Гладкая кожа? Это просто!

Манера очищать кожу даже от небольших волосков пришла в Европу (а следом за ней и в Россию) от участников крестовых походов. Рыцари быстро оценили преимущества такой процедуры — сперва чисто гигиенические. В условиях жаркого климата и дефицита воды волоски на коже являются своеобразными «сборниками» грязи, потовых выделений и т. д. Это ведет к возникновению раздражений и воспалений кожи, потертостей и прочих неприятных моментов.

---

«Мне жаль вас, Достоевский…»

 Уже одно то, что Достоевский, пловец страшных человеческих глубин, провидец тьмы, рудокоп души, пережил психологию смертной казни, невероятный ужас ее ожидания, — одно это делает его существом инфернальным, как бы вышедшим из могилы и в саване блуждающим среди людей живых… в самой жизни испытал он смерть… это — единственный писатель, который творил после того, как он видел мир и слушал свою душу с высоты эшафота.

Ю. Айхенвальд

Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком…

Ф. Достоевский, 1839

…на всю жизнь Достоевского, не только телесную, но и духовную, на все его художественное творчество и даже отвлеченную философскую мысль священная болезнь оказала поразительное действие… Припадки падучей были для Достоевского как бы страшными провалами, просветами, внезапно открывавшимися окнами, через которые он заглядывал в потусторонний свет…

Д. Мережковский

Эта священная болезнь парализует царственную часть души, закупоривая и приводя в расстройство ее божественные пути и проходы мудрости… она действительно поражает именно разумную часть души, которая свята в наивысшей степени…

Апулей

Говорят, человек разрушается и умирает весь. Мы уже потому знаем, что не весь, что человек, как физически рождающий сына, передает ему часть своей личности…

Ф. Достоевский, 1864

Не думаю, что Достоевский может «нравиться» или «не нравиться» (это не Маринина), но полагаю, что школьное образование существенно изуродовало наше отношение к писателям, которых принято считать классиками, заставляя искать прогрессивное или реакционное в каждом их слове. Однако Достоевский, мне кажется (вернее, его герои), из этого ряда выбивается. Стремление вывернуть душу человеческую наизнанку, показать ничтожность всех надежд людских, вечное покаяние без раскаянья, постоянное стремление показать, что человек (русский!) суть «ничтожная пригоршня праха», часто абсолютная патологичность его героев — все это заставляет задуматься. Но не так, как это делает Екклезиаст, а, пожалуй, как учебник по психиатрии — Э. Блейера, например. Что стоит за этой назойливой, напоказ выставляемой психопатологичностью Мармеладова или семейства Карамазовых? И как все это связано с личностью автора?

1. Штаб-лекарь

Достоевские по линии отца происходили из старинного литовского рода. Среди них были члены Главного трибунала Литвы, судьи, хорунжие, епископы. Достоевскими они стали зваться с 1506 года, после пожалования роду села Достоево в Пинском повете Литвы. Биографы предполагают, что предки писателя были властными, пылкими и неукротимыми «в своих страстях и вожделениях» людьми (сразу вспоминаются персонажи повести В. Короткевича «Черный замок Ольшанский»!). В конце XVI века некая Мария Стефановна Достоевская обвинялась в убийстве мужа, покушении на убийство пасынка и составлении подложного завещания на их имущество. В середине XVII века Филипп Достоевский обвинялся в грабеже и нанесении побоев. Не принявшие католичества Достоевские были вытеснены из рядов западного дворянства. Дед Достоевского уже был протоиереем в заштатном Брацлаве Подольской губернии.

Отец писателя Михаил Андреевич в 1813 г. окончил Московскую медико‑хирургическую академию (в первом московском выпуске) и стал лекарем. Он учился на одном курсе со ставшим знаменитым позднее И. Е. Дядьковским. Затем М. Достоевский служил лекарем и штаб-лекарем в Бородинском пехотном полку, а 29 апреля 1818 года был переведен на должность ординатора, затем — старшего лекаря Московского военного госпиталя, откуда после отставки перешел в Мариинскую больницу. Мать писателя Мария Федоровна (из рода Котельницких) была дочерью московского купца III гильдии Федора Нечаева (1769–1832). Родители Достоевского повенчались в церкви Московского военного госпиталя 14 января 1820 года.

2. «Больница для бедных»

30 октября 1821 г. в правом флигеле Мариинской больницы для бедных — первой ласточки бесплатной медицины — родился Федор Достоевский. Крестили его в больничной церкви Петра и Павла. Примечательно, что в 20-х гг. прошлого века эту больницу назвали Больницей социальных болезней имени Ф. М. Достоевского! Здание ее по чертежам Д. Кваренги строил известный в XIX веке российский архитектор Иван Жилярди. Любопытно, что на мраморной доске в Храме Христа Спасителя, снесенном большевиками, в числе почетных «спонсоров» строительства значились дед и один из дальних родственников Достоевского.

Два других родственника писателя в разное время занимали пост московского городского головы. Михаил Андреевич Достоевский дослужился всего лишь до чина коллежского асессора, но получил потомственное дворянство (эта планка все время менялась), а вместе с этим — право владеть землей и (на беду!) крепостными. Достоевские приобрели на имя Марии Федоровны 500 десятин (≈ 750 гектаров) земли и две деревни — Даровое и Чермошню — недалеко от Зарайска (143 крепостных души).

Примечательно, что о своих родителях Достоевский вспоминал «глухо и непространно». Впрочем, о матери он говорил с благоговением, а отца касаться избегал. Из воспоминаний современников вытекает, что М. А. Достоевский был человеком чрезвычайно раздражительным, вспыльчивым и заносчивым. «Он представлял собой тип упорного и неутомимого работника, угрюмо исполняющего свой жизненный долг, нетерпимо требовательного ко всем окружающим. Вспышки его гнева были ужасны. При всем этом он отличался крайней скупостью и страдал тяжелой формой алкоголизма», — пишет биограф. Прямо монстр какой-то! Но другие источники заставляют усомниться в хроническом алкоголизме, какой-то особой скупости или сластолюбии отца писателя. Остается сомнение, насколько его можно считать прототипом Федора Карамазова. А вот патологическая ревность была. М. А. Достоевский был постоянно угнетен безденежьем, неурожаями, плохой погодой, ленью крепостных слуг, плохим здоровьем. Он страдал головными болями и «трясением рук». Он вообще был патологически мнительным и с мазохистским удовольствием жаловался на несчастья окружающим. Были у него и мелкие проявления помещичьего тиранства: то он «строил» детей, то готовил их няньку к соревнованиям по обжорству. Дипломированный врач, он делал ей кровопускания «для возбуждения аппетита», давал глауберову соль (слабительное), постное масло пополам с вином и т. д. Словом, развлекался, как «дикий бурсак»!

Правильному, холодному лицу отца писателя, с тонкими сжатыми губами и строгим взглядом под мефистофельски очерченными бровями, противостоял неистощимый оптимизм и «веселость природного характера, деликатность, незлобивость матери». Примечательно, что попытки современных биографов «смягчить» задним числом характер Михаила Достоевского наталкиваются на свидетельство брата писателя о том, что он в течение полутора-двух часов должен был стоять около спящего отца и липовой веткой отгонять от него мух. И не дай Бог, если двукрылому все-таки удавалось укусить спящего! Но всего показательнее ужасный финал М. А. Достоевского, обличивший все его «человеколюбие».

3. «Это было самое горькое время…»

В 1836 году М. Ф. Достоевская заболела чахоткой. Болезнь быстро прогрессировала, и 27 февраля 1837 года мать писателя в возрасте 37 лет умерла. Сыновья составили текст эпитафии: «Другу милому, незабвенному, супруге нежной, матери попечительной. Покойся, милый прах, до радостного утра!». Эти слова быливыбиты на памятнике.

На этом история не закончилась. Прошло много лет, и 22 июня 1934 года группа советских гробокопателей под руководством антрополога М. В. Волоцкого вскрыла могилу матери писателя. Останки были извлечены, и М. М. Герасимов по черепу восстановил ее портрет. При сравнении его с единственным прижизненным изображением М. Ф. Достоевской — пастельным портретом работы художника Попова — сходство оказалось поразительным! Больше 80 лет несчастный прах женщины хранился под номером 24 в фондовом подвале Музея антропологии МГУ, а затем его перевезли в один из подмосковных храмов, и планировали похоронить рядом с могилой М. А. Достоевского (она до сих пор не найдена). Пока же поставили кенотаф у руин храма в селе Моногарово, рядом с имением Достоевских в Даровом.

Примечательно, что под номером 21 Музея антропологии МГУ хранятся останки прадеда писателя по материнской линии Михаила Федоровича Котельницкого, который был справщиком Московской Синодальной типографии и известным интеллектуалом XVIII века, а под номером 22 — останки его сына Василия Михайловича Котельницкого, двоюродного деда писателя, декана медицинского факультета Московского университета. Возникает вопрос: почему эти останки, извлеченные при сносе Дорогомиловского кладбища, до сих пор являются мрачной реликвией музея? При этом Лазаревская церковь, в 40 шагах от угла которой была могила М. Ф. Достоевской, восстановлена и действует! М. Ф. Достоевская была похоронена рядом с могилами родителей, братьев и сестер. И надгробие с эпитафией сохранилось и сейчас находится в Музее-квартире Ф. М. Достоевского (С. Тюляков, 2015). Какая-то зловещая мистика…

После смерти жены М. А. Достоевский обратился к императору Николаю I с просьбой определить сыновей на казенный кошт в Инженерное училище, которое располагалось в Михайловском замке, где убили Павла I. Инженерное училище не имело ничего общего с Александровским лицеем, где учились А. С. Пушкин и М. Е. Салтыков (Щедрин). Тут было не до стихов: зубрежка огромного объема учебного материала, изматывающая «фрунтовая служба», бесконечные парады и смотры. А Ф. Достоевского еще и оставили на курсе на второй год, и расстроенного отца хватил удар.

Утром 6 июня (по старому стилю) М. А. Достоевского, находившегося в поле близ Дарового, хватил инсульт. Умер он не сразу. Во всяком случае, крестьяне успели послать в г. Зарайск (Рязанская губерния) за тамошним доктором И. Х. Шенроком. Частный врач, И. Х. Шенрок не имел права осуществлять судебно-медицинские экспертизы и подписывать официальные документы (тем более на территории другой, Рязанской, губернии). Следовательно, его вызывали к еще живому М. А. Достоевскому, чтобы помочь. Прибыв в Даровое около полудня, доктор обнаружил своего коллегу уже умершим. После констатации смерти был вызван пристав второго стана Каширского уезда И. Силич, который санкционировал проведение положенного по закону судебного разбирательства. Поскольку уездный центр Кашира отстоит от Дарового на 50 км, следственная группа («особое отделение») могла быть сформирована не ранее 7 июня. Проведение вскрытия разрешалось только в дневное время. Следовательно, оно пришлось на 8 или 9 июня. М. М. Достоевский в письме 30 июня говорил: «Боже мой, какою ужасною смертью умер папенька! два дня на поле… может быть, дождь, пыль ругались над бренными останками его» (Г. С. Прохоров, 2015). Позже появилась версия, что разъяренные зверем-помещиком крестьяне напали на него, влили в рот бутыль спирта, заткнули рот тряпкой и вывели в поле, предполагая, что он умрет, а смерть сочтут естественной — «опился», как говорят в народе.

Смерть отца произвела на 17-летнего Достоевского неизгладимое впечатление. Считают, что именно после этого события у него впервые возник приступ эпилепсии. Есть и другие суждения. Т. Манн, например, пишет: «Мне кажется совершенно невозможным говорить о гении Достоевского, не произнося слова „преступление“… нет сомнения, что подсознание и даже сознание этого художника-титана было постоянно отягощено тяжким чувством вины, преступности, что чувство это отнюдь не было только ипохондрией». Психоаналитики сразу подхватили идею о связи комплекса вины и падучей у писателя. В сборнике под редакцией З. Фрейда профессор И. Нейфальд писал: «Бессознательные чувства ненависти и мести против отца были так сильны, что цензура сознания могла защищаться от них только при помощи глубокого обморока».

4. «…он обрел возможность жить как хотел…»

5 августа 1841 года Федор Достоевский получил свой первый офицерский чин. Через год он стал подпоручиком и был переведен в верхний офицерский класс. Он мог жить уже не в казарме, а на квартире. Его соседом по квартире стал его первый лечащий врач Александр Егорович Ризенкампф (Alexander Otto Eberhard von Riesenkampff, 1821–1895), который описал малоизвестный ранний период жизни Достоевского. Родился он в Ревеле, окончил Санкт‑Петербургскую медико-хирургическую академию, служил военным врачом. Сначала он познакомился с М. М. Достоевским, который служил в Ревеле, а затем уже (в 1838 г., когда приехал поступать в академию) и с Федором Михайловичем. Их общение продолжалось до 1845 г., когда Ризенкампф уехал служить в Сибирь. Он оставил любопытные воспоминания о Ф. М. Достоевском: «Федор Михайлович, напротив, был в молодости довольно кругленький, полненький, светлый блондин, с лицом округленным и слегка вздернутым носом. Ростом он был не выше брата; светло-каштановые волосы были большею частию коротко острижены; под высоким лбом и редкими бровями скрывались небольшие, довольно глубоко лежащие серые глаза; щеки были бледные, с веснушками, цвет лица болезненный, землистый; губы толстоватые. Он был далеко живее, подвижнее, горячее степенного своего брата, который при совместном жительстве нередко его удерживал от неосторожных поступков, слов и вредных знакомств; он любил поэзию страстно, но писал только прозою, потому что на обработку рифмы не хватало у него терпения; хватаясь за какой-нибудь предмет, постепенно им одушевляясь, он, казалось, весь кипел; мысли в его голове родились подобно брызгам в водовороте; в это время он доходил до какого-то исступления, природная прекрасная его декламация выходила из границ артистического самообладания; сиплый от природы голос его делался крикливым, пена собиралась у рта, он жестикулировал, кричал, плевал около себя... Скажу несколько слов об обыкновенном ежед­невном препровождении времени Федора Ми­хайловича. Не имея никаких знакомств в семей­ных домах, навещая своих бывших товарищей весьма редко, он почти все время, свободное от службы, проводил дома. Служба ограничивалась ежедневным (кроме праздников) хождением в Инженерный замок, где он с 9 часов утра до 2-х часов пополудни занимался при Главном ин­женерном управлении. После обеда он отдыхал, изредка принимал знакомых, а затем вечер и большую часть ночи посвящал любимому заня­тию литературой. Какую ему принесет выгоду это занятие, о том он мало думал. „Ведь дошел же Пушкин до того, что ему за каждую строчку стихов платили по червонцу, ведь платили же Гоголю, — авось и мне заплатят что-нибудь!“ — так выражался он часто... Денежные его обстоятельства со дня на день более и более приходили в упадок. Все это рас­страивало его нервы и производило припадки какого-то угнетения, заставлявшие опасаться нервного удара или, как он выражался, конд­рашки. Я как врач давно заметил его расстрой­ство, требовавшее необходимо деятельного меди­цинского пособия, но я приписывал все это не­правильному образу жизни, бессонным ночам, несоблюдению диеты. Федор Михайлович любил скрывать не только телесные свои неудачи, но и затруднительные денежные обстоятельства. В кругу друзей он казался всегда веселым, разговорчивым, беззаботным, самодовольным. Но немедленно по уходе своих гостей он впадал в глубокое раздумье, затворившись в уединенном кабинете, выкуривал трубку за трубкой, обдумывал печальное свое положение и искал само­забвения в новых литературных вымыслах, в ко­торых главную роль играли страдания челове­чества».

Была и еще одна особенность. Ризенкампф говорит о равнодушии писателя к женскому полу в то время. В опубликованных письмах Достоевского 30–40-х гг. не встречается ни одного женского имени. Дочь Достоевского утверждала, что до 40 лет ее отец «жил как святой».

Но важнее свидетельство Ризенкампфа о состоянии здоровья молодого Достоевского: «…его постоянно мучил сухой кашель, особенно обострявшийся по утрам; голос его отличался хрипотой; к болезненным симптомам присоединялась еще опухоль подчелюстных желез… он был золотушного телосложения, и хриплый его голос при частом опухании подчелюстных и шейных желез, также землистый цвет его лица указывали на порочное состояние крови (на кахексию) и на хроническую болезнь воздухоносных путей. Впоследствии присоединились опухоли желез и в других частях, нередко образовывались нарывы, а в Сибири он страдал костоедой костей голенных». Болезни, к счастью, не мешали увлечению Достоевского музыкой (хрестоматийный сюжет о том, как ему оторвали темляк на эфесе шпаги в давке во время концерта Ф. Листа), балетом, бильярдом и домино (во время игры он ухитрялся проигрывать приличные деньги!).

Примечательно, что единственным другом нелюдима и затворника Достоевского в это время был «молодой, ловкий, статный, светский, красивый и живой, любимец и поклонник прекрасного пола, вращавшийся неизменно в лучшем петербургском обществе, Дмитрий Васильевич Григорович». Вот он-то как раз и оставил важное свидетельство: «Раз, проходя вместе с ним (Достоевским — Н. Л.) по Троицкому переулку, мы встретили похоронную процессию. Достоевский быстро отвернулся, с ним случился припадок настолько сильный, что я с помощью прохожих принужден был перенести в ближайшую лавку… насилу могли привести его в чувство. После таких припадков наступало обыкновенно угнетенное состояние духа, продолжавшееся два или три дня». Хотя литературоведы упорно отрицают очевидное, это классика эпилептологии: описан типичный приступ эпилепсии и состояние после него. Заметьте, что писателя несли после приступа, идти он не мог. Уж точно это был не истерический припадок!

19 октября 1844 года Николай I подписал указ об увольнении поручика Ф. М. Достоевского (вернуться на службу он смог бы снова подпоручиком).

5. «А не пристрою романа, так, может быть, и в Неву…»

Десять месяцев Достоевский не разгибая спины писал повесть «Бедные люди», прочитав которую Н. А. Некрасов сказал В. Г. Белинскому, что в российской литературе появился «новый Гоголь». Начинающий писатель сразу попал в гущу тогдашней литературной жизни, в дом Панаевых. Там сторонившийся женщин писатель сразу пал к ногам неотразимой Авдотьи Яковлевны Брянской (Панаевой), однако же «худенький, маленький, белокурый, с болезненным цветом лица» начинающий литератор оставил равнодушной красавицу Авдотью. Мне кажется, тем не менее, что его Настасья Филипповна написана прямо-таки с нее!

После успеха «Бедных людей» вторая повесть Достоевского, «Двойники», привела писателя к разрыву с Белинским и его кругом. После этого Достоевский сблизился с 23-летним Валерианом Николаевичем Майковым, который познакомил Достоевского со Степаном Дмитриевичем Яновским, врачом-писателем. Дело в том, что здоровье Достоевского по-прежнему оставляло желать лучшего, да еще он был до крайности мнителен — пил только теплую воду, без заварки, если пил цветочный чай, то тут же хватался за пульс (позже он станет и «чифирить», и пить крепчайший кофе). Боясь, как и Гоголь, «летаргической смерти», на ночь он оставлял предупреждающие записки. Каждый день он подолгу рассматривал в зеркале свой язык и внимательно прислушивался к малейшим отклонениям в своем состоянии. Да, здоровый человек — это «бестелесный дух», как говорил Б. Е. Вотчал, но для молодого человека это уж слишком!

Доктор Степан Дмитриевич Яновский (1815–1897) окончил Московское отделение Медико‑хирургической академии и начал службу лека­рем в Преображенском полку 8 января 1837 года. Служил в Межевом и Лесном институ­тах, затем в департаменте казенных врачебных заготовлений при Министерстве внутренних дел. Достоевский обратился к нему за врачебной помо­щью в конце мая 1846 г., и с этого времени и до ареста писателя они встречались очень часто. В течение трех лет Яновский наблюдал Достоевского как пациента в связи с его болезненными припадками. Яновский свидетельствует о первых симптомах эпи­лепсии: «…Федор Михайло­вич Достоевский страдал падучею болезнью еще в Петербурге, и притом за три, а может быть, и более лет до арестования его по делу Петрашевского, а следовательно, и до ссылки в Сибирь. Дело все в том, что тяжелый этот недуг, называ­емый epilepsia, падучая болезнь, у Федора Ми­хайловича в 1846, 1847 и 1848 годах обнару­живался в легкой степени; между тем хотя по­сторонние этого не замечали, но сам больной, правда, смутно, болезнь свою сознавал и называл ее обыкновенно „кондрашкой с ветерком“. Вина и куте­жа он был решительный враг; притом же, буду­чи от природы чрезвычайно мнительным (что у него было несомненным признаком известных страданий мозга и именно такого рода, которые впоследствии обнаружились чистою формой па­дучей болезни) и состоя под страхом кондрашки, он всячески воздерживался от всего возбуждаю­щего. Эта мнительность доходила у него до смеш­ного, на взгляд людей посторонних, чем он, од­нако ж, очень обижался; а между тем нельзя было иногда не рассмеяться, когда, бывало, ви­дишь, что стоило кому-нибудь случайно сказать: „Какой славный, душистый чай!“ — как Федор Михайлович, пивший обыкновенно не чай, а теп­лую водицу, вдруг встанет с места, подойдет ко мне и шепнет на ухо: „Ну, а пульс, батенька, каков? а? ведь чай-то цветочный!“ И нужно было спрятать улыбку и успокоить его серьезно в том, что пульс ничего и что даже язык хорош и голо­ва свежа» (С. Д. Яновский, 1881). Любопытно, что, принимая во внимание темперамент Достоевского и его телосложение, доктор Яновский «допускал какую-нибудь нервную болезнь». Сейчас, вероятно, речь пошла бы о каком-нибудь неврозе, пока приступ эпилепсии не случился бы на глазах врача! Достоевский в письмах брату жалуется на тоску и сердцебиение. С. Д. Яновский констатировал: «Легкие Достоевского при самом тщательном осмотре и выслушивании оказались совершенно здоровыми, но удары сердца были несовершенно равномерны, а пульс был неровный и замечательно сжатый, как бывает у женщин и у людей нервного темперамента…» Речь могла идти об экстрасистолии.

Очень показательно, как врачи того времени (Ризенкампф и Яновский почти ровесники, Яновский на шесть лет старше) бродят в совершенных потемках. Ведь они имели дело с одним и тем же пациентом в одно и то же время! Но существеннее другое: в это время Достоевский говорит о периодах беспричинно сниженного настроения, о появлении чувства вины, об ощущении своей необыкновенной преступности (?) и беспричинной тревоги. Такое его состояние сопровождалось раздражительностью и злобой по отношению к окружающим.

6. «Приступить к арестованию…»

Такова была резолюция Николая I на рапорте о раскрытии кружка Петрашевского. 22 апреля 1849 года отставной инженер-поручик Достоевский был арестован, а 23 апреля оказался в самом суровом, печально известном Алексеевском равелине Петропавловской крепости. Здесь умертвили царевича Алексея, здесь была заключена княжна Тараканова, Радищев, Рылеев, Пестель, Трубецкой и Каховский.

После четырех месяцев следствия 22 декабря 1849 г. Достоевского и других доставили на Семеновский плац, выстроили в шеренгу и зачитали приговор (Достоевский шел по списку десятым): «Отставного инженер-поручика Федора Достоевского, 27 лет, за участие в преступных замыслах… подвергнуть смертной казни расстрелянием». Когда первых трех злоумышленников привязали к столбам и ружья были взяты на прицел, по площади галопом проскакал флигель-адъютант, который привез приговоренным помилование (русские правители всегда любили театральные эффекты). Поразительно, что ни в крепости, ни на плацу, где он 45 минут ждал смерти, у Достоевского ни разу не было приступа «кондрашки с ветерком»!

Четыре года каторги в крепостях и служба рядовым. Достоевский отбывал срок вместе с некоторыми соратниками имама Шамиля. На каторге произошел эпизод, который до сих пор вызывает споры. Якобы Достоевскому в качестве наказания была назначена порка, во время которой у него впервые (?) произошел развернутый приступ эпилепсии!

В феврале 1854 года он был зачислен рядовым с Сибирский седьмой линейный батальон, расположенный в Семипалатинске. Там он познакомился с Чоканом Валихановым и П. П. Семеновым-Тян-Шанским, но не только с ними. Достоевский встретил там Марию Дмитриевну Исаеву (Констан), жену таможенного чиновника — страстного, упрямого, беспечного, самолюбивого и гордого горького пьяницы Алексея Исаева. Возник первый, сложный и мучительный, роман Достоевского. Потом Исаевы уехали в Кузнецк, где Алексей умер от уремии, а она завела роман с учителем Вергуновым. Тут в душе впечатлительного писателя возник ад. Он добился производства в прапорщики (солдатам нельзя было жениться), и 16 февраля 1857 г. в местной церкви Одигитрии Достоевский и М. Исаева обвенчались. На пути в Барнаул на глазах у жены у Достоевского снова возник развернутый приступ падучей, что определил местный лекарь. Желаемого счастья в браке Достоевский не нашел. Мария Дмитриевна «вечно хворала, капризничала и ревновала». «Жизнь моя тяжела и горька», — констатирует писатель. Он продолжает творить и пишет «Записки из мертвого дома», «Письма об искусстве», «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково», где в образе Фомы Опискина саркастично выводит Гоголя. В марте 1859 года Достоевского амнистируют, и они с женой переезжают в Тверь.

7. «Я верю, что еще не кончилась моя жизнь, и не хочу умирать…»

Достоевские вернулись в Петербург, где Ф. М. Достоевский начал издавать еженедельник «Время». Самыми яркими и талантливыми его знакомыми в этот период были А. Григорьев и Н. Страхов. Так вот, как раз Н. Страхов позже написал о Достоевском: «Он был зол, завистлив, развратен, и он всю жизнь провел в таких волнениях, которые делали его жалким и делали бы смешным, если бы он не был при этом так зол и так умен…» Ну и нравы! Пусть это написано после смерти Достоевского, но ведь Н. Н. Страхов был свидетелем на венчании Ф. М. Достоевского и А. Г. Сниткиной!

В 1862 г. Ф. М. Достоевский впервые попал в Европу (Берлин, Дрезден, Баден-Баден, Париж, Лондон, Женева, Флоренция, Милан, Венеция, Вена и т. д.). Примечательно, что он интересовался там не столько памятниками и картинами, сколько толпой и человеческими типами. Европа его глубоко разочаровала. Правда, он познакомился с Герценом и Бакуниным, но потом им нашлось место в его «Бесах».

В это время в его жизни появилась Апполинария Суслова, которой Достоевский представлялся героем и мучеником. Возникла и продолжалась в течение шести или семи лет мучительная связь этих «друзей-врагов» (о Сусловой подробно написал В. В. Розанов, чьей женой она стала впоследствии — впечатляющий портрет!). Теперь уже Достоевский едет в Европу с А. Сусловой. Тут в нем проснулась страсть затаенная — он начинает играть в рулетку. Он проиграл 5000 франков, а перед этим отослал такую же сумму больной жене. Проиграв все, он пишет родственникам и просит вернуть отосланные деньги ему! Проиграв и это, он заложил часы и кольцо Сусловой. М. Исаева умерла через полгода, уже после того, как Достоевский и Суслова расстались. Практика принесла свои плоды: вернувшись, Достоевский пишет одну из своих лучших вещей — повесть «Игрок». Это его блестящий автопортрет во время бурного десятилетия увлечения рулеткой. В 1865 году, попав в Висбаден, он снова проиграл все вплоть до карманных часов. А вернувшись, принялся за «Преступление и наказание», где выступил, говоря словами Пушкина, как «быстрый живописец». Потом он опубликовал «Записки из подполья», где критиковал социализм и провозглашал «аморальный и эгоцентрический индивидуализм», страстно полемизируя с Чернышевским.

Между тем от чахотки медленно угасает М. Д. Исаева, которую лечит шурин Достоевского, московский врач Александр Павлович Иванов (1813–1868). Он служил врачом Константиновского межевого института в Москве, а также учителем физики и естествен­ной истории в различных московских учебных заведениях, был действительным статским советником. У М. Д. Исаевой легочное кровотечение и зрительные галлюцинации сопровождали агонию, после чего Достоевский написал: «Возлюбить человека как самого себя, по заповеди Христовой, невозможно. Закон личности на земле связывает. „Я“ препятствует…» Примечательно, что Катерина Ивановна Мармеладова из романа «Преступление и наказание» своим существованием обязана М. Д. Исаевой.

Вскоре от гепатита умер любимый брат Ф. М. Достоевского Михаил, а затем и близкий ему А. А. Григорьев… Писатель все время ищет «сердце, которое бы отозвалось». Марфа Браун, сестры Анна и Софья Корвин-Круковские (Жаклар и «та самая» Софья Ковалевская) становятся объектами его недолгой привязанности. В эту психологически (и финансово!) тяжелую пору он и начал писать «Преступление и наказание».

Осенью 1866 года Достоевский обручился с А. Г. Сниткиной. «Сердце у нее есть, и любить она умеет…» — сказал Достоевский об А. Г. Сниткиной. Их знакомство состоялось в 1866 году, когда писатель лечился у знаменитого врача Эдуарда Андреевича Юнге.

Эдуард Андреевич Юнге (1831–1898) в 1856 году окончил медицинский факультет. В том же году отправился за границу, в клинику глазных болезней профессора . Учился у Г.  Гельмгольца и Р. Вирхова. В 1860 г. возвратился в Россию, получил степень доктора медицины и начал преподавать на кафедре офтальмологии в Санкт-Петербургской медико-хирургической академии. Там он основал клинику глазных болезней. В 1861 году был назначен профессором-консультантом глазных болезней в Санкт-Петербурге. Был начальником первой в России и второй в мире кафедры офтальмологии — в Медико-хирургической (Военно-медицинской) академии (1860–1882). Создал школу офтальмологов. У него Федор Михайлович лечился по поводу раны глаза, полученной при падении во время судорожного приступа.

Видимо, эта рана и заставила А. Г. Сниткину обратить особое внимание на глаза писателя: «…один глаз прекрасного цвета, черный, а другой зрачок как‑то странно расширен, что придавало его физиономии решительно какое-то странное выражение и не позволяло увидеть выражение его глаз». Сначала Достоевский не очень понравился своей будущей жене: «…показался очень странным: каким-то разбитым, убитым, изнеможенным, больным… Вообще он был какой-то странный, не то грубый, не то уж слишком откровенный…» Вскоре эта «странность» проявилась, и во время медового месяца у Достоевского снова возник приступ: «Вдруг он прервал на полуслове свою речь, побледнел, привстал с дивана и начал… наклоняться в сторону… раздался нечеловеческий крик, вернее, вопль, и Федор Михайлович начал склоняться вперед…» Придя в себя, Достоевский не сознавал, где находится, и лишился на время дара речи. Через час приступ повторился, и после этого Достоевский приходил в себя около двух часов.

Новую жену родственники писателя, включая пасынка, Павла Исаева, встретили ревниво и недоброжелательно. Несмотря на стесненное материальное положение, Достоевские на четыре года уехали в Европу, где писатель снова предался игромании. За границей 5 марта 1866 г. родилась дочь Софья (1866–1868). После этого Достоевский создает свой шедевр — роман «Идиот». Затем родилась вторая дочь, Любовь.

Будучи за границей, Федор Михайлович уже страдал тем недугом, который его и убил. По современным представлениям, речь идет о ХНЗЛ, а тогда врачи предполагали чахотку. Вскоре к ней присоединилась и эмфизема, по поводу которой Достоевский лечился в академической клинике С. П. Боткина «разреженным воздухом в колоколе». С. П. Боткин (1832–1889) тогда уже был знаменитым петербургским врачом-терапевтом (в 1855 г. окончил медицинский факультет Московского университета), профессором Медико-хирургической академии в Петербурге (с 1861 г.). Он, кстати говоря, упоминается в «Преступлении и наказании», когда Порфирий Петрович говорит: «Я, знаете, труслив-с, поехал намедни к Боткину, — каждого больного minimum по получасу осматривает; так даже рассмеялся, на меня глядя: и стукал, и слушал, — вам, говорит, между прочим, табак не годится; легкие расширены...» Федор Михайлович приписал Порфирию Петровичу болезнь, которой страдал сам — «расширение легких». Достоевский лечился у Боткина в декабре 1863 г., затем в 1865 г. Три раза упоминается Боткин в «Идиоте» — например, Ипполит говорит: «Мне на прошлой неделе сам Б-н объявил...», в «Дневнике писателя» 1873 г. Наконец, о Боткине идет речь и в «Бобке»:
« — А я, знаете, все собирался к Боткину... и вдруг...
— Ну, Боткин кусается, — заметил генерал.
— Ах, нет, он совсем не кусается; я слышал, он такой внимательный и все предскажет вперед».

Вообще, Ф. М. Достоевский был пациентом многих врачей. Так, в училище его лечил Максимилиан Гейне (1807–1879) — врач, младший брат поэта Генриха Гейне. Он родился в Дюссельдорфе, окончил Мюнхенский университет в 1829 г. М. Гейне долгое время служил военным хирургом в русской армии и принимал участие в знаменитом переходе через Балканы отряда генерала Дибича (1830) и в подавлении польского восстания (1831). По окончании военных действий Гейне занял место старшего ординатора Николаевского сухопутного госпиталя. Он основал первый русский медицинский журнал на немецком языке «Medizinische Zeitung Russlands», издававшийся 15 лет (1844–1859). Ему принадлежит несколько санитарно‑топографических исследований ο Петербурге, одно из которых «Medico-topographische Skizzen v. St.-Petersburg» (1844). Кроме медицинских работ, большинство которых представляет, помимо специального, большой культурно-исторический интерес, Гейне не был чужд и изящной литературы. Живя в России, он написал несколько беллетристических произведений, в которых были описаны русские нравы («Чудо ладожского озера», «Картинки из Турции», «Петербургские письма», печатавшиеся за границей), и «Стихи». 

Долгое время Достоевского лечил Яков Богданович фон Бретцель (1842–1918). Он окончил Медико-хирургическую академию и много лет работал в Петербурге — заведовал тифозным отделением Обуховской больницы, а в 1868 г. был отправлен в Тверскую губернию на борьбу с тифом, служил сначала участковым врачом, а потом инспектором врачебно-полицейского комитета. Девять лет Я. Б. Бретцель был ассистентом в детской клинике М. С. Зеленского, одного из крупнейших педиатров того времени, и до конца жизни оставался членом Общества детских врачей. Я. Б. Бретцель был опытным врачом, специалистом по внутренним и инфекционным болезням, много лет занимался частной практикой.

В конце 1879 г. писателя осмотрел доктор М. Н. Сниткин. Михаил Николаевич Сниткин (1837–1901) — врач-педиатр, автор книг и статей по детским болезням. Окончил в 1863 г. Медико-хирургическую академию, в 1870-е гг. служил в Министерстве внутренних дел, а затем работал врачом в Петербургском воспитательном доме. А. Г. Достоевская свидетельствует: «…в конце 1879 года, по возвращении из Эмса, Федор Михайлович при посещении своем моего двоюродного брата, доктора М. Н. Снитки­на, попросил осмотреть его грудь и сказать, боль­шие ли успехи произвело его леченье в Эмсе. Мой родственник, хотя и был педиатром, но был зна­током и по грудным болезням, и Федор Михайлович доверял ему, как врачу, и любил его, как доброго и умного человека. Конечно (как сделал бы каждый доктор), он успокоил Федора Михайловича и заверил, что зима пройдет для него прекрасно и что он не должен иметь никаких опасений за свое здоровье, а должен лишь принимать известные предосторожности. Мне же, на мои настойчивые вопросы, доктор должен был признаться, что болезнь сделала зловещие успе­хи и что в своем теперешнем состоянии эмфизе­ма может угрожать жизни. Он объяснил мне, что мелкие сосуды легких до того стали тонки и хрупки, что всегда предвидится возможность разрыва их от какого-нибудь физического на­пряжения, а потому советовал ему не делать рез­ких движений, не переносить и не поднимать тяжелые вещи и вообще советовал беречь Федо­ра Михайловича от всякого рода волнений, при­ятных или неприятных. Правда, доктор успокаивал меня тем, что эти разрывы артерий не всегда ведут к смерти, так как иногда образуется так называемая „проб­ка“ — сгусток, который не допустит сильной по­тери крови. Можно представить себе, как я была испугана и как внимательно я стала наблюдать за здоровьем мужа». Как хорошо тогда обучали докторов, если детский врач оказался так наблюдателен и прозорлив!

8. «Священная болезнь»

Кто-то из биографов высказал парадоксальную мысль: Ф. М. Достоевского погубила денежная распря с сестрами из-за рязанского имения (в нынешнем Клепиковском районе Рязанской области). Состоялся бурный разговор, после которого писателю стало плохо. Во время осмотра Я. Б. Бретцелем (при выстукивании грудной клетки) у Достоевского началось обильное кровохарканье. Вызванный вечером следующего дня (27 января 1881 года) профессор Д. И. Кошлаков определил значительное улучшение в состоянии больного и пообещал скорое выздоровление, а около 20:20 28 января Ф. М. Достоевский умер от легочного кровотечения.

Дмитрий Иванович Кошлаков (1835–1891) был доктором медицины и профессором. В 1861 г. окончил Медико-хирургическую академию и был оставлен при клинике профессора С. П. Боткина для усовершенствования. В 1864 г. защитил докторскую диссертацию «Об исследовании пульса сфигмографом». Прошел научную стажировку в Германии.

Поскольку не было аутопсии, определенно говорить о диагнозе Ф. М. Достоевского сложно. Во всяком случае, это могла быть болезнь, вызывающая деструкцию легочной ткани и, соответственно, сосудов с развитием кровотечения. В подобной ситуации оказались И. А. Ильф и А. П. Платонов, страдавшие туберкулезом легких. Чахотка «ходила» вокруг Достоевского (от нее умерли мать и жена писателя), так что ее нельзя исключить, как и хронического неспецифического заболевания легких с эмфиземой, пневмосклерозом и бронхоэктазами. Но речь о другом.

Интересна наследственность писателя в контексте эпилепсии. Его отец демонстрировал эпилептоидные черты личности: придирчивость, мелочность, подозрительность, дотошную аккуратность, жестокость, неспособность выделить главное в сочетании с яростной вспыльчивостью. Прямо-таки эпилептоидный психопат! Но судорожных припадков у него не было. У самого писателя приступы начались еще до каторги. Но подробно они были описаны уже после его возвращения из ссылки — еженедельные или ежемесячные, иногда большие «сдвоенные» приступы, с тяжелыми судорогами, потерей сознания и амнезией на выходе. В. П. Эфроимсон писал: «При всем уважении к гению Федора Михайловича, его характер не вызывает сомнения: это был деспот, взрывчатый, неудержимый в своих страстях (картежных и аномально сексуальных), беспредельно тщеславный, со стремлением к унижению окружающих и эксгибиционизмом, сочетавший все это со слезливой сентиментальностью и необычайной обидчивостью». Эпилепсия и эпилептоидность прослеживаются у брата и сестры писателя. Его любимая сестра В. М. Карепина, мелочная, деспотичная, въедливая, патологически жадная, была из-за денег убита дворником своего дома. Брат писателя А. М. Достоевский и его сын А. А. Достоевский, вероятно, были эпилептоидными психопатами. Племянник писателя отличался «вязким многословием с невыносимой детализацией эпилептоида». Сам Достоевский передал болезнь сыновьям — Федору и Алексею. Алексей умер в Старой Руссе от судорог (скорее всего, без повышения температуры). Федор был вспыльчивым, обидчивым, обладал преувеличенным чувством собственного достоинства и вниманием к мелочам, доводившим окружающих до бешенства.

Взгляд самого писателя видел в окружающем мире то, что нормальные люди не замечают. Сам «взрывоопасный», он хорошо определял «взрывоопасность» других (в «Братьях Карамазовых» Дмитрий Карамазов ≈ Достоевскому). Вспомните героев Достоевского: почти все крайне вязкие, многословно-обстоятельные, мелочные, все детализируют, теряя при этом главное. Мышление почти у всех конкретное. Многие совершенно алогичны, иррациональны, ярко импульсивны, с патологическим поведением. Например, Раскольников убивает процентщицу и ее сестру, а деньгами не пользуется, предаваясь рассуждениям и готовясь сдаться властям. А зачем убивал? Достоевский постоянно проводит своих персонажей через разнообразные унижения, отправляя кого на панель, кого на каторгу. Судите сами: садист и сексопат Свидригайлов; эксгибиционист и алкоголик Мармеладов; истеричная и самоутверждающаяся Катерина Ивановна; подлец Лужин, мелочный и обстоятельный; Мышкин, кончающий эпилептическим слабоумием; прогрессивный паралитик, лгун и мелкий воришка генерал Иволгин; убийца‑эпилептоид Рогожин; Настасья Филипповна, достающая всех рассказами о том, как ее в детстве соблазнили; эпилептики Кириллов и Лебядкин; паразит и предатель Верховенский; генерал Пралинский, пришедший на свадьбу к Пселдонимову и напившийся так, что его уложили в постель новобрачных… Самые мерзопакостные подробности за неимением места опускаю. При этом (о чем писали Тургенев, Страхов, Салтыков-Щедрин и Горький) в произведениях Достоевского начисто отсутствует социальный протест (а в школе нам говорили обратное!). Все его герои — жертвы собственных страстей, и не найдешь того, кого бы автор не ставил в самое унизительное положение, в лучшем случае — в идиотски глупое. Все действуют так, как будто задерживающие центры не контролируют их слова и поступки! Видимо, Ф. М. Достоевский был способен увидеть первичные импульсы человека, которые в норме гасятся, и претворял эти импульсы в жизнь своих героев. Н. Михайловский в 1882 г. писал: «Мы… признаем за Достоевским огромное художественное дарование и вместе с тем не только не видим в нем боли за оскорбленных и униженных, а, напротив, видим какое-то инстинктивное стремление причинить боль этому униженному и оскорбленному». Не знал почтенный критик, что бездны, которые открывал Федор Михайлович, были сгустком, квинтэссенцией психопатологии.

Любопытная вещь, в 1933 году М. В. Волоцкий в «Хронике рода Достоевских» привел такую статистику: из 140 известных в то время прямых потомков Михаила Андреевича Достоевского лишь 27 не имели каких-либо отклонений, у 66 отмечалась шизофрения, эпилепсия, алкоголизм, суицидальные попытки или сочетание этих симпатичных недостатков. Но главное в другом: в этой же группе значительный процент научно и художественно одаренных лиц. Где бессмертный Ч. Ломброзо со своей «Гениальностью и помешательством»! Ну, хорошо хоть «Пушкин — наше все», а не Достоевский…

Н. Ларинский, 2003–2015

---

Оставить комментарий:

Имя:*

E-mail:

Комментарий:*

 я человек

 Ставя отметку, я даю свое согласие на обработку моих персональных данных в соответствии с законом №152-ФЗ
«О персональных данных» от 27.07.2006 и принимаю условия Пользовательского соглашения