Гладкая кожа? Это просто!

Манера очищать кожу даже от небольших волосков пришла в Европу (а следом за ней и в Россию) от участников крестовых походов. Рыцари быстро оценили преимущества такой процедуры — сперва чисто гигиенические. В условиях жаркого климата и дефицита воды волоски на коже являются своеобразными «сборниками» грязи, потовых выделений и т. д. Это ведет к возникновению раздражений и воспалений кожи, потертостей и прочих неприятных моментов.

---

«Скорбь чахотная…»

Я отчаянный социалист…

Н. А. Добролюбов

…Такой организм не жизнеспособен, лишен силы бороться с вредными влияниями внешнего мира …и он должен погибнуть…

А. А. Остроумов

Из всех зараз, могущих поражать человека, туберкулез занимает, бесспорно, первое место, как в отношении числа пораженных,… так и в отношении жертв смерти.

А. Штрюмпель

Заболеваемость туберкулезом в России сегодня одна из классических медицинских «страшилок». Тут действительно есть проблема, но по сравнению с позапрошлым веком все выглядит едва ли не радужно. Тогда в России была настоящая пандемия легочных и внелегочных форм туберкулеза, который не щадил ни простолюдина, ни царскую дочь. Не лучше была ситуация и в Европе, и в североамериканских Соединенных Штатах. Понятно, почему так было: продолжалась многовековая эпоха диагностической и терапевтической беспомощности, когда врачебное пособие превращалось в «утешительные рассуждения против немощей и болезненной жизни».

Николай Добролюбов родился 24 января 1836 года в семье протоиерея Никольской верхнепосадской церкви Нижнего Новгорода члена духовной консистории Александра Ивановича Добролюбова и Зинаиды Васильевны, урожденной Покровской. В семье было восемь детей, Николай был старшим. Семья была достаточно состоятельной (приход был богатым), но при этом Добролюбов в детстве был «мальчик хворый и часто страдал бессонницей». После окончания отделения риторики духовной семинарии Николай Добролюбов получил в Синоде разрешение на поступление в духовную академию, однако предпочел священническому служению карьеру учителя и поступил в Главный педагогический институт в Санкт-Петербурге. Вот что поразительно: два ниспровергателя классической литературы, два идейных вдохновителя нигилистов и атеистов — Чернышевский и Добролюбов — были сыновьями священников. Что побудило их превратиться «из Павла в Савла»? Или это первый симптом легкого превращения «народа-богоносца» в богоборца? Удивительная трансформация скромных детей священников, крестящихся на каждую колокольню, в сварливых критиканов!

…Быт студентов, казенное питание оставляли желать лучшего. Никакого медицинского контроля, хотя при институте и был доктор, за здоровьем студентов не было, поэтому нечего удивляться, что через пять лет после окончания курса 12 из 40 выпускников умерли от легочной чахотки. Из 300 выпускников Медико-хирургической академии в Петербурге с 1835 по 1863 г. умерли от туберкулеза 18. Современников Добролюбова: В. Белинского, А. Кольцова, А. Головачева — постигла такая же участь. Спустя полвека в России было зарегистрировано 1 145 000 больных туберкулезом, из них 835 450 человек были больны легочными формами. В начале прошлого века в Петербурге заболеваемость чахоткой составляла 2640 на 100 000 населения, смертность — 336 на 100 000. Едва ли во времена Добролюбова ситуация была лучше.

После выпуска Добролюбов «поселился на квартире сырой и производившей неприятное впечатление своими мрачными стенами». А. Панаева так и писала: «квартира ˂…˃ мрачная, темная и сырая». В 1854-1855 г. Добролюбова постигло страшное горе: сначала от родовой горячки умерла мать, а через год от алгидной холеры скончался 42-летний отец…

Карты судьбы были брошены: контакт с инфицированными сокурсниками, мрачное жилище, тяжелый стресс были налицо. Но Добролюбов не сломился и в монастырь не ушел. С осени 1857 г. «юноша-гений» — сотрудник журнала «Современник», а затем и член редакции. Он был «задавлен и задушен» громадным количеством всяких дел и сидел за письменным столом до четырех утра (как Некрасов и Салтыков-Щедрин за картами…).

Человек житейски крайне непрактичный, Добролюбов никак не мог организовать свой холостяцкий быт: за шесть лет он сменил 10 квартир, одна другой неудобней, питался кухмистерской пищей (писал как Добролюбов, а жил как Хлестаков!). «Главное в образе жизни — сам человек», — гласит известный афоризм. Вот как раз главное — организм молодого талантливого сотрудника «Современника» — оказалось слабым звеном. «В конце концов, — пишет биограф, — громадное напряжение не могло не сказаться на его здоровье. Непосильный труд привел к дальнейшему ослаблению организма: он почувствовал себя больным. Врачи, лечившие Николая Александровича, считали, что у него началась золотуха». Это произошло в начале 1858 г.

В то время под «золотухой» понималось «воспаление кожи (золотушная сыпь) и слизистых оболочек, а также гипертрофия и хроническое воспаление лимфатических желез…» Золотуху чаще всего находили у детей, и она была предиктором, предшественником и индикатором повышенного риска развития у них в дальнейшем чахотки. Выражение «золотушные дети» часто встречается в литературе XIX века. Синоним этого прилагательного — слабые, чахлые, отстающие в развитии, «часто и длительно болеющие», как говорят сейчас.

Добролюбов из детского возраста вышел, но врачи находили у него и более зловещие признаки болезни. Перед ними был «довольно высокий, худой молодой человек», у которого были «узкие плечи, вдавленная грудь, круглая спина». Я уже как-то упоминал «хабитус фтизикус» — «туберкулезный вид», который описывали врачи позапрошлого века. Образ Н. Добролюбова полностью соответствовал этому определению: «золотушный» вид, худоба, впалая грудь, спина «колесом». Его направили в Старую Руссу, городок Новгородской губернии, славившийся своими лечебными грязями и минеральными источниками. С 25 июня по 10 августа 1858 г. Добролюбов лечится и скучает там:

Я лечуся В Старой Руссе, От болезни. Но, хоть тресни, Золотуха, Точно муха, Так пристала, Что ей мало Ванн соленых, Кипяченых, Нужны грязи…

Лечение принесло некоторую пользу, и в августе Добролюбов вернулся в Петербург окрепшим и посвежевшим. Но возобновление прежнего образа жизни быстро привело его к исходному состоянию. Уже «следующей зимой он был… очень хил,… в лице его не было ни кровинки; он страдал бессонницей, отсутствием аппетита и чувствовал сильную слабость». Со студенческих лет мне не очень понятен термин «сильная слабость» (оксюморон какой-то!). Но Добролюбову было не до шуток: в мокроте при кашле стала появляться кровь. Весной 1860 г. он пишет: «Всякого рода хлопоты и работы до того меня уходили, что я был сам не свой целую осень и зиму. Грудь болела, кашель душил меня так, что только стон стоял в комнате». При этом Добролюбов никогда не курил. В мае он пишет: «В Нижний Новгород написали бы самое короткое — что я умираю и за границу за саваном поехал…».

Совершенно беспомощные врачи того времени видели спасение в направлении больных на европейские курорты. Но Добролюбов не сразу попал туда: сначала он отправился в Берлин, потом в Дрезден, где советовался с тамошними докторами. Ему повезло попасть на консультацию к выдающемуся немецкому терапевту, которого называли «отцом научной медицины» в Германии, автору известной «немецкой» модели стетоскопа и работ об аускультации сердца и легких И. Шёнлейну (1793–1864), который только что оставил пост профессора клиники Шарите, но продолжал частную практику. И. Шёнлейн долго выстукивал и выслушивал грудную клетку Добролюбова и, надо думать, быстро разобрался в диагнозе. Но его рекомендации были рутинными — ехать в Швейцарию и лечиться молочной сывороткой и альпийским воздухом. Лечение сывороткой было европейским аналогом кумысолечения.

Николай Добролюбов пробыл за границей 14 месяцев — во Франции, Швейцарии, Италии, Германии, Австрии и Греции. В числе известных климатических курортов он посетил Интерлакен, Дьепп, Давос, Меран, Монтре, Мессину. Кажется, что он больше ездил по Европе, чем лечился!

В Мессине Н. Добролюбов познакомился с хорошенькой итальянкой Индегольдой Фиокки («Мессинская барышня») и посватался к ней. Существует легенда, что родители невесты, пораженные болезненным видом жениха, потребовали его освидетельствования местным лекарем, который вынес вердикт, что тот не жилец. Желанный брак расстроился, и Добролюбов еще некоторое время переписывался с И. Фиокки и ее сестрой Софьей Брунетти

Николай Добролюбов вернулся в Россию в первых числах июля 1861 года, а 13 июля в Одессе у него произошло легочное кровотечение. Сам он объяснил это пыльными одесскими ветрами. В Петербурге к совсем обессилевшему критику пригласили штаб-лекаря, главного доктора Николаевского инженерного училища Абрама Платоновича Григоровича (1807–1876), выпускника Медико-хирургической академии 1858 г. врача-революционера Петра Ивановича Бокова (1835—1915) — врача семьи Н. Г. Чернышевского, начинающего профессора Сергея Петровича Боткина. Они внимательно выслушивали, выстукивали и осматривали больного и отводили глаза… Именно А. П. Григорович первым поставил Добролюбову диагноз сахарного диабета. Тогда еще четко не разделяли несахарный и сахарный диабет: обе болезни были сходны жаждой и обильным мочеиспусканием. К сожалению, у Добролюбова был именно сахарный диабет, сочетание которого с туберкулезом и сейчас расценивается как самое неблагоприятное.

Н. А. Некрасов пригласил к Добролюбову известного петербургского врача, ординарного профессора кафедры и клиники факультетской терапии Императорской медико-хирургической академии Павла Дмитриевича Шипулинского (1808–1872). Это был человек знающий и опытный. В 1837–1840 гг. он находился в заграничной командировке и побывал в том числе и в прославленной клинике Й. Шкоды. В 1846 году в «Военно-медицинском журнале», а затем и отдельным изданием вышла работа П. Д. Шипулинского «О современном состоянии технического способа исследования болезни груди с помощью выслушивания, с описанием его собственного стетоскопа». В своем труде П. Д. Шипулинский рассуждал объективно: «Едва ли найдется в практике случай, где бы несколько выслушивающих слышали одно и то же; многие явления, как крепитация, бронхофония, шум диавола до сих пор относятся к неопределенным признакам. Большая часть признаков болезней сердца принадлежит по всей справедливости к весьма шатким. Сказать короче, значение самой большой части известных нам доселе стетоскопических признаков в болезнях сердца представляет сущий хаос, в котором одно очень похоже на другое, и где истина и ложь как нельзя чаще имеют равносильный авторитет» (П. Д. Шипулинский, 1846). Причиной этого «стетоскопического хаоса» П. Д. Шипулинский считал несовершенство имевшихся моделей стетоскопов, почему он и предложил свою конструкцию. В его инструменте к верхнему концу стетоскопа прикреплялся резервуар сферической, овально-выпуклой формы из слоновой кости, который выполнял функцию резонатора. В середине «тела» стетоскопа двигалась серебряная трубка, при помощи которой стетоскоп можно было укорачивать и удлинять. Фактически П. Д. Шипулинский предложил прообраз фонендоскопа! П. Д. Шипулинский искренне считал, что его модель самая лучшая, и с гордостью демонстрировал ее другим клиницистам, в том числе и Й. Шкоде. Последний отметил, что новая модель усиливает звуки, но они при этом теряют свой естественный характер, т. е. основное требование к стетоскопу — доносить звуки до уха врача неизмененными — соблюдено не было! Не оставил в стороне П. Д. Шипулинский и перкуссию: в 1860 году вышла его работа «Описание камертона, изобретенного Шипулинским вместо плессиметра и молотка, или камертонация вместо плессиметрии». П. Д. Шипулинский считал, что при перкуссии пациент может ощущать боль, а при воспалении легких, аневризмах и кровохарканьи перкутировать нельзя, так что его инструмент в этих случаях предпочтительнее. Не подлежит никакому сомнению, что имевший к тому времени 26 лет профессорского стажа П. Д. Шипулинский осмотрел Добролюбова исчерпывающе. Он высказал самый мрачный прогноз: «…больному не встать с постели…».

Вообще, тогда врачам приходилось нелегко: он умели выслушивать и выстукивать, но не могли определить дыхательную недостаточность (спирометр, известный в Англии с 1844 г., в России появится уже после смерти Добролюбова), не стало рутинной процедурой элементарное измерение температуры (лихорадку определяли или по пульсу, или прикладывая ладонь ко лбу больного). Но выстукиванием и выслушиванием «распознавались или обширные кавернозные формы туберкулеза с их пышной аускультативной симптоматикой, или так называемые верхушечные формы». Известный врач того времени Г. И. Сокольский писал, что если туберкулезные бугорки «малы и рассеяны, то одно поколачивание не в состоянии доказать присутствие оных». Врачи ориентировались на отсутствие аппетита, лихорадку, потерю массы тела. И предложить они могли немного: фонтанели или «заволоки» для «отвлечения крови от груди», против лихорадки — дигиталис, против ночных потов — шалфейный чай, при кашле — углекислые воды, мирру, перуанский бальзам, ингаляции скипидарного масла, опий, лакричный сахар и пиявки… На саму туберкулезную палочку воздействовать им было нечем. Но мало того, в их главном «противотуберкулезном» средстве — курортах — таилась погибель, как в черепе коня вещего Олега. Наши предшественники, увы, не знали, что при подостром диссеминированном туберкулезе, который у Добролюбова уже принял скоротечную форму, с тяжелой интоксикацией, тахикардией, одышкой и лихорадкой солнечное облучение на европейских курортах было огромной ошибкой: оно стремительно ускоряло процесс в легких. Неслучайно выдающийся немецкий врач говорил: «…на живописных кладбищах в Монтре и Кларенсе… на надгробных плитах встречаются имена из всех краев света, (там) покоятся очень многие умершие преждевременно вдали от родины, среди чужих людей, как по собственной вине, так и по вине своих врачей…» Кровохарканье в Одессе у Добролюбова было как раз следствием его европейского «вояжа»!

В конце жизни Добролюбов от слабости даже сидеть не мог, у него постоянно держалась лихорадка. За неделю до смерти его на руках перенесли на квартиру Некрасова. Он отказался принимать лекарства и видеть врача. Хотя чем ему мог помочь врач… После долгой мучительной агонии в ночь с 16 на 17 ноября 1861 г. Н. Добролюбов умер. «Скорбь чахотная» свела в могилу блестящего российского литературного критика 60-х гг. позапрошлого века менее чем за три года…

Думаю, если бы мы знали о печальной судьбе автора статьи про «Луч света в темном царстве», которую нас заставляли зубрить в школе, то были бы к нему более снисходительны…

Николай Ларинский, 2001–2015

---

Оставить комментарий:

Имя:*

E-mail:

Комментарий:*

 я человек

 Ставя отметку, я даю свое согласие на обработку моих персональных данных в соответствии с законом №152-ФЗ
«О персональных данных» от 27.07.2006 и принимаю условия Пользовательского соглашения