Гладкая кожа? Это просто!

Манера очищать кожу даже от небольших волосков пришла в Европу (а следом за ней и в Россию) от участников крестовых походов. Рыцари быстро оценили преимущества такой процедуры — сперва чисто гигиенические. В условиях жаркого климата и дефицита воды волоски на коже являются своеобразными «сборниками» грязи, потовых выделений и т. д. Это ведет к возникновению раздражений и воспалений кожи, потертостей и прочих неприятных моментов.

---

«Жизнь любит иногда подшутить и посмеяться даже над смертью…»

Забавная скотина — человек. Веселая скотина.

Аркадий Аверченко

 

Горяч русский дурак — ох, как горяч... Что толку с того, что потом, когда очухается он от веселого азарта, долго и тупо будет плакать свинцовыми слезами и над разбитой церковью, и над сокрушенными вдребезги финансами, и над мертвой уже наукой, зато теперь все смотрят на дурака! Зато теперь он — центр веселого внимания, этот самый дурак, которого прежде и не замечал никто.

Аркадий Аверченко

 

О, могущественное Время! Будь ты трижды благословенно. Ты — лучший врач и лучшее лекарство, потому что никакие препараты медицинской кухни не затягивают, не закрывают так благотворно глубоких открытых ран, как ты, вечно текущее, седое, мудрое.

Аркадий Аверченко

 

 

Теперь я уже не помню точно, кого я прочитал раньше — Аверченко или Бухова. Наверное, это произошло одновременно. Двух Аркадиев, кажется, и издали одновременно — «короля смеха» и «белогвардейца» Аверченко и его эпигона, расстрелянного «врага народа» Бухова. Хотя нет, все‑таки Аверченко издали раньше, но тогда я был слишком мал, чтобы читать его, и прочитал сначала «Жуки на булавках» Бухова, сразу после выхода книги, а к Аверченко и Тэффи обратился лет через пятнадцать. Аверченко мне понравился больше, хотя кумирами были все‑таки И. Ильф и М. Зощенко. Долгое время я ничего толком об А. Т. Аверченко не знал, но почему-то был уверен, что он был вполне успешным и здоровым. Редко попадавшиеся его фотографии демонстрировали человека благополучного и никакими хворями не одолеваемого. Два момента: его сатирическое творчество и ореол успешности — совершенно сбивали с толку.

В нем было что-то актерское с самого начала — прежде всего, страсть к мистификации. Точно неизвестна дата его рождения, обстоятельства его детства или романа с актрисой А. Садовской. Или вот, например, загадочный внебрачный сын. Но есть обстоятельства важнее: причина и характер травмы левого глаза. Я думаю, что в объяснении этого кроется одна из причин его последней болезни и ее фатального исхода. И вот что удивительно: вся жизнь Аверченко, кажется, на виду, хорошо известны имена и биографии лечивших его врачей, а вот о точном диагнозе (диагнозах) и методах лечения остается только догадываться…

Почему Аркадий Аверченко о своем происхождении предпочитал не распространяться, понятно. Он был сыном не слишком удачливого купца второй гильдии Тимофея Петровича Аверченко и Сусанны Павловны Сафроновой. В тогдашнем Севастополе, где родился Аверченко, оставалось немного признаков былой военной славы. Это было захолустье, периферия, провинция. Будущее тоже было туманно: никакого систематического образования (якобы из-за уже тогда плохого зрения) Аверченко не получил, но в 14 лет поступил на службу в качестве писца конторы транспортных кладей «Волга». И вот интересная деталь: учебе плохое зрение мешало, а бессистемному чтению — нет! Майн Рид и Луи Буссенар, а не Пушкин или Крылов были его любимыми авторами. Потом Аверченко стал помощником счетовода на руднике на территории нынешней Луганской области Украины. Была скучная служба, прилежанием к которой он не отличался с самого начала, но в 1900 году А. Аверченко перевели в Харьков. Это была уже почти «столица»:  там был университет и драматический театр. Но Аверченко и здесь применил свое сатирическое «жало»: «Терпеть не могу этого городишки: уныл, грязен и неблагоустроен. Но народ там живет хороший».

Тогда Аверченко описывался современниками как «высокий, худой как жердь, молодой человек». По его собственному признанию, Аверченко «томился и портил кровь начальству». Его вкусы уже изменились: вместо приключенческих книг его увлек кафешантан, представлявшийся чуть ли не вершиной театрального искусства. А еще он любил ходить в гости — туда, где собирались студенты, гимназисты и тогдашняя золотая молодежь Харькова. Говорят, что он блистал среди них остроумием и начал записывать «смешные экспромты». А в октябре 1903 года в крупнейшей газете Харькова «Южный край» был напечатан его первый рассказ — «Как мне пришлось застраховать свою жизнь». Есть, правда, версия и более раннего дебюта — в 1902 г. Потом он пытался даже издавать сатирические журналы, в которых «и писал, и рисовал, и редактировал, и корректировал».

Спустя два или три года после дебюта Аверченко стал печататься уже в нескольких газетах, главной из которых оставался «Южный край». В это время с ней сотрудничал человек, имя которого тогда знала едва ли не вся Россия — Леонард Леопольдович Гиршман (1839–1921), офтальмолог, доктор медицины, заслуженный профессор. Он родился в Прибалтийском крае в еврейской купеческой семье. Окончил Первую харьковскую гимназию с золотой медалью и медицинский факультет Харьковского университета с отличием. В 1861–1863 гг. работал в лаборатории физиолога Э. Дюбуа-Раймона и патологоанатома Р. Вирхова, но куда важнее то, что он учился у подлинных корифеев европейской офтальмологии: Германа фон Гельмгольца, Альберта фон Грефе, Эдуарда Ягера фон Яхтшаля (один из пионеров использования офтальмоскопа), Германа Якоба Кнаппа и Фридриха Александра Германа Пагеншехтера. Я убежден, что в то время немногие из российских врачей имели такую подготовку по офтальмологии, как доктор Гиршман. К нему-то и обратился Аверченко, получив травму левого глаза.

Как я уже говорил, обстоятельства травмы неизвестны, но есть предположение, что глаз Аверченко был травмирован осколками стеклянной двери, разбитой во время дебоша в ресторане, или осколками витрины, рядом с которой оказался Аверченко. Есть вероятность, что он получил удар в лицо, и глаз был травмирован осколками разбитого пенсне. Ясно, что разбитое стекло могло стать причиной многообразных повреждений глазницы, вспомогательных органов глаза, роговицы, лимба с выпадением оболочек глаза и вовлечением в процесс хрусталика. Но самым тяжелым могло быть повреждение радужной оболочки, корнеосклеральной области или области ресничного тела с ущемлением увеальных оболочек. Два последних повреждения чреваты тем, что, как представляется, и погубило в конечном счете и оба глаза Аверченко, и его самого… Это симпатическая офтальмия — своеобразное двухстороннее воспаление в виде гранулематозного увеита, возникающее и в здоровом глазу после проникающего повреждения другого глаза. До сих пор симпатическое воспаление остается одним из самых тяжелых осложнений проникающих повреждений глазного яблока. Но даже во времена Аверченко, когда травмы глаза встречались часто, а возможности их адекватного лечения были очень малы, это осложнение отмечалось лишь в 3 % случаев. Аркадию Аверченко как-то особенно не повезло.

Надо отметить, что и Л. Л. Гиршман, и консультировавший Аверченко позже Евсей Петрович (Овсей Пинхусович) Браунштейн (1864–1926), вероятно, оценили опасность развития такого осложнения и предложили Аверченко удалить поврежденный глаз, дабы спасти второй. Нужно сказать и о втором враче. Е. П. Браунштейн окончил медицинский факультет Харьковского университета в 1887 г. и ординатуру в клинике профессора Л. Л. Гиршмана в 1893 г. Защитил докторскую диссертацию «Об иннервации движения зрачка» в 1893 г. С 1894 г. — приват-доцент Харьковского университета. В 1898 г. открыл в Харькове глазную лечебницу. С 1911 г. — профессор, заведующий кафедрой глазных болезней в Харьковском женском медицинском институте; с 1924 г. — заведующий кафедрой глазных болезней Харьковского медицинского института.

Примечательно, что симпатическая офтальмия может развиваться в течение разного времени — от двух недель (чаще через один-два месяца) до нескольких десятков лет, то есть протекать хронически. Фактически Аверченко потерял зрение спустя 20 лет после травмы! От предложения Гиршмана и его ученика он отказался, но современники отмечают, что после травмы его левый глаз ослеп и стал неподвижным. Некоторые даже полагали поэтому, что у Аверченко был протез левого глаза. Много позже стало ясно, что это не так.

Вот ситуация: человек в 26 лет имеет один глаз слепой, а второй слабовидящий (речь могла идти и о врожденной прогрессирующей сильной миопии, и о прямом или обратном сложном астигматизме роговицы или хрусталика, который в то время корректировать не умели). О том, как дефект зрения может сказаться на выборе профессии, мы хорошо знаем на примере С. П. Боткина: имея плохое зрение, он вынужден был сделать выбор в пользу терапии, а мечтал быть хирургом. А вот Аверченко, напротив, при слабом зрении выбрал профессию, связанную с интенсивным чтением и письмом. Было от чего впасть в тяжкую депрессию, но с Аверченко этого не случилось. Он не только активно писал, но и стал художником, рисовал шаржи и иллюстрации. Мало того, он поступил в Харьковскую школу живописи. Аверченко даже осмелился шаржировать самого Максима Горького, слава которого тогда была не меньше, чем Л. Толстого! А все почему? В Ялте Аверченко встретился с Горьким, и тот, познакомившись с рукописями молодого журналиста, якобы сказал: «Господин Аверченко, бросьте писать, так как из вас никогда не выйдет писатель. Займитесь чем-нибудь другим». Аверченко запомнил это на всю жизнь и, как мне кажется, неистовым писанием пытался опровергнуть мнение «классика». Хотя кто скажет, что Аркадий Тимофеевич не выдающийся юморист, а великий писатель? Он попал в ту категорию, где сейчас находятся Жванецкий, Задорнов и т. д., но как сравнить зубоскальство, пусть очень талантливое, и яркую прозу? Но это так, между прочим. В это время Аверченко выгнали со службы: «Вы хороший человек, но ни к черту не годитесь!». Тогда он начал посылать свои рассказы уже в столичные журналы.

24 декабря 1907 г. Аверченко и сам пожаловал в Петербург, где тогда существовал основанный в 1875 году журнал «Стрекоза». Как раз в это время собственник М. Г. Корнфельд пытался реформировать издание. Прямо мистика какая-то: Аверченко, никому не известный «остряк из провинции», попал с корабля на бал и уже через неделю стал конторщиком редакции (в обязанности полуслепого Аверченко входило писать адреса на бандеролях с номерами журнала для подписчиков), а начиная с 23-го номера журнала сменил на посту художника А. А. Радакова! Новая загадка: слабовидящий человек — художник столичного журнала… Временами кажется, что А. Аверченко кокетничал своим плохим зрением, и не такое уж плохое оно было!

Скоро журнал стал называться «Сатирикон», предложил это название А. А. Радаков в честь поэмы Гая (Тита) Петрония Арбитра(Petronius Arbiter; род. ок.  14 — ум. 66 г. до н. э.). Наверное, «сатириконцы» не слишком хорошо знали историю Древнего Рима: живший во времена Нерона Петроний, преследуемый императором, покончил с собой, вскрыв себе вены…

Как говорится, журнал занимал верхние строчки тогдашних «чартов» в течение десяти лет. Еще бы: с изданием сотрудничали Куприн, Маяковский, Грин, Мандельштам, Тэффи, Саша Черный. Через пять лет это был уже торговый дом, а еще через два года — большое издательство. «Мы подняли упавший, скитавшийся до того по задворкам портерных русский юмор на недосягаемую высоту», — с гордостью говорил позже Аверченко.

В основе идеологии журнала были два момента: исправлять нравы общества путем сатиры (утопия!) и попытка «посмотреть на пошлый и жуткий мир глазами спокойного ироничного наблюдателя». Второе удалось лучше, и с тех пор все знаменитые «зубоскалы» от Задорнова до Арканова с успехом этому принципу следуют. Я бы уточнил, принцип-то гоголевский: «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!». Бичевать беззакония, ложь и пошлость политической и общественной жизни, что декларировали «сатириконцы», у них получалось плохо. Им быстро дали понять, что «нужны подобрее Щедрины и такие Гоголи, чтобы нас не трогали»!

У «Сатирикона» был фирменный стиль. Заголовок придумал М. Добужинский, а виньетку с сатиром — Ре-Ми (Н. Н. Ремизов). Журнал был, как ни странно, предшественником «Кабачка «13 стульев»: в нем активно перепечатывались карикатуры из немецких сатирических журналов. Объем издания составлял 12, затем 16 страниц.

Бессменным редактором журнала был А. Т. Аверченко. Он, пользуясь 48 псевдонимами, писал большинство материалов. Бесспорным достоинством журнала, по мнению современников, было  остроумие. Да и Аверченко в это время был «здоров, весел и ярок… Настоящий, божьей милостью, талант». Он «быстро сделался всеобщим любимцем широкой публики». Наверное, в тот период, несмотря на жизненные коллизии, у Аверченко (по крайней мере, внешне) преобладало иронически-благодушное отношение к жизни. Но временами он вел себя с тогдашними мэтрами довольно ядовито, высмеивая И. Анненского, Н. Гумилева, С. Маковского, футуристов. Сборники его рассказов сыпались один за другим, а «Веселые устрицы» издавались до 1917 года 24 раза! В то время модно было провозглашать «королей». Если В. М. Дорошевич был «королем фельетона», то Аркадия Аверченко называли «королем смеха».

Литературный успех Аверченко, автора 500 (!) произведений, вызвал и финансовое благополучие, и образ жизни он вел вполне эпикурейский. В судьбе Аверченко это сыграло злую шутку. О его наследственности известно немного, но вот один эпизод: отец писателя в 1910–1911 г. случайно повредил ногу, и легкая травма повлекла за собой гангрену и смерть (он отказался от операции). Такой исход позволяет предположить и облитерирующие заболевания нижних конечностей, и… сахарный диабет. В период финансового успеха Аверченко, раньше высокий и худой как жердь, быстро превратился в очень упитанного. Он любил застолья и обильные возлияния и быстро сделался гурманом, но из тех, которые любят покушать не только вкусно, но и обильно! Его эпигон «Аркадий второй» Бухов (его это касалось тоже!) написал: «Толстому человеку вообще очень тяжело». Теперь уже об Аверченко говорили: «крупный, дородный мужчина». По свидетельствам современников, «юмор был его природной стихией… он воспринимал и комментировал любой факт, любую ситуацию не иначе как в плане безмятежного юмора… Аверченко был стопроцентным оптимистом». Это с одной стороны, а с другой: «…одноглазый, умеющий смешить Аверченко, человек без совести, рано научившийся хорошо жить, толстый, любящий индейку с каштанами и умеющий работать. Он уже был предпринимателем». Может быть, второе мнение рождено завистью: Аверченко уже в 1909–1910 гг. зарабатывал до десяти тысяч рублей в год (один рубль по курсу равнялся двум долларам, а земский участковый врач, например, зарабатывал в год 1400 рублей!). Другие шли еще дальше и называли Аверченко полуграмотным харьковским конторщиком, приписывали ему плохой вкус и другие недостатки. Активно не любил его К. Чуковский, а сам Аверченко довольно ядовито проходился по А. С. Суворину, М. О. Меньшикову и другим широко известным тогда критикам и публицистам. Как бы то ни было, Аверченко удалось выпустить 300 номеров журнала и 2 000 000 экземпляров книг.

С финансовым подъемом Аверченко смог позволить себе то, чего был лишен в севастопольском детстве. Он любил путешествовать (особенно в Венецию), кататься на роликовых коньках, любил французскую борьбу (как зритель), скачки, шахматы, театр, занимался гиревой гимнастикой (никто не сказал, что для зрения это не слишком полезно!). Он блестяще знал все петербургские рестораны. Но главным его увлечением, кроме юмористики, был театр. Сначала он писал театральные рецензии (невольно подражая В. Дорошевичу), а потом одноактные пьесы (подражая европейским кабаре). Он посещал и «Летучую мышь», и академические театры, но потом пошел дальше: сначала стал публично читать свои рассказы, а позже, уже в эмиграции, участвовать в постановках по собственным пьесам в качестве актера. Однако перо у него было бойчее, чем способности чтеца: он читал рассказы тихо, невыразительно и с явным фрикативным дефектом. Он не умел имитировать речь, рассказывая, например, «еврейские» анекдоты. А тут и еще одна беда — его (человека публичного!) подводил вкус в одежде: «Аверченко — очень неглупый и жизненно опытный человек — поддавался лести как подвыпивший купчик… Он расцветал, когда ему говорили, что он удивительно ловко носит фрак (а фрак сидел на нем не так уж грациозно), что у него вкус к материям, костюмам, обуви, что он понимает толк в яствах, в винах, в светской жизни, в великосветских порядках… Тут он таял от удовольствия. Ему, севастопольскому мещанину, получившему „великосветское образование“ в дешевых кабачках…» (Е. Д. Зозуля, 2005). Удивительно напоминает биографию Д. Лондона! Уже в 1911 г. Аверченко снялся в кино, а через год фильм по его сценарию снял Я. Протазанов. Потом вышли еще две комедии по его сценариям (в одной он снялся сам, но фильм не сохранился).

Вообще, Аверченко был тщеславен. Не могу сказать, плохо это или хорошо, но это так. Сохранился его «донжуанский список», в котором 80 женских имен. Несмотря на его знаменитый афоризм «Страшная штука — женщина, и обращаться с ней нужно, как с ручной гранатой», женщин Аркадий Тимофеевич любил, как буйабес. Самый известный его роман был с актрисой Александрой Яковлевной Садовской. Все это было театрально, «показушно», они даже гастролировали вместе в Киеве и Одессе. И все же Аверченко был «великим петербургским холостяком». Известен другой его афоризм: «Мой принцип таков: кто хочет жить как человек и умереть как собака, пусть остается холостяком. Кто же хочет жить как собака и умереть как человек, тот женится».

В 1913 году в «Сатириконе» возник конфликт между учредителем М. Г. Корфельдом и Аверченко со товарищи (Радаков и Ремизов). Конечно, в основе конфликта лежала проблема доходов, а вовсе не нарушения «элементарной литературно-издательской этики», как представлял это Аркадий Тимофеевич, и литературное сообщество прекрасно это осознавало. В срок, который и сейчас можно назвать рекордным, Аверченко, Радаков и Ремизов создали товарищество «Новый Сатирикон». В новый журнал вместе с ними перешли Тэффи, А. Бенуа, М. Добужинский, А. Бухов и другие. А будущие знаменитости: С. Я. Маршак и Д,Актиль (Анатолий Адольфович Френкель), Василий Князев и другие — остались в старом «Сатириконе». Но Князев вскоре тоже перебежал в «Новый Сатирикон».

Аверченко стал одним из собственников и редактором ведущего сатирического издания («Сатирикон» скоро обанкротился). Он разбогател, снял шикарную трехкомнатную квартиру в «доме Толстого» у Пяти углов, открыл счет в банке — одним словом, превратился в «буржуя». Любопытно, что в его квартире была штанга и гантели, которыми он иногда «баловался» (это, кстати говоря, прямо свидетельствует о том, что в это время писатель не имел никаких жалоб на сердце или объективных признаков сердечной недостаточности). Аверченко любил похвастать своим домом, где жили генерал А. И. Спиридович, чемпион России по подъему тяжестей Л. Чаплинский, князь М. М. Андронников (к нему иногда приезжал Распутин). Аверченко невероятно льстило, что он, сын лавочника, попал в такой «гламурный» мир. Аркадий Тимофеевич, как уже говорилось, был тщеславен… Тем временем в журнале Аверченко начали печататься В. Маяковский и А. Грин.

Начало Первой мировой войны изменило характер журнала: повода для юмора становилось все меньше, а тираж терять не хотелось. Вот и высмеивали сухой закон, «германцев-супостатов» и т. д. К 1917 году стали нарастать мрачные предчувствия катастрофы, но Февральскую революцию встретили с восторгом. Аверченко даже позволил себе пошутить, не представляя, насколько юмор окажется черным: на первой странице журнала напечатали манифест об отречении Николая II, на котором стояла шутовская резолюция: «Прочел с удовольствием. Аркадий Аверченко». Тут же был напечатан его фельетон «Мой разговор с Николаем Романовым». Известно, что в семье Николая II книги Аверченко пользовались успехом, но это не помешало ему одобрить отречение царя и призывать к поддержке Временного правительства. Ходил даже анекдот о том, что Аверченко приглашали к царю в гости, но он отказался.

Аверченко начал издавать еще два журнала — «Барабан» и «Эшафот», где большевиков прямо называли умалишенными. Сам Аверченко часто повторял: «Я — большевик, и ничто уголовное мне не чуждо». Он открыто называл Ленина «изготовленный в Германии». После прихода большевиков к власти Аверченко не сразу осознал, что они надолго, и еще заключал пари, что им не продержаться больше года. Ленина и Троцкого он упорно представлял как авантюристов и уголовников. В «Новом Сатириконе» опубликовали карикатуры на Троцкого, сатирическую биографию Карла Маркса, после чего журнал был запрещен.

Начались аресты редакторов оппозиционных журналов и закрытие печатных органов. В сентябре 1918 г. Аверченко бежал из Петрограда сначала в Москву, потом в Киев, Харьков, Ростов, Екатеринодар, Новороссийск и оказался в Севастополе. Он выступал в театрах Ростова, Нахичевани и Таганрога, сотрудничал с газетой «Приазовский край». В Севастополь он попал в феврале 1919 года. Много известных личностей оказалось тогда в Крыму: А. Вертинский и И. Мозжухин, Л. Собинов и В. Дорошевич, М. Волошин и В. Немирович-Данченко и другие. Севастополь переходил из рук в руки: Добровольческая армия, потом большевики, потом опять «беляки». Аверченко трудился в газетах «Юг» и «Юг России». Биограф писателя (В. Д. Миленко, 2010) подметила любопытную деталь: рассказы Аверченко о том, как жили в Севастополе в 1919–1920 гг., стали вновь актуальны в начале 1990-х, когда вновь вернулись оскудение и упадок, обнищание культуры, инфляция, спекуляция и бесквартирье — все, о чем так талантливо писал А. Т. Аверченко 70 лет назад!

В 1920 году Аверченко издал книгу, которую называют «одной из самых одиозных антисоветских книг ХХ столетия», — «Дюжина ножей в спину революции». Мы-то с ней познакомились как раз в те годы, когда началось «повторение пройденного»! А. Аверченко не случайно в советские времена называли белогвардейцем: «он активно помогал правительству Деникина, а затем и Врангеля в области идеологии, задействовав все средства и способы борьбы с большевиками». Помните фильм «Служили два товарища»? Там герои пытались снимать с аэроплана позиции белых. Но у последних были свои аэропланы, и с них на окопы красноармейцев разбрасывали листовки, юмористический текст которых как раз и был написан Аверченко. Он собирал благотворительную помощь для Добровольческой армии, устраивал юмористические вечера и как актер исполнял роли в собственных пьесах. Его амплуа — комический герой-любовник. Кто бы сомневался! Тогда же он написал полноценную пьесу «Игра со смертью», которая, однако, ему не удалась.

В это время Аверченко начал собирать свои книги и любые упоминания в прессе о себе. Умный человек, Аркадий Тимофеевич уже тогда понял, что возврата в прекрасное прошлое не будет, а Крым долго не удержится. Так и вышло, и 15 ноября 1920 года Аверченко оказался в Стамбуле. Человек предприимчивый, он не потерялся и здесь: открыл кабаре «Гнездо перелетных птиц», издавал журнал «Зарницы». Кстати говоря, сохранились воспоминания о нем сотрудника этого журнала: «Я безуспешно пытался уловить взгляд (А. Т. Аверченко — Н. Л.). Глаза смотрели по‑разному, как будто совсем не смотрели. Тогда я не подозревал, что зрение было больное и что Аверченко хранил в памяти предостережение окулиста, за год перед смертью оправдавшееся…»

Именно в «Зарницах» в 1921 году (№ 15) появился фельетон Аверченко «Приятельское письмо Ленину». В адрес Ленина язвили и Куприн, и Бунин, но у Аверченко вождь мировой революции — трикстер! Аверченко, наверное, первым начал сочинять анекдоты о Ленине, например: «Однажды в детстве мама поймала Ленина с папиросой. Он дал маме обещание никогда не курить. Потом он дал рабочим, солдатам и крестьянам еще много разных обещаний. Но выполнил только первое». Аверченко лихо расправился с вождем, но только на бумаге и в словесном трепе. Ленин и не думал обращать на это внимания (да ему и не до того было: уже прозвенел первый звонок в виде нарушения мозгового кровообращения).

Любопытно, что в обиходе Аверченко не проявлял себя ни как писатель, ни как острослов: он не злоупотреблял анекдотами и не играл роль литературного мэтра. При этом кажется совершенно справедливым соображение, что политическая ненависть и злость серьезно навредили художественным достоинствам произведений Аверченко. «…творчество и злость так же плохо совместимы, как гений и злодейство», — писал в рецензии его современник. Тут весьма кстати оказывается соображение, высказанное в свое время З. Фрейдом. Он относил иронию и юмор, а уж тем более сарказм к агрессии. Ведь «сарказ» с греческого переводится как «рвущий с мясом». Это сатира, но очень едкая по направленности, ирония в степени язвительной издевки, облеченная в двусмысленную, иносказательную форму, но совершенно явная по существу. Сатира тоже не так благодушна. Это обличение, часто гневное, уничтожающее осмеяние лиц или явлений. Гротеск — это тоже осмеяние, но причудливое. Фарс — это грубый юмор. В иронии существует понятие «гамбургского счета», но она все-таки сильна задним умом и лишь подтверждает то, что уже начертало время. Вот инструменты Аверченко! Действительно, шаржи и пародии могут быть и несправедливыми, и весьма злыми, преувеличивая реальные или мнимые недостатки того, кого пародируют или шаржируют. Если вспомнить знаменитого А. Иванова, так в его пародиях было немало злого, и его счастье в том, что не нашелся, как во времена Пушкина, автор, который хлесткой эпиграммой мог бы его самого высечь! А. Н. Толстой говорил, что «читатель — это бульон, в котором можно развести любую культуру литературных микробов». «Микробы» Аверченко — это и есть сарказм, сатира, гротеск, фарс. И я вот думаю: а не участвовали они в «убийстве» писателя? Ведь гнев, даже праведный, раздражение и сарказм — путь к гипертонии, к нереализованным эмоциям, к ишемии, в конце концов!

Аверченко не был ни простодушным, ни добродушным, особенно в отношении Ленина. И в большевиках его бесили вовсе не их марксистские убеждения или неприкрытая демагогия, а совсем другое. Любопытная вещь: при самодержавии Аверченко вполне благоденствовал, но и фигу в кармане держал (и не одну), и в рамках дозволенного лягал проклятое самодержавие, как и другие деятели культуры. А когда «царя Николашку» сбросили и пришли Ленин и Дзержинский, то вскоре все взвыли и бросились врассыпную! Кстати, сейчас все повторилось (сравните эйфорию 1991 года и нынешнее настроение). Так вот, большевики забрали у Аверченко все: счет в банке, квартиру, роскошную жизнь, но самое главное — читателя, источник всех жизненных благ!

Я думаю, что Аверченко очень быстро понял: русский писатель за границей особенно никому не нужен. То есть бывает, что он нужен таким же, как он, беглецам. Иногда он становится нужен в политической борьбе (А. И. Солженицын): писатель может разделять цели и методы этой борьбы (а может и не разделять!). Но это все равно не та нужность, которой хочет настоящий писатель. Правда, русский писатель, если он довольно хорошо знает языки, может стать американским или французским писателем. Примеры В. Набокова или И. Бродского хорошо известны и показательны в этом смысле. «Но существовать в чужой стране без языка русскому писателю нельзя. Он начинает замыкаться на своем, русскоговорящем маленьком мире эмигрантов. Случается то же самое, что при близкородственных браках — писатели вырождаются» (В. С. Березин, 2014). Я думаю, что все это можно вполне отнести к А. Т. Аверченко. Да, он собирался ехать в Америку, но разве он был англопишущим? Число эмигрантов из России там было невелико (в Германии тогда было 600 тысяч выехавших из России). Если вспомнить, как пробивался в США С. Довлатов (при том, что русская диаспора стала уже гораздо более многочисленной), то надежды Аверченко на эту «землю обетованную» представляются призрачными, хотя и возвращение ничего хорошего не сулило (судьба расстрелянного А. С. Бухова очень демонстративна). Но как бы то ни было, мы, к счастью, не увидели «вырождения» Аверченко как писателя. Судьба уже отмеривала ему последние дни…

В апреле 1922 года Аверченко из-за опасения прихода к власти М. Кемаля выехал в Болгарию, потом переехал в Сербию. Были и спектакли, и концерты, но там он не задержался, а переехал в Прагу и поселился в самом центре — на Вацлавской площади, в отеле «Золотая гусыня». Отсюда он начал свои туры по Чехословакии, Германии, Литве, Латвии и Эстонии. Потом он посетил Румынию и Сербию. Да, Аверченко любил деньги, но он умел и зарабатывать их. За 15 месяцев (1922–1923 г.) писатель заработал больше 80 000 крон, имел счет в банке и был одним из немногих эмигрантов, отказавшихся от субсидии чешского правительства («стипендии»). За время эмиграции у него вышло больше десяти книг, изданных в Праге, Берлине, Варшаве, Загребе, Софии, Харбине, Нью-Йорке. К сожалению, у Аверченко в это время было очень много «политической желчи» в ядовитых портретах Крупской, Дзержинского, Петерса, Горького, Шаляпина, Керенского и пр. Все это писалось на злобу дня, так что сегодня, в отличие от его ранних рассказов, совершенно нечитабельно. Он ведь на самом деле не знал близко никого из тех, о ком так саркастично и свирепо писал. Юмора было все меньше, да и тот в основном черный…

Аверченко всегда старался держаться гоголем, но в это время его все чаще посещала тоска. Аркадий Бухов высказал вещую мысль: «За эти 6-7 лет нас совершенно забывают в России…». Аверченко как бы ответил в совершенно непривычном стиле: «Скучно на этом свете, господа, а в Праге — в особенности…» У него проявилась и еще одна российская черта — когда плохо, идти в храм. А тут и морально было тяжко: всё и все остались далеко, да и здоровье с марта 1924 года начало шалить.

Однажды он обмолвился о боли в груди, а потом постоянной жалобой стали приступы удушья. Известно, что Аверченко принимал йод — 10 капель на прием после еды (тогда не было другого), и биограф на этом основании считает, что у него были проблемы с щитовидной железой. Но так ли это? Учитывая дальнейшее развитие событий, речь может идти и о грудной жабе, и об артериосклерозе, как его тогда называли. При них тогдашние доктора назначали йод. Также назначали препараты йода при сифилисе (считали, что сифилис сердца вполне реальная вещь), но это точно не тот случай.

Летом 1924 года писатель предполагал поехать на Рижское взморье, но в середине июля у него появилась интенсивная боль в левом глазу (посттравматическая глаукома слепого глаза?). Биограф пишет, что Аверченко посетил «пражского профессора-офтальмолога» Брукнера. Нет, тогда З. Брукнер (Zaboj Bruckner, 1895–1929) был уже доктором медицины, но пока еще ассистентом офтальмологической клиники Карлова университета, которую возглавлял видный чешский офтальмолог Ян Дейл (Jan Deyl, 1855–1924). Дейл был авторитетный и очень опытный офтальмолог, учившийся в лучших европейских клиниках (Вена, Париж, Берлин). Побывал он, кстати говоря, и в России. Конечно, Аверченко попал бы к нему, но 16 февраля 1924 года после операции по поводу паратонзиллярного абсцесса Я. Дейл умер от тромбоэмболии. Брукнер был не только его ближайшим сотрудником, но и племянником. Он считался специалистом по лечению ползучей язвы роговицы, отслойке сетчатки и болезням глаз у детей. В 1928 г. стал доцентом клиники, но профессором стать не успел: в 1929 г. попал под поезд. Биографы Аверченко на основании специализации доктора Брукнера делают вывод, что у писателя была ползучая язва роговицы, которая осложнилась симпатической офтальмией (А. Е. Хлебина, В. Д. Миленко, 2013). Но ползучая язва роговицы осложняется бельмом или субатрофией глазного яблока, а не офтальмией. Офтальмия, как я уже упоминал, это осложнение травмы глаза, затрагивающей ресничное тело.

16 июля 1924 года доктор Брукнер удалил А. Аверченко травмированный глаз. Два месяца он находился в клинике. Позже он написал А. Бухову: «…я уже выздоравливаю и вижу так же хорошо (или так же плохо, т. к. близорук) — как и раньше…» После заживления раны ему был изготовлен протез глазного яблока и он снова стал собираться в Ригу, но возобновившиеся приступы загадочного удушья уложили его в постель.

Врачи того времени полагали, что проблема с глазами и удушье — «две большие разницы». Поэтому Аверченко попал на консультацию к профессору курортологии Карлова университета В. Младейовскому (Vladislaw Mladějovský, 1866–1935), который был еще и спа-врачом курорта Мариенбад (Марианские Лазни). После осмотра доктор Младейовский рекомендовал А. Аверченко диету и лечение на курорте Подебрады, пообещав, что «через шесть недель одышка прекратится, правильное дыхание восстановится, можно будет приступать к работе…». В это время Аверченко снова беспокоили боли в груди, ему было запрещено читать и писать. Кстати говоря, ничего ошибочнее решения доктора Младейовского и придумать нельзя. Беда, когда серьезную клиническую проблему берется решать «элегантный курортный врач»! Знаменитые писатели в России со времен Лермонтова тяготели к лечению на курортах, но случай Аверченко явно не тот: в акционерном обществе «Углекислые ванны и источники в Подебрадах», куда приехал писатель, самым эффективным считался источник сероводородной воды, которую уж точно никак нельзя было ему назначать!

На курорте Аверченко принял доктор Р. Суханек (Rudolf Suchanek, 1887–1957). Он служил в Чехословацком легионе в России врачом третьей стрелковой дивизии и хорошо говорил по‑русски. Примечательно, что его услугами пользовался друг Аверченко — П. Потемкин, переживший писателя меньше чем на год! В случае Аверченко диагноз «артериосклероз» из уст доктора Суханека звучал, но он все-таки назначил ту самую злосчастную сероводородную воду. Понятно, что писателю становилось все хуже: сначала он с трудом мог пройти 300 метров от гостиницы до источника, а в конце пребывания на курорте он мог дойти только от кровати до кресла‑качалки… 27 января 1925 года он выехал в Прагу и от вагона до машины уже не мог дойти без посторонней помощи.

А. Т. Аверченко (номер истории болезни 2516) был принят в т. н. мемориальную палату Кромгольца клиники профессора Ладислава Силлабы во Всеобщей больнице Праги. Л. Силлаба (Ladislav Syllaba, 1868–1930) — известный чешский интернист и невролог, профессор медицинского факультета Карлова университета в Праге, публицист и национал‑демократический политик. Он был учеником видного терапевта И. Томайера, последователя «новой венской клинической школы». Силлаба стал адъюнкт-профессором в 1901 году, потом ушел из университета и вернулся туда снова в 1909 г. Его клиника считалась в Карловом университете одной из самых продвинутых, а сам он был непревзойденным мастером физикального исследования больных.

История болезни А. Аверченко не сохранилась, но можно предположить, что диагноз сердечной недостаточности у него доминировал. Очевидец пишет: «29, 30,31 января… сколько бредовых возгласов, восклицаний, порывистых вздохов слышала в эти дни больничная постель! Это была уже не игра со смертью, а борьба с ней, подошедшей вплотную. Ожесточенная борьба велась и самим больным, и его врачами, которые прилагали нечеловеческие усилия… Дни бреда — последние дни января — прошли; началась борьба с бессонницей. Начались ночи полубольного творчества…» Понятно, что творил теперь Аверченко только устно… По словам того же очевидца, «врачи установили ослабление деятельности сердца, расширение аорты и склероз почек. Для усиления деятельности сердца приходилось прибегать к впрыскиванию камфоры и вдыханию кислорода…»

Биографы писателя называют имена других врачей, принимавших участие в лечении А. Т. Аверченко: К. Вебер, И. Пирц и Л. Кейрж. Самым известным из них был Клемент Вебер (Klement Veber, 1890–1971) — выдающийся чешский интернист, кардиолог, аритмолог. В 1926 году он опубликовал руководство по кардиологии, где раньше других рассказал о роли калия в деятельности сердца. С 1933 года Вебер — профессор медицинского факультета, с 1951 по 1961 г. — директор Института кардиологии, член Чехословацкой академии наук. Он считается основателем электрокардиографии в Чехословакии.

Однако и такие специалисты ничего в судьбе Аверченко изменить не могли. Мало того, у него ослеп и правый глаз. Тут есть несколько предположений, но о них чуть позже. Его заставляли все время лежать на спине, все болело, мучила бессонница. Когда болезнь отнимает у такого жизнелюба, каким был Аверченко, все сразу: возможность читать, писать, много спать и сладко есть — это, наверное, особенно мучительно. Писатель не успел привыкнуть к своей болезни, «сжиться» с нею… 8 марта 1925 года у Аверченко возникло профузное желудочное кровотечение, которое повторилось ночью 12 марта, и в десять утра «король смеха» умер.

В историях болезни часто встречается «эпикриз» (от греч. «суждение») — суждение об особенностях течения и о лечении болезни. Самое неприятное, когда ты пишешь посмертный эпикриз, т. е. рассуждаешь тогда, когда ничего уже нельзя изменить и ничем нельзя помочь. Я позволю себе предположить, что между глазной болезнью и тем ужасом, который ждал А. Т. Аверченко в финале, есть связь, как бы это странно ни звучало. И связь вот какая: несомненно, что у Аверченко, человека не слишком подвижного, страдавшего избыточным весом, курившего и не придерживавшегося никаких диетических ограничений, был атеросклероз — возможно, и наследственно предопределенный. Начальные стадии атеросклероза могут длиться многие годы, не вызывая никаких проявлений (бляшка растет вглубь сосуда, не вызывая сужения просвета). Но когда больше 40 % периметра сосуда занято бляшкой, она начинает его суживать. Растет бляшка неравномерно, «толчками», и, когда суживает просвет на 60 %, возможности увеличения тока крови по сосуду исчерпываются. Вот вам и стабильная стенокардия (боль в груди у А. Т. Аверченко). Но бляшка начинает представлять угрозу и тогда, когда ее покрышка разрывается и «подключаются» вредоносные вещества (металлопротеиназы, коллагеназы и катепсины), которые еще больше разрушают оболочку бляшки. Этому сильно способствует курение и такое вещество, как высокочувствительный С-реактивный белок, или СРБ. Мало того, он даже больше угрожает инфарктом, чем пресловутый холестерин! А когда вч-СРБ много? Тогда, когда у человека есть хронический воспалительный процесс, вялотекущий и малозаметный. При таком воспалении вырабатываются медиаторы воспаления («посредники»). Они принимают участие в разрушении бляшки и образовании на ее поверхности тромба, который перекрывает коронарную артерию. И пожалуйста — инфаркт! Нельзя исключить у Аркадия Тимофеевича наличие метаболического синдрома и сахарного диабета II типа, при котором поражение сосудов, в том числе сердца и почек, и гипертония тоже не заставляют себя ждать, тем более в те времена. И слепоту правого глаза тогда вполне можно объяснить именно поражением сосудов сетчатки.

Вероятнее всего, А. Т. Аверченко перенес острый инфаркт миокарда — у трети больных, а особенно при сахарном диабете, он может протекать вовсе без боли. Тогда объяснимо, почему так стремительно все развивалось: симпатическое воспаление глаза — боль в груди — одышка — сердечная недостаточность — смерть (у 15 % больных с острым инфарктом миокарда в качестве осложнения называют язвенную болезнь желудка, осложняющуюся кровотечением). Конечно, это гипотеза, но если смотреть на хронологию событий, то последовательность их именно такова.

Бывает не до смеха и его королям…

 

Н. Ларинский, 2015

---

Оставить комментарий:

Имя:*

E-mail:

Комментарий:*

 я человек

 Ставя отметку, я даю свое согласие на обработку моих персональных данных в соответствии с законом №152-ФЗ
«О персональных данных» от 27.07.2006 и принимаю условия Пользовательского соглашения