Не навреди. Ошибки в оказании первой помощи

Практически каждый человек имеет какие-то знания об оказании первой помощи: помнит со школьной скамьи, времен обучения в автошколе, рабочих семинаров по технике безопасности, а также из многочисленных книг и фильмов. Однако в лучшем случае этих знаний может оказаться недостаточно в экстренной ситуации, в худшем — они могут быть губительны для пострадавшего.

---

«Почему так часто мне жаль весь мир и человека жаль?»

Если бы я мог прожить жизнь сначала, я бы прожил ее налегке.
Если бы я мог прожить заново,
Я разувался бы в начале весны
И обувался бы в самом конце осени.
Я бы почаще заглядывал в те уютные уголки,
Наблюдал бы больше рассветов,
Больше играл бы с детьми,
Если бы у меня была еще одна жизнь

Хорхе Луис Борхес

Я боюсь, что наступит мгновенье,
И, не зная дороги к словам,
Мысль, возникшая в муках творенья,
Разорвет мою грудь пополам…

Н. А. Заболоцкий

Стихи Заболоцкого я открыл для себя поздно и совершенно случайно. В школьных антологиях их было немного («Некрасивая девочка», «Уступи мне, скворец, уголок», «Не позволяй душе лениться»), и акцента на нем не делали. Издавали его мало, и уж никак не был он «модным». Но вот уже на «закате» Союза в «Поэтической тетради» (была такая передача на Всесоюзном радио) я услышал в бесподобном исполнении М. Ульянова «Прощание с друзьями»:

В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений
Давным-давно рассыпались вы в прах,
Как ветки облетевшие сирени…

Сразу возник интерес к Заболоцкому, сразу нашлись и книги, в том числе воспоминания о поэте, правда, в издании 1977 года, все сколь-нибудь «крамольное» было изъято. Но интерес оставался и остается, причем уже не только к его стихам и прозе, но и к личности, совершенно замечательной. И вот появился вопрос: насколько тяжкая болезнь Николая Алексеевича Заболоцкого могла быть связана с драматическими, нет, трагическими обстоятельствами его биографии? Думаю, что связь есть и вполне очевидная…

…Любопытная вещь: Заболоцкий в молодости (да и позже) внешность имел вполне мирную и благополучную. Аккуратный, собранный, подтянутый, розовощекий, он выглядел как человек несокрушимого здоровья, которым он даже, ссылаясь на крепкие крестьянские корни, кажется, бравировал, и житейского преуспеяния. Медленно, но верно он поднимался по ступенькам писательского успеха и к середине 30-х гг. имел устойчивую репутацию поэта «второго круга» (в первом были представители официоза).

Никаким особенным вредностям, кроме курения (до пачки папирос в день) и периодических, впрочем, умеренных, «возлияний», он, кажется, не подвергался, если не считать сильнейшим стрессом саму жизнь в тогдашней «стране победившего социализма», да еще среди «сописов» (советских писателей)! Но вот у тридцатилетнего Николая Заболоцкого появляется… «облитерирующий эндартериит»! Правда, я нашел лишь одно упоминание об этом (Заболоцкий в письме 1937 года называет свою болезнь «ангионеврозом»), но это страдание не из тех, которые появятся и исчезнут, как сезонные ОРЗ!

И тут я вспомню одно забытое, а когда-то очень известное имя — Владимир Андреевич Оппель. Выдающийся российский врач, звезда петербургской, а затем ленинградской хирургии первой трети прошлого века. Он был большим оригиналом (любимое его выражение — «Я люблю знания купать в фантазии») и неистощимым, гипоманиакальным автором многих идей, правда, его не переживших. И среди них — идея о самопроизвольной гангрене, или «надпочечниковом артериозе», как Оппель именовал облитерирующий эндартериит. Не буду вдаваться в детали, а приведу «портрет» типичного больного им в представлении Оппеля. Это молодой (20-35 лет) человек, у которого появляется боль в икрах при ходьбе и икроножные мышцы сводит судорогой. При пальпации отсутствует пульс в тыльной артерии стопы и задней большеберцовой артерии. Потом развивается атрофия мышц голени, но гангрены еще нет. Это классика, но интересен ход мыслей Оппеля: он считал, что для эндартериита характерно пульсовое давление, равное 40 мм рт. ст. (но при АД 120/80 оно и будет таким!). Он называл пульсовое давление «тонусом» и считал его нормой 30 мм рт.ст. При хроническом течении заболевания, полагал Оппель, артериальное давление скорее пониженное, а при остром — повышенное. Он полагал также, что у таких больных отмечается глюкозурия при нагрузке сахаром и введении 0,5-1,0 мл адреналина. Среди патогномоничных признаков он называет тромбоцитоз и гиперглобулию (эритроцитоз), но, что самое удивительное, он полагал, что для этих больных характерно уменьшение времени при пробе Штанге: «Когда Штанге при надпочечниковом артериозе 20-30 сек., не дай бог, 15 сек., тогда значит, коронарные артерии частично тромбированы. Подобные артериотики — со Штанге в 15 сек. —умирают иногда внезапно, независимо ни от какой операции…Таких больных оперировать не стоит, потому что тромбоза коронарных артерий вы вылечить не можете». Любопытна трактовка В.А. Оппелем широко тогда применявшейся пробы с задержкой дыхания, предложенной известным петербургским терапевтом, профессором Владимиром Адольфовичем Штанге (1853/56?-1918). За неимением функциональной диагностики эту пробу тогда использовали (в покое и после нагрузки) для выявления достаточности кровообращения (сердца, сердечно-сосудистой системы). Известная логика в рассуждениях Оппеля была: он считал эндартериит болезнью генерализованной, при которой в окклюзионно-стенотический процесс кроме сосудов конечностей вовлекаются висцеральные и коронарные артерии, ветви дуги аорты, сосуды головного мозга. Он видел, что таких больных острая коронарная недостаточность убивает едва ли не быстрее, чем гангрена конечности. В.А. Оппель предлагал у таких больных производить перевязку поверхностных вен, удаление одного надпочечника и узлов поясничной симпатической цепочки. Типичная гиперадреналинемия, считал он, течет быстро и в 2-3 года даже сводит человека иногда в могилу, атипичная течет до 10 лет, иногда больше. Он начинал лечение больных до 50 лет с эпинефрэктомии. Иногда он перерезал седалищный нерв и получал, естественно, парез нижней конечности!

Сейчас диагноз «ангионевроз», о котором упоминает Н.А. Заболоцкий, не используется, но тогда врачи его выделяли, а протекал он как начальная стадия эндартериита: побледнение конечности, боль при ходьбе и т.д. Для лечения его использовали сероводородные мацестинские ванны, которые и принимал Заболоцкий в октябре-ноябре 1937 года. Помогли они или нет, неизвестно, но вскоре «эндартериит» или «ангионевроз» «исчезли», а на их место пришла беда пострашнее. В дальнейшем Заболоцкий уже ничего не говорит о проблемах с заболеванием ног, а вот коронарные проблемы остались, но ему было не до того. Примечательно (особенно для тех, кто восхваляет сталинскую эпоху!), что некоторые сведения о реальном состоянии здоровья Н.А. Заболоцкого мы получаем не из амбулаторной карты поликлинического больного, а из документа куда более зловещего:

Заключение о психическом состоянии следственного заключенного Заболоцкого Николая Алексеевича, 35 лет, находившегося на испытании в Отделении Судебно-Психиатрической Экспертизы с 23/III по 2/IV — 38 года. Сведения со слов испытуемого: <...> В себе Заболоцкий подчеркивает своеобразные реакции на неожиданности, также неприятности — «все обрывается, ошеломляешься». Как особенность отмечает за собой чрезмерно развитое зрительное воображение.

Развитие данной болезни (анамнез Морби): Арестован 19 марта при полном здоровье. Последующий ряд суток был взволнован — почти не спал, мало ел, начал ощущать острое умственное истощение, сосредотачивался с трудом. Наряду с душевным напряжением чувствовал необычные физические ощущения теплых волн от ног к груди, подкатывания спазмов к глотке, оттягивания головы назад, онемение конечностей, наплывающие рыдания. Отвлекался от тягостных ощущений причинением себе боли, укусом, например, пальца, также уклонением в воспоминания о семье, представляя их ярко в воображении либо всматриваясь в очертания паркета, черточек и теней на стене (иллюзорно). Углубившись, чувствовал даже присутствие дочки, мысленно развертывал все поведение ее. Чтоб не очнуться, избегал смотреть на следователя. В своем сознании чувствовал какое-то раздвоение: переживал счастье, поглощенный домашними сценами, с другой стороны, понимал, «что все видимое — подобие сна, а явь ужаснее». Ловил себя на смешении и отождествлении истинных фактов и кажущихся, так, записи протоколов принимал за собственную служебную переписку, представлял себя на службе и одновременно мелькало, что он в заключении и слышит выкрикивания по фамилии заключенных в коридоре. В случае засыпания виделись кошмары вроде заключения в каменный мешок, под морское дно и т.п.

Психическое состояние: Прибыл Заболоцкий в Судебно-психиатрическое отделение 23 марта, первые часы отмечалось приподнятое состояние, ослабленное самообладание — много говорил, касался интимности ближайших переживаний. Легко, с чувством воспроизводил воспоминания о семье, которые смягчали его душевное состояние. Ориентировка в текущем и своем положении сохранена была полностью, с резкой чувственной реакцией на это. Первую ночь спал мало, с просыпаниями. В дальнейшем Заболоцкий вял, подавлен, что постепенно сменилось обычным тонусом — стал общаться, много занят своим здоровьем, заинтересован испытанием, причем сомневается, что врачи хорошо постигнут его болезнь, мнительно предсказывает себе повторение психотических вспышек. Никаких чувственных обманов, также извращенных восприятий, бредовых толкований за период испытания у Заболоцкого не наблюдалось. Припадков не было.

Физическое состояние: При поступлении обнаружены довольно обширные кровоподтеки — на левой ягодице, у правого соска, на правом предплечье. Менее крупные и не первой свежести — рассеяны у кистей рук, кое-где по телу и у левого глаза. Видимых признаков перелома костей не обнаружено. Во внутренних органах без особых отклонений. Пульс подвижный, хорошего наполнения. Неврологических симптомов со стороны нервной системы не имеется, функционально рефлексы повышены, кожные сосуды возбудимы умеренно. Кожно-болевая чувствительность несколько на туловище обострена.

Заключение: Основываясь на изложенном, экспертиза заключает: Заболоцкий Н.А. перенес острое психотическое состояние по типу реакции с перемежающимся сумеречным изменением сознания. В настоящее время Заболоцкий Н.А. душевно здоров и вменяем. Проявляет черты невропатии. В период правонарушения Заболоцкий Н.А. был также душевно здоров и вменяем.

Зав. отделением эксперт-психиатр д-р Келлчевская

Ординаторы отделения эксперты-психиатры д-р Путятова, д-р Гонтарев. 2.04.38 г.

А вот рассказ самого Заболоцкого: «…По ходу допроса выяснялось, что НКВД пытается сколотить дело о некоей контрреволюционной писательской организации. Главой организации предполагалось сделать Н.С. Тихонова. В качестве членов должны были фигурировать писатели-ленинградцы, к этому времени уже арестованные: Бенедикт Лившиц, Елена Тагер, Георгий Куклин, кажется, Борис Корнилов, кто-то еще и, наконец, я. Усиленно допытывались сведений о Федине и Маршаке. Неоднократно шла речь о Н.М. Олейникове, Т.И. Табидзе, Д.И. Хармсе и А.И. Введенском — поэтах, с которыми я был связан старым знакомством и общими литературными интересами. В особую вину мне ставилась поэма «Торжество земледелия»…

На четвертые сутки, в результате нервного напряжения, голода и бессонницы, я начал постепенно терять ясность рассудка. Помнится, я уже сам кричал на следователей и грозил им. Появились признаки галлюцинации: на стене и паркетном полу кабинета я видел непрерывное движение каких-то фигур. Вспоминается, как однажды я сидел перед целым синклитом следователей. Я уже нимало не боялся и презирал их. Перед моими глазами перелистывалась какая-то огромная воображаемая мной книга, и на каждой ее странице я видел все новые и новые изображения. Не обращая ни на что внимания, я разъяснял следователям содержание этих картин. Мне сейчас трудно определить мое тогдашнее состояние, но помнится, я чувствовал внутреннее облегчение и торжество свое перед этими людьми, которым не удается сделать меня бесчестным человеком. Сознание, очевидно, еще теплилось во мне, если я запомнил это обстоятельство и помню его до сих пор. Не знаю, сколько времени это продолжалось. Наконец меня вытолкнули в другую комнату. Оглушенный ударом сзади, я упал, стал подниматься, но последовал второй удар — в лицо. Я потерял сознание. Очнулся я, захлебываясь от воды, которую кто-то лил на меня. Меня подняли на руки, и, мне показалось, начали срывать с меня одежду. Я снова потерял сознание. Едва я пришел в себя, как какие-то не известные мне парни поволокли меня по каменным коридорам тюрьмы, избивая меня и издеваясь над моей беззащитностью. Они втащили меня в камеру с железной решетчатой дверью, уровень пола которой был ниже пола коридора, и заперли в ней. Как только я очнулся (не знаю, как скоро случилось это), первой мыслью моей было: защищаться! Защищаться, не дать убить себя этим людям или, по крайней мере, не отдать свою жизнь даром! В камере стояла тяжелая железная койка. Я подтащил ее к решетчатой двери и подпер ее спинкой дверную ручку. Чтобы ручка не соскочила со спинки, я прикрутил ее к кровати полотенцем, которое было на мне вместо шарфа. За этим занятием я был застигнут моими мучителями. Они бросились к двери, чтобы раскрутить полотенце, но я схватил стоящую в углу швабру и, пользуясь ею как пикой, оборонялся насколько мог и скоро отогнал от двери всех тюремщиков. Чтобы справиться со мной, им пришлось подтащить к двери пожарный шланг и привести его в действие. Струя воды под сильным напором ударила в меня и обожгла тело. Меня загнали этой струей в угол и после долгих усилий вломились в камеру целой толпой. Тут меня жестоко избили, испинали сапогами, и врачи впоследствии удивлялись, как остались целы мои внутренности — настолько велики были следы истязаний.

Я очнулся от невыносимой боли в правой руке. С завернутыми назад руками я лежал прикрученный к железным перекладинам койки. Одна из перекладин врезалась в руку и нестерпимо мучила меня. Мне чудилось, что вода заливает камеру, что уровень ее поднимается все выше и выше, что через мгновение меня зальет с головой. Я кричал в отчаянии и требовал, чтобы какой-то губернатор приказал освободить меня. Это продолжалось бесконечно долго. Дальше все путается в моем сознании. Вспоминаю, что я пришел в себя на деревянных нарах. Все вокруг было мокро, одежда промокла насквозь, рядом валялся пиджак, тоже мокрый и тяжелый, как камень. Затем, как сквозь сон, помню, что какие-то люди волокли меня под руки по двору... Когда сознание снова вернулось ко мне, я был уже в больнице для умалишенных…

Состояние мое было тяжелое: я был потрясен и доведен до невменяемости, физически же измучен истязаниями, голодом и бессонницей. Но остаток сознания еще теплился во мне или возвращался ко мне по временам. Так, я хорошо запомнил, как, раздевая меня и принимая от меня одежду, волновалась медицинская сестра: у нее тряслись руки и дрожали губы. Не помню и не знаю, как лечили меня на первых порах. Помню только, что я пил по целой стопке какую-то мутную жидкость, от которой голова делалась деревянной и бесчувственной. Вначале, в припадке отчаяния, я торопился рассказать врачам обо всем, что было со мною. Но врачи лишь твердили мне: «Вы должны успокоиться, чтобы оправдать себя перед судом». Больница в эти дни была моим убежищем, а врачи если и не очень лечили, то, по крайней мере, не мучили меня. Из больных мне вспоминается умалишенный, который, изображая громкоговоритель, часто вставал в моем изголовье и трубным голосом произносил величания Сталину. Другой бегал на четвереньках, лая по-собачьи. Это были самые беспокойные люди. На других безумие накатывало лишь по временам. В обычное время они молчали, саркастически улыбаясь и жестикулируя, или неподвижно лежали на своих постелях. Через несколько дней я стал приходить в себя и с ужасом понял, что мне предстоит скорое возвращение в дом пыток. Это случилось на одном из медицинских осмотров, когда на вопрос врача, откуда взялись черные кровоподтеки на моем теле, я ответил: «Упал и ушибся». Я заметил, как переглянулись врачи: им стало ясно, что сознание вернулось ко мне, и я уже не хочу винить следователей, чтобы не ухудшить своего положения. Однако, я был еще очень слаб, психически неустойчив, с трудом дышал от боли при каждом вдохе, и это обстоятельство на несколько дней отсрочило мою выписку».

Потом был приговор ОСО (Особое совещание) — пять лет лагеря. Заболоцкий, к счастью, выжил, но в 1943 году, во время непосильной работы на содовом озере (позже он скажет: «Мое здоровье осталось на дне этого озера»), тяжело заболел. Об обстоятельствах болезни известно только, что она как будто была связана с сердцем и были обширные отеки («отекло все тело»). Логично предположить сердечную болезнь, но тогда это тотальная недостаточность кровообращения (периферические и полостные (?) отеки, анасарка), которая без сердечных гликозидов и мочегонных никуда бы не делась, а кто бы стал возиться с зеком-контрреволюционером (Заболоцкий был осужден по статье 58.10 и 58.11 УК РСФСР. Был осужден по той же статье и его брат)? Да и были у врачей лагерного лазарета дефицитные «Дигоксин» и «Меркузал»? Я полагаю, что это была отечная форма алиментарной дистрофии, поэтому двухмесячное пребывание Николая Алексеевича в лазарете его спасло: все-таки кормили и не истязали тяжким трудом. Потом был приезд к отбывшему срок, но не выпущенному Заболоцкому жены и детей и долгое возвращение к нормальной жизни.

…Заболоцкому всего сорок три года, он автор лучшего перевода «Слова о полку Игореве», а уже раздаются тревожные «звонки» — приступы характерной загрудинной боли, причем такой, как ее описывал когда-то У. Геберден — при ходьбе, особенно в холодную погоду и или против ветра. Современник пишет, что зимой 1946 года у Заболоцкого начались «…первые припадки стенокардии. В морозные дни у него болела грудь». Заболоцкому стал знаком вкус «Валидола», но про боль в ногах он не упоминает. Курить он тоже не бросает, как и употреблять горячительное, иногда в серьезной дозе, однако не в такой степени, чтобы объяснять ситуацию «табачной стенокардией»! Ничего не известно о наследственности Заболоцкого, чтобы объяснить столь раннее (по тем временам) появление ишемической болезни сердца. В конце 1951-начале 1952 гг. у Заболоцкого было выявлено туберкулезное поражение сетчатки, и началось длительное лечение «Фтивазидом» и другими снадобьями. Заболоцкий периодически зарисовывал пятно затемнения (динамика процесса!). Лечение продолжалось и в 1954 году (а боли за грудиной оставались!). Гром грянул 14 сентября 1954 года, когда у Заболоцкого произошел инфаркт миокарда — судя по всему, трансмуральный. Состояние его было критическим (был, вероятно, кардиогенный шок), но лечился он в течение двух месяцев… дома! Это, в общем, вполне объяснимо. Врачи в то время видели своей главной задачей у коронарных больных продлить жизнь до того момента, как развившиеся коллатерали возьмут на себя задачу по «обходному» кровотоку. В то время существовало представление о том, что стенокардия может развиваться и без нагрузки, но при сдвиге обмена в сердечной мышце в экономически невыгодную сторону под влиянием катехоламинов (симпатикотоническое преобладание по Raab), что характерно для т.н. «стенокардии эмоций». А уж сколько их выпало на долю Заболоцкого — и представить невозможно. Причем спазм коронарных сосудов, полагали тогда, развивается в тот момент, когда фаза волнения переходит в фазу покоя, как было у Н.А. Заболоцкого после долгожданного снятия судимости! Кровоснабжение миокарда у таких больных висит на волоске, и как можно предвидеть его катастрофическое ухудшение? Консультант Н.А. Заболоцкого, выдающийся советский терапевт и клинический фармаколог, академик АМН Б.Е. Вотчал хорошо сказал о подобной ситуации: «От эмоций не убежишь»… К сожалению, последний отрезок жизни Заболоцкого был особенно богат эмоциями — и положительными, и черными… Заболоцкий, говоря словами Н.Д. Стражеско (цитируемыми Вотчалом), относился к тем людям, которые «…живут умом и сердцем и подготавливают, таким образом, раннее развитие атеросклероза с преимущественной локализацией его в аортально-коронарной системе». А что могла предложить тогдашняя медицина больным, подобным Н.А. Заболоцкому? Снижение массы тела и диету (Заболоцкий страдал избыточным весом и застолья любил), постельный режим при «предынфарктном состоянии», терренкур, «Валидол».

Сделаю небольшое отступление. «Валидол» некоторые больные принимают до сих пор, но нет никаких подтверждений, что он им помогает! «Валидол» должен давать эффект через 2-3 минуты, или при счете до 200 (между 150-200!), а не через 15-20 минут! Как это было у Н. Заболоцкого? Интересно, а назначал ли Б.Е. Вотчал Заболоцкому свои знаменитые капли? И что еще принимал поэт — «Корвалол», «капли Зеленина», нитроглицерин, нитранол, папаверин, дибазол, келлин, даукарин, эуфиллин, новокаиновую блокаду? И что применяли у него при лечении инфаркта — антикоагулянты: морфин, камфору (известно, что к ней прибег врач «скорой помощи», вызванной к поэту)? Я перечислил почти все, что применялось в 50-х годах прошлого века (кроме нитроглицерина, все остальное плацебо!). Н.А. Заболоцкий жил на Беговой, недалеко от больницы им. Боткина, где базировалась II кафедра терапии ЦОЛИУВа, которой как раз и заведовал Б.Е. Вотчал. Он-то, конечно, был в курсе последних достижений лечения ИБС. Примечательно, что родственница Н.А. Заболоцкого (сестра мужа дочери) была автором известного тогда руководства «Фармакология коронарного кровообращения», которое вышло, правда, уже после смерти поэта… Любопытно и его шутливое:

О, сколь велик ты, разум человека!
Что ни квартал — то новая аптека.

Короче говоря, возможности обратиться к талантливым врачам (кроме терапевтов поликлиники Литфонда, к которой он был прикреплен) у Заболоцкого были, и что это дало? Он вел жизнь с очень ограниченным двигательным режимом (поездки в санатории в начале 50-х гг.), но вот что примечательно: осенью 1956 года Заболоцкий в составе делегации СП СССР побывал в Италии. Он удивительно легко перенес многочасовое хождение по музеям и улицам Флоренции, Болоньи, Равенны, Триеста, Модены. Что значат положительные эмоции! О подобной ситуации с подобным больным слово в слово писал И.А. Кассирский: дома тяжелый коронарный больной в Италии превратился в активного туриста, забывшего о стенокардии!

…Осенью 1958 года состояние Заболоцкого снова ухудшилось: участились приступы стенокардии, носившие уже признаки стенокардии покоя (стеноз коронарных сосудов больше 80%). 6 октября Заболоцкий написал литературное завещание, а 14 октября умер. Атеросклероз, уже проявившийся, сделал свое «черное дело» и, воспользовавшись обстоятельствами, выступил «на сцену самым драматическим образом». Исход не был неожиданным, что называется, «без тени предвестников», но все-таки оказался «громом среди ясного неба», трагической кульминацией последней драмы в жизни замечательного поэта. Именно об этой драме вспоминаешь каждый раз, когда звучит: «Зацелована, околдована…». Тут связь самая прямая… Такая же, как между «ангионеврозом» и всеми последующими событиями…

Стали кони, кончилась работа,
Смертные доделались дела...
Обняла их сладкая дремота,
В дальний край, рыдая, повела.
Не нагонит больше их охрана,
Не настигнет лагерный конвой,
Лишь одни созвездья Магадана
Засверкают, став над головой…

Николай Ларинский, 2013

---

Оставить комментарий:

Имя:*

E-mail:

Комментарий:*

 я человек

 Ставя отметку, я даю свое согласие на обработку моих персональных данных в соответствии с законом №152-ФЗ
«О персональных данных» от 27.07.2006 и принимаю условия Пользовательского соглашения