Гладкая кожа? Это просто!

Манера очищать кожу даже от небольших волосков пришла в Европу (а следом за ней и в Россию) от участников крестовых походов. Рыцари быстро оценили преимущества такой процедуры — сперва чисто гигиенические. В условиях жаркого климата и дефицита воды волоски на коже являются своеобразными «сборниками» грязи, потовых выделений и т. д. Это ведет к возникновению раздражений и воспалений кожи, потертостей и прочих неприятных моментов.

---

«Гамлет русской революции»

Jedermann hat am Ende ein Bisschen Tuberkulose

(Каждый носит в себе немного туберкулеза)

Немецкая пословица

О Юлии Осиповиче Цедербауме (Л. Мартов — один из его 16 псевдонимов) в советское время если и упоминали, то лишь в негативном смысле, а после 1991 года он стал представляться мучеником, «мягким искровцем», оказавшимся неспособным стать вождем революционной России и готовым вместе со своей партией «…„терпеть“ господство кадета П. Н. Милюкова, эсера А. Керенского и большевика В. И. Ленина» (А. В. Шевцов, 2000). Существует легенда о том, что Ленин помог Мартову выехать за границу, чем спас его от чекистов, и сусальный рассказ о том, как, будучи уже тяжелобольным, он расспрашивал о том, действительно ли бывший соратник тоже тяжко болен. Как это могло быть, непонятно: в это время после очередного инсульта В. И. Ленин совершенно утратил речь! Но известна и другая фраза Ильича в отношении Ю. Мартова: «У каждого насекомого свое оружие борьбы: есть насекомые, борющиеся выделением вонючей жидкости». По крайней мере, о Ленине известно гораздо больше, чем о Мартове. Это касается и болезни тоже.

Почему-то считается, что Юлий Цедербаум происходил из семьи еврейских интеллигентов, хотя его прадед, часовщик Осип (Иосиф) Цедербаум, был мещанином села Замостье Люблинской губернии (вероятно, польские крестьяне были богаче русских: в российских деревнях часовщик был не нужен, там время определяли по крику петуха или звону церковного колокола). Но удивительно другое: часовщик Цедербаум был известен своими либеральными взглядами (?). Фантастика: часовщик-либерал! Дед Юлия, Александр (Сендер) Иосифович Цедербаум, родился в 1816 г. в Замостье. В 1840 г. уехал в Одессу, а 3 января 1864 г. указом Херсонской Казенной палаты был причислен к мещанам из купцов г. Одессы «с женою Симой 38 лет, сыновьями Иосифом 19 лет, Адольфом, он же Абрам, Нусимом (он же и Натан) 7 лет, Яковом (он же Герш) 6 лет, Исаем (он же Шай) 4 года». В 1860 году Александр Цедербаум при поддержке министра просвещения И. Делянова начал издавать газету «Тамелиц» на иврите, а в 1863 году ─ приложение к ней на идише «Кол-Мавессер». Выпуском этих газет было положено начало еврейской периодике в России.

Отец Л. Мартова Иосиф Александрович Цедербаум (1839–?) родился в 1839 году в Люблине и имел образование «ученого садовника», что избавляло от действия черты оседлости. Иосиф Цедербаум женился на австрийской еврейке Ревекке Юльевне Розенталь (1855–1905), которая прошла курс обучения в Константинопольском католическом монастыре после смерти родителей, евреев-сефардов из Испании, живших в последнее время в Солониках, где и родилась Ревекка в 1855 г. Она долго не говорила по-русски, а писала только на французском до самой смерти. И. Цедербаум был купцом второй гильдии и «почетным потомственным гражданином». У них было восемь детей, и второй из них, Юлий, родился в Константинополе 12 (24) ноября 1873 года. Были еще сыновья Мориц (умер молодым от порока сердца), Сергей, Владимир, дочери Надежда, Лидия (умерла в Нью-Йорке в 1963 г.), Маргарита, Евгения. Кроме своих детей, в семье воспитывались дети умерших братьев отца. Происходил Юлий Цедербаум из мещан, ставших предпринимателями, а вовсе не из интеллигентов. Семья была светской — в синагогу Цедербаумы не ходили, а в 1881 году они оказались уже в Петербурге. Разговорным языком у них долго был французский, но постепенно стал русский.

Брат отца Адольф окончил медицинский факультет Берлинского университета и, будучи студентом, подрабатывал переводами. Считался хорошим специалистом, перевел на немецкий язык ряд произведений И. С. Тургенева. Приехав в Россию, сдал экзамены за курс гимназии и медицинские экзамены, написал докторскую диссертацию, сдал докторский экзамен, но в это время по России прокатились еврейские погромы, и Адольф уехал в США, в Денвер, где стал директором туберкулезного санатория. Погиб он во время Первой мировой войны. Другой брат отца, Яков, умер молодым в Меране от туберкулеза. Несколько близких родственников Ю. Мартова скончались от туберкулеза, а родители не переступили шестидесятилетнего рубежа. Долгожительства ему обещано не было…

До пяти лет Юлий говорил только на французском и новогреческом языке («язык константинопольской прислуги», как он с юмором вспоминал), потом учился три года в гимназии № 7 Петербурга, один год — в Николаевской Царскосельской гимназии, в 1891 г. окончил I гимназию и поступил на естественное отделение физико-математического факультета Петербургского университета. Через полгода был арестован, отсидел пять месяцев в «Крестах» и был выслан на два года в Вильно, но не успокоился и в 1895 году предложил создать еврейскую рабочую партию. Среди евреев были рабочие? Это интересно. Потом он познакомился с В.Ульяновым, вступил в «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», был арестован и после года тюрьмы выслан на три года в Туруханский край. Систематического образования, как и положено революционеру, особенно российскому, Мартов не получил. В 1901 г. он оказывается в Мюнхене, активно работает в «Искре», а в 1903 г. партия раскалывается на большевиков и меньшевиков.

Когда Мартов заразился туберкулезом, сказать трудно, но его постоянный кашель современники отмечали уже в конце 90-х гг. XIX века. До мая 1917 года Юлий Мартов находился во Франции и Швейцарии и активно участвовал в партийной работе. Об обращении Мартова к тамошним врачам ничего не известно. Кстати говоря, болезнь Мартова помешала ему устроить личную жизнь: его единственная любовная история закончилась ничем…

Любопытно, что болезненный, худой и сутулый Мартов был очень задирист. Однажды Г. В. Плеханов даже вызвал его… на дуэль! Ю. О. Мартов и его соратники выступали за созыв Учредительного собрания и социалистическое правительство. В итоге они не получили ничего. Мартов участвует в издании меньшевистских газет «Искра», «Вперед» и «Всегда вперед». В марте 1918 года он переехал в Москву, и тут произошел эпизод, который наверняка стоил бы Мартову жизни, не умри он естественной смертью раньше. В одной из статей он обвинил начинавшего карьеру Сталина в том, что в 1909 году за участие в экспроприации он был на несколько лет исключен из партии. Сталин подал в суд за клевету, и Московский революционный трибунал вынес Мартову общественное порицание. Ох, как это потом аукнулось родственникам Мартова! В мае 1918 года он стал фактическим руководителем партии меньшевиков, в 1917–1920 гг. был членом ВЦИК, но в июне-ноябре 1918 года меньшевики были исключены из органов власти как пособники контрреволюции. Мартова за его выступления против продразверстки и красного террора несколько раз подвергали кратковременному аресту, но самое страшное ждало его впереди…

Уже вскоре после революции (30 декабря 1917 г.) Мартов пишет: «Сейчас у нас жесточайшие морозы, и я сильно страдаю, тем более что уже с месяц не могу избавиться от кашля; чуть поправишься, пройдешься при холодном ветре, и опять хуже. Стараюсь выходить как можно меньше и больше сижу дома, тем более что меня утомляет ходьба в тяжелейшем полушубке… Увы! за последние месяцы я сильно постарел (проклятые большевики, вероятно, виноваты: сердце не выдерживает самомалейшего утомления. Подниматься по лестнице для меня настоящая пытка…»

Спустя месяц: «Мое здоровье сносно, но часто простуживаюсь и всегда кашляю…» Тут мало нового: кашляющий Мартов, как уже сказано, удивления ни у кого не вызывал. Примечательно другое: он нигде не произносит зловещее «чахотка» или «туберкулез», и вскоре станет ясно, почему…

26 июня 1920 г.:
«… голос мой совершенно плох: совсем осип и не выдерживает напряжения. По возвращении придется лечить его здесь у какого-нибудь специалиста».

 

20 февраля 1921 г.:
«Сегодня выезжаю в Вену. Как у меня водится, перед самым отъездом простудился, изрядно кашляю и говорю ужасно хриплым голосом, так что с беспокойством думаю о предстоящих ораторских упражнениях».

20 апреля 1921 г.:
«Я еще ничего не знаю насчет своей судьбы. Лечу у специалиста горло — ничего серьезного не оказалось, но состояние его, благодаря как ослаблению связок (от речей), так и постоянному раздражению от не прекращающихся в последнее время бронхитов и кашля, очень воспаленное, и мне придется, как видно, 2-3 недели лечить его, хотя уже после первых визитов констатировано улучшение (смазывает горло каким-то раствором, запретил курить и приказал возможно меньше говорить). Прекращение курения очень плохо отразилось на мне: утратил работоспособность, плохо сплю и хожу страшно вялым, не находя себе места. Ну, да авось привыкну. С другими болезнями дело определится на днях, т. е. врач мне скажет, нужно ли мне в санаторию, или достаточно поехать на лето куда-нибудь в горы либо к морю, или же просто надо пожить где-нибудь на даче на определенном режиме…<
…Сегодня я был у доктора. Для начала пошел к хорошему русскому врачу для общего осмотра, считая, что в таком осмотре очень важно понимание и обстановки, и условий жизни, и проч. „национальных“ свойств пациента. Он меня, в общем, успокоил, найдя, что в легких когда-то начинался процесс, а сейчас имеется только бронхит, который он надеется вылечить. Сердце хуже, потребует лечения, но, может быть, обойдется лечением здесь, не придется даже уезжать куда-нибудь. Горла он не мог осмотреть за отсутствием специальных приборов и направил меня к специалисту, но высказал свое убеждение, что в этой области ничего серьезного нет ─ просто сильное раздражение от ораторских упражнений, и он думает, что специалист будет лечить меня весьма простыми средствами и что голос скоро будет восстановлен. Окончательный „приговор“ положит после визита у специалиста и анализа мокроты, но в заключение еще раз обнадежил, что ничего особенного нет».

27 апреля 1921 г.:
«…вопреки надеждам врача, бактериологическое исследование обнаружило все-таки у меня туберкулезный процесс (найдены бациллы Коха и т. д.). Ввиду этого придется записаться в сословие инвалидов и недели через две (до того я должен еще здесь лечиться) поехать в санаторию (где-нибудь в Шварцвальде), где должен пробыть месяц или два. Если санатории удастся поднять сопротивляемость моего организма, то, думает врач, затем уже я могу, лечась „на воле“, вылечиться, т. е. дождаться зарубцевания».

13 мая 1921 г.:
«…по наблюдению моего врача, и сердце, и легкие мои поправились, и он настроен оптимистически по отношению к моему излечению. Условились, что я поеду в St. Blasien…»

30 мая 1921 г.:

«Я уже на лоне природы — в St. Blasien в Шварцвальде… и начинаю свое лечение „лежанием на солнце“. Чувствую себя хорошо, почти не замечаю, что болен».

Санкт-Блазиен — курорт в Германии, специализировавшийся на болезнях сердца, женских, легочных (астма, эмфизема), малокровии, ревматизме. Здесь проводили лечение электричеством, массажем, молоком, кефиром, привозными минеральными водами, грязями из Франценсбада, рассолом из Рейнфельдена, хвойными ваннами.

St. Blasien, 8 июня 1921 г.:
«Меня отлично кормят, и я вылеживаю целые дни на солнце. Чувствую, что прибывает сил, кашляю совсем мало, сплю хорошо, так что как будто бы поправляюсь. На днях пойду к здешнему профессору, посмотрю, что он скажет».

24 июня 1921 г.:

«При первом же осмотре здешний профессор (один из лучших германских специалистов) сказал мне, что меня можно излечить, но что на это потребуется не меньше 3 месяцев, так как дело не столько в туберкулезе верхушек обоих легких, который, по его мнению, уже идет на убыль и скоро, может быть, зарубцуется совсем, но в хроническом катаре легких, при продолжении которого процесс может легко возникнуть в новом пункте. Поэтому он считает нужным ликвидировать этот катар и считает, что это — при условии трехмесячного пребывания — вполне возможно. Сегодня я у него был во второй раз, и он с удивлением констатировал большое улучшение в моем состоянии на протяжении 8 дней, что дает ему надежду на то, что дело излечения пойдет весьма быстро. „Sie sind auf dem besten Wege“ („Вы на пути к выздоровлению“), — резюмировал он. Это подтверждается не только субъективным состоянием (чувствую себя очень бодро, как давно уже не чувствовал), но и исчезновением бацилл Коха в мокроте и даже прибылью в весе (всего два фунта, но со мной, кажется, это в первый разза 20 лет происходит)».

7 августа 1921 г.:
«Мне все время было хорошо, но на прошлой неделе я, должно быть, незаметно простудился, благодаря чему вернулся уже исчезнувший кашель. Теперь это проходит, но весь эпизод свидетельствует, что до решения главной задачи моего лечения еще далеко. Она состоит именно в том, чтобы закалить легкие, которые в последние годы у меня постоянно находились в состоянии простуды, благодаря чему в конце концов создалась почва для туберкулеза. Вся суть в том, чтобы настолько подправить их, чтобы в ближайшую осень и зиму быть гарантированным от хронической простуды. Пока, как видно, мало достигнуто, если какой-нибудь незаметный сквознячок при здешней ровной погоде и моем спокойном образе жизни вызывает новый бронхит. Боюсь, что пребывание мое здесь затянется…»

4 сентября 1921 г.:
«…я „официально“ признан здоровым. При последнем осмотре (вчера) доктор… на мой вопрос: „Так что, я мог бы уехать?“ ответил: „Да. Но только в Берлине первое время старайтесь не слишком много работать“. Таким образом, мы условились, что я еду через три недели, чтобы за это время еще укрепить свое здоровье. От туберкулезного процесса не осталось никаких следов…» Ю. О. Мартов. Письма и документы 1917–1922. — М., 2014.

Кстати говоря, сохранилось любопытное описание санатория «Гелеос» в Давосе (Швейцария), где спустя восемь лет после Мартова находился советский писатель К. А. Федин. Давос расположен в горах и тогда считался более эффективным в лечении туберкулеза, чем многолюдный туристический Шварцвальд. Федин описал давосский санаторий в письме к жене: «Опыт обработки иностранного гостя в Швейцарии — вековой. Тут оплачивается все, вплоть до улыбки… Германские обычаи по сравнению со швейцарскими простота ангельская… Здесь с момента переезда границы ты попадаешь в цепь неизбежностей. И лучше всего примириться, платить. Все равно ты никуда не уйдешь, т. к. по всей стране — круговая порука, и куда бы ты ни бросился, ты „попадешь“ в „правильные“ руки — „in die richtige Hände“... и тебя обработают за милую душу. С тебя возьмут за то, что комнату, снятую тобою сегодня, ты не снял вчера, а также за то, что ты оставляешь ее сегодня, тогда как мог бы пожить в ней до завтра. Если ты пообедал не там, где должен был бы пообедать согласно правилам, установленным союзом швейцар[ских] владельцев отелей, то ты заплатишь не только там, где обедал, но также и там, где не обедал (изв. % к счету за то, что не обедал или не завтракал и пр.). Всех способов обстругивания иностранцев не перечислишь… Комната стоит 14 франков, с пансионом и врачебным надзором, — кажется, дешево. Но… Я попросил сегодня счет за четыре дня 14 X 4 = 56; но сумма счета была около 89. Аптека, уколы, просвечивание, анализы и пр. — все это не входит во врачебн[ый] надзор или уход, к[оторый] состоит, собственно, из любезных расспросов о самочувствии…» (Ю. Оклянский, «Федин». — М., 1986). Раньше Федина быт туберкулезных санаториев блестяще описали Т. Манн («Волшебная гора») и К. Гамсун («Санаторий «Горахус»). Позднее К. А. Федин «разоблачил» буржуазную здравницу в романе «Санаторий «Арктур».

Как бы ни пугали читателей СМИ страшилками о заболеваемости туберкулезом у нас сегодня, во времена Мартова в России и во всем мире ситуация была едва ли не пандемической. В США от туберкулеза умирал каждый десятый, в благополучных и не революционных Англии и Уэльсе в год смерти Ю. Мартова умерло от различных форм туберкулеза 40 788 человек при населении 44 563 100, т. е. тоже почти каждый десятый! Врачи того времени, особенно в России, были поставлены в жуткие условия: каждый пациент, у которого длительно была повышена температура до 37,3 ⁰С, должен был рассматриваться прежде всего как больной туберкулезом. Хотя врачи знали и о подостром эндокардите, и о хронической носоглоточной инфекции, и об инфекции желчного пузыря, органов малого таза и т. д., которая рассматривалась как «хрониосепсис» и протекала как раз с невысокой монотонной температурой. Градусник был для врачей инструментом номер один, в европейских санаториях больным даже продавали персональные градусники в красивых футлярах. Нечего и говорить, часто это был зловещий сувенир! Кстати говоря, «социальность» туберкулеза не стоит преувеличивать, о чем свидетельствуют многочисленные случаи заболевания туберкулезом членов императорской семьи в России: они-то точно не голодали! Ближе к истине было другое — убежденность врачей в том, что «туберкулез есть домашняя болезнь». Применительно к Ю. О. Мартову это было несомненным: четыре или пять его родственников болели и умерли от туберкулеза. Да и в тюрьме и в ссылке, где контакт с больными вынужденно оказывался самым тесным, у него была «блестящая» возможность заразиться! На знаменитой фотографии вместе с В. Ульяновым и Ю. Цедербаумом изображен (крайний справа) А. А. Ванеев (1872–1899), который умер от туберкулеза в возрасте 27 лет. В отношении туберкулеза у тогдашних врачей существовало несколько мифов. Первый: туберкулез в абсолютном большинстве случаев начинается с верхушек легких. Это считалось незыблемым до тех пор, пока выдающийся немецкий патолог А. Ашоф не сказал, что в понятие «верхушка легкого» рентгенологи, анатомы и клиницисты вкладывают совершенно различные представления, и не предложил определять процесс по распространению в области определенных бронхов, например верхушечного (М. Маттес, 1936). Но в отношении Ю. Мартова врачи придерживались старой тактики. Исключительное диагностическое значение субапикальных («подверхушечных») ранних «затемнений в легких» признавалось врачами, в том числе и благополучными европейцами, еще достаточно долго. Миф второй: хроническое субфебрильное состояние априори туберкулез, хотя часто он как раз манифестировал как острое, быстро преходящее заболевание, которое считали гриппом. Хронически немного повышенная температура часто возникала после многократных повторений такого «гриппа», как это и было у Мартова. Миф третий: дальнейшая судьба больного туберкулезом зависит от течения раннего очага: если он подвергается рассасыванию или рубцеванию, то у больного есть шанс на выздоровление, а если возникает творожистое перерождение или каверна, то надо обращаться в похоронное бюро. Случай Ю. Мартова, которого врачи обнадеживали в соответствии с этой схемой, говорит как раз об обратном. При туберкулезе в то время ни в чем нельзя было быть уверенным!

Но у врачей и было много трудностей, например ранняя диагностика туберкулеза, который протекал совершенно латентно и незаметно для больного или окружающих. В Англии и Германии врачи это поняли раньше своих коллег из других стран, которые были уверены, что только при длительном диспансерном наблюдении можно вовремя «ухватить» ранний диагноз туберкулеза, да и то при доброкачественных рентгеновских снимках, которые в России смогли сделать только В. И. Ульянову после ранения пулей Каплан! Ухищрения в выстукивании и выслушивании больных немного давали даже опытным врачам. Хорошо еще, если больной сам рассказывал о ночных потах, болях в спине, груди и плечах, кашле, мокроте и потере веса (как про Мартова сказано!). Но сложность в случае Ю. О. Мартова состояла в том, что в течение по меньшей мере трех лет он к врачу не обращался, а обратился лишь в Германии, когда уже перенес «несколько приступов так называемой инфлюэнцы и уже давно жаловался на… неопределенные признаки субфебрильного состояния». Тогда уже сам его внешний вид был иллюстрацией habitusphthisicus («туберкулезный вид»). Врачи сразу прибегали к тщательному и точному измерению температуры у таких больных, что блестяще описано в «Волшебной горе» Томаса Манна. Тут мелочей не было: повышение температуры после движений, на которые мы и внимания не обратим, в то время могло стать для больного приговором! Легкая синюха (цианоз) лица и отставание больного участка легкого при дыхании, изменение формы позвоночника и положения лопаток или их движения во время дыхания, изменения голосового дрожания, напряжение надлопаточных мышц, боль в мышцах при ощупывании, увеличение подмышечных лимфатических узлов, специфические изменения звука при выстукивании грудной клетки и дыхательных шумов при выслушивании — вот весь диагностический арсенал, которым располагали врачи, лечившие Ю. Мартова. Сюда следует добавить рентгеновский метод и обнаружение бацилл туберкулеза в мокроте. Немцы уже тогда использовали исследование свежей мокроты и окрашенной, причем, в отличие от России, применяли дополнительную окраску не метиленовой синькой, а хризоидином. При этом методе палочки Коха обнаруживались гораздо чаще (их было лучше видно). Тогда было правилом хорошего тона, чтобы подобное исследование выполнял лечащий врач. В сомнительных случаях, как у Г. К. Орджоникидзе, мокроту больного вводили в брюшную полость морской свинке (при больницах существовали виварии). Если свинка заболевала, это означало наличие туберкулеза (эти животные особенно чувствительны к туберкулезу, причем не легких, а брюшины и селезенки). Конечно, немецкие врачи тогда использовали пробы с туберкулином: реакцию Пирке, Кальметта (Вольф-Эйснера) и подкожную туберкулиновую реакцию. Собственно говоря, мы от врачей того времени ушли недалеко, за исключением того, что у них было образцовое клиническое мышление! Ю. О. Мартова консультировал врач, который тогда считался в Германии светилом в области лечения туберкулеза, — профессор А. Бакмейстер (А. Bacmeister), автор классификации стадий туберкулеза, консультант М. Горького и других привилегированных советских граждан, которых Сталин отпускал лечиться в Европу. Бакмейстер был с больными грубоват, но считался дельным специалистом, хотя до появления стрептомицина больному приходилось рассчитывать не на науку, а на чудо, на провидение, на счастливый гороскоп… А. П. Платонову, который страдал сходной с Мартовым формой туберкулеза, не помогли ни стрептомицин, ни ПАСК…

Теперь о туберкулезе гортани. Клиника горловой чахотки была описана врачами задолго до того, когда они научились исследовать гортань. Французские врачи А. Пти и А. Порталь описали симптомы еще в конце XVIII века. Не сразу они связали эту патологию с «большим», легочным туберкулезом. Поскольку не было ларингоскопии и неизвестен был возбудитель туберкулеза, даже такие корифеи, как Р. Лаэннек и А. Труссо, нередко принимали за туберкулез самые разнообразные заболевания гортани. После того как австрийцы L. Turk и J. Chermak стали проводить ларингоскопию, ситуация прояснилась, но все равно трудно было поставить диагноз «туберкулез» среди трех десятков похожих болезней. Потом и бактерию Р. Кох открыл, но лечить заболевание все равно было нечем…

Удивительно: в 1918 году в Московском туберкулезном институте было открыто отделение туберкулеза гортани, но Мартов, «приставленный» Лениным к санитарному делу, туда не обращался! Боялся, что врачи-большевики его уморят? Непонятно. Туберкулез гортани тогда был очень распространен: от 30 до 60 % больных туберкулезом легких в качестве осложнения («второй болезни») имели туберкулез гортани. Мужчины болели им в два раза чаще, чем женщины. Болезнь привязывалась в цветущем возрасте: в 20, 30, 40 лет. В 90 % случаев туберкулез гортани возникал у больных открытыми формами туберкулеза: они с мокротой выделяли в громадных количествах палочки туберкулеза. Ясно, что инфицированная мокрота, проходя через воспаленную от перенапряжения голоса (тогда все орали на митингах, микрофонов-то не было!) и нещадного курения гортань, оставляет там «подарок» в виде туберкулезных палочек. Мартов бросил курить, будучи уже смертельно больным. Человек ведь о плохом не думает: голос, мол, перенапряг или от курения в горле саднит — и к врачу не идет. А у 10 % таких больных и вообще никаких симптомов может не быть! Или неспецифические признаки: сухость, першение, жжение, покалывание в горле, изменение голоса (осиплость, «севший» голос). Куда тревожнее другой симптом — самостоятельная боль в горле или боль при пустом глотке (проглатывании слюны). А вот дальше начинается то, что и случилось с Ю. Мартовым в 1922 году. Боль становится такой сильной, что человек не может глотать, а частицы пищи, попадая в гортань, вызывают мучительный кашель. Часто больные отказываются от еды. Так погиб брат А. П. Чехова. «Вид и страдания таких больных поистине ужасны», — пишет знаток проблемы (А. Н. Вознесенский, «Туберкулез верхних дыхательных путей, трахеи, бронхов, рта и пищевода». — М., 1948). Кашель сам по себе признак скорее легочного туберкулеза, а не поражения гортани. Но опытное врачебное ухо «сразу отличает хриплый "гортанный кашель" от легочного» (А. Штрюмпель, К. Зейфарт, 1933). Даже при наличии качественных медицинских инструментов (это была Германия, а не завод «Красногвардеец»!) в диагнозе все зависело от компетенции врача. Главную проблему врачи видели у Ю. О. Мартова в легочном процессе и прибегли к обычной тактике: курортно-климатическому лечению, «лечению молчанием» (но лечили, как они полагали, ларингит!). Потом пытались удалять из гортани туберкулезные бугорки, прижигать их кварцем и даже облучать рентгеном. Немцы еще в 1913 году предложили для лечения туберкулеза гортани препараты золота. Применяли их, кстати говоря, и в СССР. Немецкие врачи предложили прижигать поражения гортани трихлоруксусной кислотой еще в 20-х годах. Применяли туберкулин, при туберкулезе легких вводили в плевральную полость азот, кислород или воздух, «поджимая» легкое. Врачи знали, что тяжесть туберкулеза гортани суть индикатор тяжести легочного процесса. Чаще всего так оно и было. А дальше… дальше назначался морфий, к верующим приглашали священника и все для больного на этом свете заканчивалось… С Ю. Мартовым это произошло в апреле 1923 года. Тело кремировали и даже памятник поставили: видный революционер был все-таки… Его история болезни — лишнее подтверждение афоризма «В медицине, как и в любви, нельзя говорить "всегда" и "никогда": все может быть». Помните, врач, выписывая Мартова из санатория, сказал: «Вы здоровы»? Он не прожил после этого и двух лет…

…Не прошло и двадцати лет, как Сталин свел с Мартовым счеты: были расстреляны брат Мартова (другого забили в тюрьме), двоюродный брат, жены братьев, племянники и жены племянников — всего 10 человек. Практически всех меньшевиков, у кого не хватило ума уехать, Сталин передушил в 30-50-х гг. Был такой мрачный момент: тела родственников Мартова, которых расстреляли в Москве, были кремированы, а пепел высыпали либо в общий ров на Донском кладбище, либо на капустные грядки в совхозе НКВД в Коломенском. У праха Мартова была более завидная судьба… Любопытно: если СССР был такой великой страной, как об этом трындели на каждом углу, то чем ему могли угрожать эти несчастные люди? Ох, как прав был классик, сказавший, что вся российская история либо панихида, либо уголовное дело…

Николай Ларинский, 2014

---

Оставить комментарий:

Имя:*

E-mail:

Комментарий:*

 я человек

 Ставя отметку, я даю свое согласие на обработку моих персональных данных в соответствии с законом №152-ФЗ
«О персональных данных» от 27.07.2006 и принимаю условия Пользовательского соглашения