Ду ю спик инглиш, или английский для медиков

Традиционным средством общения врачей из разных стран является латынь. Именно на этом древнем языке в случае международных контактов коллеги из России могут обсудить диагностику больного, методику его лечения и т. д., ведь человеческий организм устроен одинаково у всех людей, независимо от национальной принадлежности. Поэтому у начинающих врачей может возникнуть вопрос: а зачем учить другие иностранные языки? Не лучше ли больше времени уделить изучению универсальной латыни?

---

«Вихрь лжи закрутил всех…»

Хотелось бы, чтобы это была не клиника, а лирика, но никак не получается. «Странные бывают сближения» — сказано по другому поводу, но такие сближения были в российской истории. Речь идет о финале двух династий: Рюриковичей и Романовых. Суть в том, что там и там оказались больными наследники: потенциальный — Дмитрий Иванович и несостоявшийся — Алексей Николаевич. Жизнь обоих была оборвана насильственно, и наша история пошла по другому пути… Оба страдали тяжкими заболеваниями, которые и в наше время лечатся с трудом, и оба кому-то сильно мешали… Однако династия Рюриковичей начала стремительно вырождаться лет за сорок до рокового 1591 года. Дети Ивана Грозного и Анастасии Романовой (1530–1560) были недолговечными: Анна (1549–1550), Мария (1551–1551), Дмитрий (1552–1553), Евдокия (1556–1558). Иван (1554–1581) погиб вследствие травмы, нанесенной отцом, а Федора (1557–1598), который царствовал 14 лет, историк характеризовал как «физического и умственного урода» (М. Н. Тихомиров, 1961), а современник писал о нем: «придурковатый и несообразительный, но очень ласковый и с легким характером» (Д. Флетчер, 2005). Недолговечность детей отразилась и на Федоре: его единственная дочь Феодосия, родившаяся уже после гибели Дмитрия, прожила всего два года (1592–1594)… Браки Ивана Грозного с Кученей Темрюковной (Марией Черкасской), Марией Собакиной, Анной-Марией Колтовской, Анной Васильчиковой, Василисой Мелентьевой были бездетными. В седьмом браке, с Марией Нагой, у царя был единственный сын Дмитрий (1582–1591). Примечательно, что Иван Грозный пренебрег приметой не называть именем погибших детей кого-то из последующих (первый сын царя, Дмитрий, утонул в Плещеевом озере, куда его уронила нерадивая нянька). Сына от М. Нагой тоже назвали Дмитрием, у него тоже были халатные воспитательницы, и все повторилось.

Дмитрий «второй» погиб на дворе бывшего дворца угличских удельных князей около шести часов вечера, 15 мая 1591 года. Ударили в набат, сбежались люди и увидели на руках у мамки тело царевича, которое потом перенесли в Спасо-Преображенский собор Углича. Сразу возникло предположение об убийстве, и по наущению бывшей царицы М. Нагой и ее братьев народ бросился искать (и убивать!) предполагаемых виновников. Примечательно, что родственники Дмитрия сразу же приняли меры к охране тела царевича, которое находилось в соборе в ожидании указа царя о погребении. Им было важно предъявить тело для подтверждения того, что царевича убили. «Однако, — пишет историк, — приехавшие следователи им не поверили» (В. Н. Козляков, 2009). С этого момента возникли три версии гибели Дмитрия: 1) смерть вследствие самоповреждения во время приступа эпилепсии; 2) убийство по заказу Б. Ф. Годунова; 3) чудесное спасение и появление на русском престоле (Лжедмитрий I).

Во втором номере тогда активно мною читаемого журнала «Техника — молодежи» за 1972 год был опубликован очерк В. Б. Кобрина о царевиче Дмитрии, который заронил интерес к теме (исторический детектив!). История действительно захватывающая. Недаром ею интересовались Шекспир (вот бы он описал!), Сервантес, Лопе де Вега, Шиллер, Мериме и, разумеется, А. С. Пушкин. Но он упоминает об «угличской драме» косвенно. Потом были прочитаны С. М. Соловьев, С. Ф. Платонов, В. О. Ключевский и А. А. Зимин, а в начале 90-х в Московском доме книги я приобрел знаменитую публикацию (факсимиле) «Угличское следственное дело» В. К. Клейна (1913 г.). Уже позже прочитал (и она показалась мне самой интересной!) работу Н. И. Костомарова «О следственном деле по поводу убиения царевича Димитрия» (Н. И. Костомаров, 1989). В 2011 г. Вячеслав Николаевич Козляков любезно подарил мне свою монографию «Лжедмитрий I» (М.: «Молодая гвардия», 2009, серия «ЖЗЛ»), чтение которой снова оживило мой интерес к фигуре царевича Дмитрия, но уже с медицинской точки зрения. Историки чаще подходят к проблеме «конспирологически» («Qui prodest?»), из медицинских аргументов используется один — «все может быть». Правда, за давностью лет доказательная база в пользу любой версии очень шаткая. Спор продолжается по сей день. «Историков всегда тянуло на … место чужой драмы. Драмы? Или все-таки преступления?» (В. Н. Козляков, 2009).

Итак, детская эпилепсия. Кстати говоря, есть суждения (единичные, впрочем), что никакой эпилепсии у царевича вообще не было. Н. М. Коняев в книге «Подлинная история дома Романовых» пишет: «Комиссия Василия Шуйского явно не стремилась найти ответы на все вопросы, встающие в ходе расследования… К месту пришлись и разговоры о том, что царевич якобы страдал эпилепсией». Характеризуя отрывок из старинного сказания, опубликованный А. Ф. Бычковым в «Чтениях» Московского общества истории и древностей, Н. М. Коняев отмечает: «Это единственная, кажется, зарисовка, приведенная А. Ф. Бычковым, где святой Димитрий изображен не припадочным, одержимым черной болезнью, сладострастно упивающимся жестокостями отроком, а в более реалистических тонах…» (Ирина Моисеева, «Принц большой крови», 2013). Примечательно, что мы узнаем о недуге царевича как раз только из следственного дела! Какая «удачная» болезнь, разом все объясняет: упал, накололся на нож — и виноватых нет! Наблюдается такая тенденция: многие великие личности оказываются не умершими от реальных причин или от собственной руки, а отравленными (Иван Грозный, Наполеон, Николай I, М. Горький, И. В. Сталин), повешенными (С. Есенин), застреленными (В. Маяковский), выброшенными из окна (А. Башлачев), брошенными под колеса поезда (Д. Кедрин). Но вот с царевичем Дмитрием все сложнее, хотя версии о попытках отравления или о наведении порчи тоже существуют.

Возвращаемся к эпилепсии, к «черной» болезни, к падучей, которой, страдал Дмитрий. Классик психиатрии определяет эпилепсию (ее приступ) так: «внезапное, зачастую молниеносное появление судорог во всей мускулатуре, которые носят тонический, потом клонический характер, тянутся несколько минут и связаны с тяжелым расстройством сознания, имеющим вид полной потери сознания… больной падает как бревно, не считаясь с опасностью падения… Совершенно неподвижное одеревенение, можно сказать, никогда не наступает; какая-нибудь одна сильнее сократившаяся группа мышц берет верх над антагонистами и производит таким образом медленное движение; особенно часто берет верх сначала одна сторона, потом другая… через полминуты примерно можно увидеть толчки в отдельных мышцах, они быстро распространяются и переходят в дикие энергичные движения всех частей тела… движения постепенно слабеют, уступают место полному покою» (Э. Блейер, 1921). Два момента очень важны здесь: то, что человек «падает как бревно», и совершающиеся «дикие энергичные движения всех частей тела». Именно во время этих фаз эпилептического приступа несчастный царевич мог смертельно травмировать себя. Но куда важнее другое, и об этом тоже говорит «отец шизофрении» Эйген Блейер: «Эпилептики обычно бывают психопатами еще до того, как болезнь налагает на них своеобразную печать» (Э. Блейер, 1921). По данным следственного дела, «царевич давно страдал эпилепсией — падучей болезнью, "черной немочью"». Первой об этом заявила следователям мамка царевича Василиса Волохова, рассказавшая, что однажды он в припадке поколол сваей — гвоздем или шипом для игры в свайку — свою мать, а в другой раз «объел руки Ондрееве дочке Нагово, едва у него Ондрееву дочь Нагово отнели». 12 мая припадок повторился. Через два дня Дмитрию «маленько стало полехче», и мать взяла его с собой в церковь. В субботу, 15 мая, царица опять ходила с сыном к обедне, а потом отпустила гулять во внутренний дворик дворца. С царевичем были мамка Василиса Волохова, кормилица Арина Тучкова, постельница Марья Колобова и четверо сверстников, в том числе сыновья кормилицы и постельницы. Дети играли в тычки — втыкали броском нож в землю, стараясь попасть как можно дальше. Во время игры царевича настиг очередной припадок.

Послушаем показания очевидцев и родственников царевича. 

Михаил Федорович Нагой, брат царицы: «Царевича зарезали Осип Волохов, да Микита Качалов, да Данило Битяговской». 

Григорий Федорович Нагой, брат царицы: «И прибежали на двор, ажно царевич Дмитрий лежит, набрушился сам ножем в падучей болезни». 

Василиса Волохова, мамка: «И бросило его на землю, и тут царевич сам себя ножем поколол в горло, и било его долго, да туто его и не стало». 

Товарищи Дмитрия по играм: «Пришла на него болезнь, падучий недуг, и набросился на нож». 

Арина Тучкова кормилица: «И она того не уберегла, как пришла на царевича болезнь черная, а у него в те поры был нож в руках, и он ножем покололся, и она царевича взяла к себе на руки, и у нее царевича на руках и не стало». 

Андрей Александрович Нагой: «Прибежал туто ж к царице, а царевич лежит у кормилицы на руках мертв, а сказывают, что его зарезали» (В. Б. Кобрин, 1972).

Но А. Нагой сказал больше: «…на царевиче бывала болезнь падучая, да ныне в великое говенье у дочери его руки переел и у него, Ондрея, царевич руки едал же в болезни, и у жильцов, и у постельниц, как на него болезнь придет и царевича как станут держать, и он в те поры ест в нецывеньи за что попадется…» (В. И. Даль определял нечивиль, или нецывиль, как беспамятство, бесчувствие, обморок.

Известно, что от 9 до 59 % больных эпилепсией наследуют болезнь. В семье Ивана Грозного падучей страдал И. М. Глинский, да и сам царь демонстрировал черты эпилептоидного психопата (Б. Флоря, 2002). В 20 % случаев у детей развивается т. н. роландическая эпилепсия, которая характеризуется односторонними судорогами конечностей. Чаще всего (66 %) ею заболевают мальчики в возрасте от 3 до 13 лет (П. А. Темин, М. Ю. Никанорова, 1997).

Какой бы формой эпилепсии из полусотни известных специалистам ее разновидностей ни страдал царевич, тут возникает странность, на которую обратил внимание еще Н. И. Костомаров: «Спрашивается, как бы ни были просты женщины, окружавшие ребенка, но возможно ли предположить, чтоб они все были до такой степени глупы, чтобы после всего того, что царевич уже делал, давали ему играть с ножом? И неужели мать, которую он ранил (поколол), не приняла мер, чтоб у мальчика не было в руках ножа? Допустим, однако, что несчастный больной царевич был предоставлен на попечение таких дур, каких только можно было, как будто нарочно, подобрать со всей Московской земли. Способ его самоубийства чересчур странен. Он играет в тычку с детьми, с ним делается припадок; судя по тому, как он кусал девочке руки, бросался на жильцов и постельниц и даже ранил мать свою, надобно было ожидать, что царевич ударит ножом кого-нибудь из игравших с ним детей, — нет, он сам себя хватил по горлу! ... При подобном припадке могло скорее статься, что ребенок ранил бы себя ножом в бок, в ногу, в руку, но всего менее в горло, тем более что в те времена носили ожерелья в виде поясков, украшенные золотом, жемчугом и камнями; на царском сыне, конечно, было такое ожерелье, которое бы могло защитить его от прикосновений ножа, случайно коснувшегося горла» (Н. И. Костомаров, 1989). Одно из позднейших сказаний, составленное лет через 15-20 после упомянутых событий (о нем пишет С. Ф. Платонов), говорит о том, что убийца царевича как раз и попросил показать ему ожерелье, а когда ребенок доверчиво задрал голову, тот полоснул его по шее ножом.

Еще один принципиальный момент: если царевич закололся сам, то он самоубийца. Но как же тогда церковный собор сначала разрешил похоронить самоубийцу в угличском храме, а позже его канонизировал? Примечательно, что беловой экземпляр «следственного дела» фигурировал на совете иерархов, разрешивших погребение царевича в соборе. Впрочем, мало ли каких решений не мог вынести церковный собор из конъюнктурных соображений, но есть и еще странности.

Свидетели говорят не о ноже в руках царевича, а о свае, или свайке. «Свайка — толстый гвоздь или шип с большой головкою для игры в свайку, ее берут в кулак, за гвоздь или хвост, и броском втыкают в землю, попадая в кольцо» (В. И. Даль. Иллюстрированный толковый словарь русского языка. — М.: Астрель, АСТ, Хранитель, 1996). На шее, как известно, находятся два крупных сосуда, повреждение которых смертельно опасно: сонная артерия и яремная вена. Да, теоретически царевич мог травмировать одну из них, причем при повреждении яремной вены могло и не быть сильного кровотечения, раненый мог погибнуть от воздушной эмболии. И увечие сонной артерии может оказаться не смертельным, а привести к образованию т. н. пульсирующей аневризмы. В те времена никакой медицинской помощи царевичу не могло быть оказано, но важнее другое. Рядом с Дмитрием в роковой момент были три женщины, четверо жильцов, некий стряпчий Семен Юдин и истопники, находившиеся в сенях дворца. Из показаний следует, что царевича «било долго», т. е. эпилептический приступ был длительным. Историк задает вопрос: «Если такое множество людей видело, как с ребенком сделался припадок, да еще ребенок бился долго, как же это они все не бросились к нему и не отняли у него ножа? Да подобное равнодушие почти равняется убийству» (Н. И. Костомаров, 1989).

В 1873 г. российский историк Евгений Александрович Белов (1826–1895) опубликовал работу «О смерти царевича Дмитрия». Указывается, что он обращался к известным врачам того времени (к кому именно?) и они подтвердили, что смертельное самоповреждение при эпилептическом приступе возможно. Да, из определения Э. Блейера видно, что человек при этом падает как бревно. А если у него в руке остроконечная свайка? Тут, однако, должно быть много совпадений: больной должен упасть вперед (на нож) и держать его таким образом, чтобы удар пришелся не просто спереди, а спереди и сбоку (сосуды лежат на боковой поверхности шеи). Но, опять же, царевич долго бился во время приступа, а при ранении этих сосудов фатальный исход наступил бы очень быстро. И в этой связи возникает еще один вопрос: а осматривала ли прибывшая из Москвы следственная комиссия во главе с В. И. Шуйским тело убитого царевича? Да, они не были судебными медиками, для которых, кстати говоря, всегда сложным является вопрос о том, своей или чужой рукой пострадавшему нанесены повреждения, но уж отличить колотую рану от резаной может и простой обыватель. Однако в описании сказано лишь, что тотчас по приезде Шуйский со товарищи «осмотри тела праведнаго заклана»… Означает ли «заклана» — «заколотого»? Если да, то неправ Н. И. Костомаров и царевич закололся сам, если же это означает некую рану в широком смысле, то ранение однозначно нанесено рукой немыслимого злодея, покусившегося на жизнь ребенка, хотя тогда человеколюбием мало кто отличался. По мнению же В. О. Ключевского, следственная комиссия Шуйского «вела дело бестолково или недобросовестно, тщательно расспрашивала о побочных мелочах и позабыла разведать важнейшие обстоятельства, не выяснила противоречий в показаниях, вообще страшно запутала дело. Она постаралась, прежде всего, уверить себя и других, что царевич не зарезан, а зарезался сам в припадке падучей» (В. О. Ключевский, 1993).

Известно, что сразу после смерти царевича было убито 16 человек, которых Мария Нагая и ее братья обвинили в убийстве, а после следствия комиссии Шуйского было казнено 200 (!) жителей Углича, считавшимися причастностными к этим убийствам, да еще 60 семей (вместе с соборным колоколом, которым и ударили в набат) были высланы в сибирский Пелым. Одна смерть повлекла за собой еще десятки и сотни. Но и здесь все не так просто. Снова возвращаюсь к мнению Н. И. Костомарова: «Что такое Димитрий по следственному делу? Мальчик, подверженный какому-то бешенству, злонравный, лютый; он бросается на людей, кусается. Мать свою пырнул сваей, наконец, в припадке бешенства сам себя заколол. Да это, по тогдашнему образу представлений, что-то проклятое, отверженное, одержимое бесом! … Возможное ли дело, чтобы из каких бы то ни было побочных видов решались возвести такого мальчика во святые и поклоняться ему? Положим, что нравственное чувство не удержало бы от этого людей, глубоко сжившихся с ложью, но, наверное, их удержал бы от такого поступка суеверный страх ввести в церковь орудие темной силы и поклоняться ей. Как бы ни были испорчены наши предки, люди XVII столетия, но все-таки, несомненно, они боялись дьявола, а отважиться на такой обман могли только такие, которые не верили ни в существование Бога, ни в существование дьявола: всякий согласится, что таких философов не производила Русская земля в начале XVII столетия» (Н. И. Костомаров, 1989). Но так ли это? А как же Мария Нагая, которая «узнала» в Лжедмитрии I давно умершего сына? А как же В. И. Шуйский, который своими глазами видел тело царевича и всем доказывал, что тот заколол себя сам, а 3 июля 1606 года, тотчас после своего воцарения, послал за мощами Димитрия? Подумать только, через 18 дней после низвержения самозванца последовало торжественное причисление Димитрия к лику святых и началось поклонение его мощам в Архангельском соборе! Василий Иванович Шуйский постоянно лгал: сначала признал, что царевич заколол себя сам, потом признал в самозванце Дмитрия, таинственно ожившего, потом «заявлял всему русскому народу, что настоящий Димитрий был умерщвлен убийцами по повелению Бориса (Годунова — Н. Л.), а не сам себя убил, как значилось в Следственном деле». По идее, Шуйский (позже умерший в польском плену) знал истину этого события лучше всякого другого. Но какую из трех «истин» он поведал всем? Обстановка бесконечных придворных злодеяний создавала почву для самых невероятных слухов. «Вихрь лжи закрутил всех…»

Но один слух кажется не столь невероятным. Только Борис Годунов и Богдан Бельский были свидетелями внезапной смерти Ивана Грозного, который угрожал, что разведет сына Федора с Ириной Годуновой. Может быть, два лукавых царедворца « пособили» царю безболезненно уйти в лучший из миров? Ну, а расправиться с восьмилетним Дмитрием — хоть и незаконнорожденным, но царским отпрыском — особого труда для Годунова не составило бы. Думаю, что святых среди тогдашних русских царей и великих князей не было и никакие «мальчики кровавые» Бориса Федоровича Годунова не мучили, Пушкин это придумал. Однако Дмитрий является самым известным больным эпилепсией, хотя это и печальная известность.

Самое грустное, что и спустя четыреста лет эпилепсия остается почти таким же грозным недугом, как и тогда. «В настоящее время хорошо известно, что эпилепсия — не одно состояние, а разнообразное семейство расстройств, общей чертой которых является аномально высокая предрасположенность к эпилептическим приступам. Чрезвычайное разнообразие эпилептических расстройств — это удивительная особенность эпилепсии, наиболее заметная в детском возрасте. В настоящее время насчитывается 48 форм эпилепсии и эпилептических синдромов, и их число в будущем будет только увеличиваться. Во всем мире эпилепсией страдает более 50 млн человек, из которых более 10,6 млн приходится на детский возраст. К сожалению, мы не можем назвать эпилепсию у детей неопасной болезнью. В отличие от взрослой, детская эпилепсия (ДЭ) труднее диагностируется, эпилептические припадки встречаются чаще», — пишет современный специалист (Е. Д. Белоусова, 2013). Такие пациенты нуждаются в гораздо более тщательном надзоре, чем могли обеспечить несчастному царевичу нерадивые няньки…

Николай Ларинский, 2014

---

Оставить комментарий:

Имя:*

E-mail:

Комментарий:*

 я человек

 Ставя отметку, я даю свое согласие на обработку моих персональных данных в соответствии с законом №152-ФЗ
«О персональных данных» от 27.07.2006 и принимаю условия Пользовательского соглашения