудрые доктора назначили больному настой хинной коры и вино и наложили на ноги два пузыря с водой. Все это было детским лепетом, и доктор Бруно снова взялся за ланцет и пиявок, после чего Байрон лишился еще литра крови и получил еще порцию слабительного. Примечательно, что он еще сумел встать и сказал не без юмора: «Чертовы врачи так выжали меня, что я еле стою». Но доктора не оставили его в покое, и всю последнюю ночь ему прикладывали пиявок, так что «из без того обескровленных вен текла кровь». Мучения Байрона закончились в шесть вечера пасхального понедельника, 19 апреля 1824 года…

Осторожно предположу, что причиной смерти поэта была малярийная кома, тем более что на вскрытии мозг оказался «в высокой степени воспаленным». Наличие энцефалопатии того же происхождения объясняет предшествующую мозговую симптоматику у Байрона (судорожный синдром и т. д.). Старые врачи описывали даже гемиплегическую форму малярии. Патогенез понятен: это, по сути, ишемический инсульт, клиника которого определялась массивностью тромбоза сосудов мозга. Единственное назначение врачей, лечивших Байрона, оправданное его болезнью, — настой хинной коры. Но доза действующего начала вещества была слишком мала, позже в таких ситуациях хинин в виде двухлористой соли вводили в свежеприготовленном виде каждые два часа. Можно еще оправдать назначение пиявок как слабого антикоагулянта, но уж никак не слабительных: обезвоживание сгущает кровь. Примечательно, что Н. Г. Чернышевского, погибшего от малярии при сходной клинической картине, врачи лечили почти так же, хотя это было спустя 60 лет! Вряд ли врачи сознательно стремились убить Байрона, они, как и он сам, были всего лишь «детьми своего века».

«Он ни во что не верил, разве что во все пороки, в некоего бога живого, существующего ради наслаждения чинить зло; он ни во что не верил, разве в любовь к отечеству, в мощь своего гения и в чары очей своей любимой; все прочее в мире было для него лишь предрассудками, честолюбием, алчностью». Эти слова Г. Флобера, как ни высокопарно они звучат, лучшая, на мой взгляд, эпитафия Д. Байрону. Все ведь могло быть и по-другому: жалкий (но относительно богатый!) инвалид, ищущий у всех сострадания, выставляющий напоказ увечную ногу. А получилось иначе: талант, да еще какой! Любопытно, что современная молодежь никогда стихов Байрона и в глаза не видела, а хоть косвенно, да знает его: имя «Ада» носит известный язык программирования, названный в честь дочери Байрона Августы. Что уж совсем удивительно, она сумела полюбить своего отца после его смерти и (по мрачному совпадению!) погибла от последствий кровопускания, которым доктора пытались спасти ее… от рака! Так ли уж неправ был Д. Байрон, назвавший врачей «чертовыми»?

Николай Ларинский, 2013