Гладкая кожа? Это просто!

Манера очищать кожу даже от небольших волосков пришла в Европу (а следом за ней и в Россию) от участников крестовых походов. Рыцари быстро оценили преимущества такой процедуры — сперва чисто гигиенические. В условиях жаркого климата и дефицита воды волоски на коже являются своеобразными «сборниками» грязи, потовых выделений и т. д. Это ведет к возникновению раздражений и воспалений кожи, потертостей и прочих неприятных моментов.

---

«В сне земном мы тени, тени…»

Смерть и Время царят на земле.
Ты владыками их не зови;
Все, кружась, исчезает во мгле,
Неподвижно лишь солнце любви…
В. Соловьев, 1887

Своим духовным обликом он напоминал тот созданный бродячей Русью тип странника, который ищет вышнего Иерусалима, а потому проводит жизнь в хождении по всему необъятному простору земли, чтит и посещает все святыни, но не останавливается подолгу ни в одной здешней обители…
Е. Трубецкой, 1912

Есть ли у нашей жизни вообще какой-нибудь смысл?
В. Соловьев

Что-то здесь осиротело,
Чей-то светоч отсиял,
Чья-то радость отлетела,
Кто-то пел — и замолчал…
В. Соловьев, 1898 г.

1. «В детстве всякий принимает уже готовые верования…»

Выдающийся и самобытный русский философ, Владимир Соловьев родился 16 января 1853 года в семье крупнейшего русского историка, ректора Московского университета Сергея Михайловича Соловьева и Поликсены Владимировны, урожденной Романовой. Все биографы философа подчеркивают, что Григорий Саввич Сковорода был его прадедом по материнской линии, однако вряд ли это как-то сказалось на выборе им философии как цели жизни. Тут любопытнее другое: отец В. Соловьева, убежденный западник, был деканом историко-филологического факультета, членом Академии наук и преподавал историю сыну Александра II, несостоявшемуся императору Николаю Александровичу, а после его смерти — будущему Александру III. Современники характеризовали Сергея Михайловича как вежливого, услужливого, терпеливого, всегда благожелательного, но при этом собранного и удивительно делового человека. Многое дети (а их было 12!) почерпнули у своего отца, но Владимир не перенял у него редкой выдержки и гармоничности. Зато от деда по отцу, М. В. Соловьева, он унаследовал удивительное качество: «юмористика и даже ирония пронизывали у него иной раз даже самые серьезные философские и литературные рассуждения». В быту философ производил впечатление одновременно глубокой личности и остряка, любителя шуток и анекдотов, вплоть до самых «соленых», «баловства и всякой юмористики». А. Ф. Лосев и А. Белый, говоря о В. Соловьеве, особо останавливались на его смехе. Это был «или здоровый олимпийский смех неистового младенца, или мефистофельский смешок „хе-хе“, или то и другое вместе». Можете представить себе «неистового младенца»?  А. Ф. Лосев всерьез полагал, что смех Соловьева сам по себе представлял философско‑психологическую проблему, нуждавшуюся в серьезных исследованиях! Но какая‑то червоточина в наследственности, видимо, была: племянник В. Соловьева Сергей (1885–1942), сын его брата Михаила, перерезал себе вены и выбросился из окна, но остался жив. До конца жизни из психиатрических больниц не вылезал.

2. «…я стал громко разговаривать с немецкими философами…»

В 1869 г. В. Соловьев с золотой медалью окончил пятую московскую классическую гимназию. Во время учебы он прочитал колоссальное количество разных книг, увлекался историей, особенно военной, читал В. Г. Белинского. Уже в то время он продемонстрировал своеобразную черту — совершенное неумение идти на компромисс с окружающей действительностью, кроме того, был убеждением в том, что идеалы над реальной жизнью торжествуют. Вот как раз этого его отец был лишен начисто. Это могло свидетельствовать или о юношеском максимализме, или об известном неадекватном восприятии действительности. Жизнь показала, что тут было второе… Неудивительно, что позже К. Победоносцев называл философа безумным, а Александр III и вовсе психопатом! Философ вообще состоял из противоречий: лишенный гармоничности в жизни, в произведениях он нередко был классически гармоничен, романтизм у него соседствовал с утопизмом. Нередко его опусы отличало «стихийное и неистовое бурление всякого рода страстей философского, теософского и оккультного характера вперемешку с тем, что иначе и нельзя назвать, как философским бредом» (А. Ф. Лосев). Но все это проявилось позже, а пока была…

3. «Жадность до всякого рода возбуждающих жизненных ощущений»

Сразу после окончания гимназии В. Соловьев поступил на физико-математический факультет Московского университета, но через год перешел на историко-филологический. Учился он очень хорошо, хотя его однокурсник Н. Н. Кареев писал, что «В. Соловьева как студента не существовало». Он увлекся спиритизмом и всю жизнь ощущал в себе наличие необыкновенных «медиумических возможностей». Ему нравилась немецкая классическая философия: Фейербах, Кант, Гегель, Шеллинг, а особенно — А. Шопенгауэр, который некоторое время был его кумиром.

В 1874 г. Соловьев защитил магистерскую диссертацию «Кризис западной философии (против позитивистов)». Защита состоялась в Петербургском университете и прошла успешно, хотя оппоненты у Соловьева были весьма авторитетные: выходец из Рязанской губернии известный филолог-славист, этнограф и археолог академик И. И. Срезневский и профессор-философ М. В. Владиславлев, который в прениях говорил более двух часов. Через три недели диссертация была утверждена ректором Московского университета, а 19 декабря 1874 г. В. Соловьев был избран приват-доцентом (в 21 год!) Московского университета с правом чтения самостоятельного, (в сущности, профессорского) курса философии. Он подал документы на заведование кафедрой, но, не успев приступить к обязанностям, уехал в заграничную командировку.

Уже в это время Соловьев был непоседой, часто менял место жительства. Он никогда не имел ни семьи, ни дома, жил в Москве и Петербурге у родных и знакомых, постоянно и подолгу бывал в провинциальных имениях своих друзей, шесть раз был за границей, где тоже жил в разных местах. Известная по биографиям Н. В. Гоголя и К. Н. Батюшкова «охота к перемене мест»!

4. «В поисках Софии…»

Формально В. Соловьев едет в Лондон для изучения в Британском музее «памятников индийской, гностической и средневековой философии». Примечательно, что Соловьев всю жизнь интересовался Каббалой и всем, что с этим связано. Этим, собственно говоря, он и собирался заняться в Лондоне. Именно в читальном зале Британского музея его в виде галлюцинации или мистического видения посетило то, что позднее приобрело облик «Божественной Софии». После этого видения философ вдруг отправился в Египет, где его особенно интересовала Фиваида (Фивы) — древнейшее место египетских и христианских культов. Но не философия повлекла молодого доцента в страну фараонов, а древние мистические египетско-христианские тайны! Он надеялся получить новое и еще небывалое для себя духовное откровение. До Фиваиды он, впрочем, не добрался: встречные бедуины приняли философа, одетого в цилиндр и широкий плащ, за злого духа и устроили ему трепку. В испуге он возвратился в Каир, и на обратном пути 25-27 ноября 1875 г. его снова посетило видение, которое он с того момента именовал «вечная женственность» или «София». Не буду касаться этого, рекомендую прочитать соответствующие работы В. Соловьева. Остановлюсь на видениях философа.

Современник писал: «Часто бывали у него видения черта, и он просто рассказывал о них, иногда впадая в шутливый тон». Большинство людей не считали это мистификацией, тем более что Соловьев не был к ним склонен. В 1896–1898 гг. в Финляндии и на пути в Египет черти являлись ему с незавидным постоянством. «В первый день Пасхи (на пути в Египет — Н. Л.) Соловьев, войдя в каюту, увидел у себя на кровати демона в виде мохнатого зверя. Соловьев обратился к нему уже в шутливом тоне: „А ты знаешь, что Христос воскрес?“. На что демон закричал: „Воскрес‑то он воскрес, а я тебя все-таки доконаю“». И кинулся на Соловьева. Философа нашли на полу без чувств (И. А. Мусский, 2000). В другой раз демон ткнул Соловьева в живот «необыкновенно длинным зонтиком», после чего философ три дня жаловался на боль в месте ушиба (?!). В. Соловьев легко «общался» с давно умершими и спрашивал у них совета.

Временами галлюцинации возникали у него среди оживленного разговора. Он с выражением ужаса напряженно смотрел в одну точку, не обращая внимания на присутствующих. Галлюцинации были зрительные и слуховые, страшные и комичные, «и почти все они были чрезвычайно нелепы». Любопытно, что сам Соловьев признавал в галлюцинациях «явления субъективного и притом больного воображения», но причину видений он считал объективной!

Мне не удалось выяснить, обращался ли Соловьев к психиатрам, но известно, что он был хорошо знаком с С. С. Корсаковым. Как бы то ни было, «философский бред» в работах Соловьева неслучаен — независимо от того, усматривают или нет философы в его трудах наличие психопатологических мотивов.

5. «…угрюмый, задумчивый, молчаливый…»

В течение всей жизни В. Соловьева периоды экспансивной веселости, гипоманиакальной трудоспособности и неистощимого остроумия сменялись мрачно-тоскливым настроением, вяло‑апатичным или злобно-раздражительным аффектом. Беспричинная тоска философа в молодые годы поражала даже его младшую сестру, которая позднее писала: «…часто он бывал мрачен и тоскливо-угрюм, бывал и скучен… раздражителен бывал брат иногда и без мрачного и тоскливого настроения, и тогда некоторые вещи легко могли довести его до бешенства». Молниеносную смену настроения В. Соловьева описывает и А. Амфитеатров: «Ума палата. Блеск невероятный. Сам — апостол апостолом. Лицо вдохновенное, глаза сияют. Очаровал нас всех… И вдруг — словно что‑то защелкнуло. Стал угрюмый, насмешливый, глаза унылые, злые… Логика острая, резкая, неумолимая, сарказмы страшные… А он — то смеется, то — словно его сейчас живым в гроб кладут…»

Не могло не бросаться в глаза и часто ипохондрическое настроение философа, носившее характер навязчивости. Он патологически (как В. Маяковский!) боялся заразиться сифилисом. Это была настоящая фобия: в течение десяти лет он «обливал скипидаром стены и пол своей комнаты, свою постель, платье, десятки раз вытирал им руки, в бумажник с деньгами наливал скипидар…» (В. Д. Кузьмин-Караваев, 1990).Другой его современник писал, что Соловьев даже пил скипидар (С. К. Маковский, 1991). Кстати говоря, существовало даже предположение, что причиной его смертельной болезни было отравление «парами терпентинного (скипидарного) масла». Однако при этом образ жизни философа был самый «негигиенический»!

Семья Соловьева была очень умеренной, а он каждый более или менее заметный эпизод своей жизни сопровождал шампанским, и не только им. Он не любил чревоугодия, но в отношении спиртного нередко позволял себе лишнего, «хватал через меру», и тогда его приводили домой под руки. «Отказаться от вина — в этом страшная вина», — шутливо писал он, но «в каждой шутке есть доля шутки»…

Аффективные перепады, безалаберность и странничество были постоянными спутниками В. Соловьева. А еще была детская непрактичность, и поэтому, неплохо зарабатывая, он часто сидел без копейки, даже не мог выехать из Москвы зимой, не имея теплой одежды. Одевался он во что попало и иногда выходил на улицу в красном одеяле, которым укрывался ночью. В комнате у него был только кухонный стол, две дырявые табуретки и складная кровать. Иногда он спал не то на ящиках, не то на досках, а пить чай ездил на Николаевский вокзал. Если это и подражание рассеянности И. Канта, то уж чересчур буквальное!

Поражало и его отношение к женщинам. Самым постоянным и длительным, но платоническим был его роман с С. П. Хитрово (Бахметевой), который он увенчал стихотворением «Безрадостной любви развязка роковая…». Роман, как говорит биограф, удивительный: крупнейший идеалист и проповедник вселенской церкви, профессор, публицист и богатая, родовитая помещица — великая взаимная любовь, великая тоска и сознание великой жизненной загубленности и неудачи… Свою любовь к ней Соловьев пронес через всю жизнь. Одно время Софья Петровна считалась его невестой, но их брак так и не состоялся. Они расставались и вновь сходились. В 1896 году, после смерти М. А. Хитрово, Соловьев вновь сделал предложение Софье Петровне, но она отказала, так как… готовилась стать бабушкой!

Если судить по биографическим сведениям, то после 1887 г. постоянных и нежных интимных чувств у В. Соловьева не появлялось. Ни с кем он не был близок и ни в ком не находил настоящей взаимности… Современный психиатр предполагает наличие у В. Соловьева малопрогредиентной психопатоподобной формы шизофрении, которая в конечном счете привела к выраженному специфическому эмоционально-волевому изменению личности при сохраненном, однако, интеллекте (А. В. Шувалов, 2004).

6. «Философия конца…»

Если не касаться духовного космоса Соловьева, то внешне его жизнь не была богата событиями. В феврале 1877 г. он ушел из университета, но остался членом Ученого комитета при Министерстве народного просвещения. Побывал на театре военных действий в 1877–1878 гг., летом 1878 г. вместе с Ф. М. Достоевским посетил Оптину пустынь. В апреле 1880 г. защитил докторскую диссертацию «Критика отвлеченных начал». После публичной лекции, в которой он призвал помиловать убийц Александра II, ушел в отставку. Вернулся к преподаванию в 1891 г., снова был отставлен. В 1883 г. перенес тяжелое тифоподобное заболевание, летом 1894 г. — холеру (был при смерти). В 1896 г. исповедовался у протоиерея А. Иванцова-Платонова, профессора церковной истории Московского университета, который не отпустил ему грехи из-за догматических расхождений Соловьева с каноническим православием. В 1891 г. В. Соловьев стал редактором отдела философии «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона», где опубликовал 200 статей.

Многие современники отмечают невеселое настроение Соловьева во второй половине 80-х гг., хотя он сам ощущал себя проповедником, публицистом, агитатором и оратором, нетерпеливым критиком и поэтом, иной раз даже каким-то пророком и мистическим визионером. Быть просто профессором ему было скучно!

С середины 90-х гг. В. Соловьева начали донимать головные боли, о причине которых врачи могли только долго и бесплодно гадать, хотя семейным врачом Соловьевых был профессор Московского университета Михаил Петрович Черинов (1838–1905). Он окончил медицинский факультет Московского университета в 1862 году, доктор медицины с 1867 года. Экстраординарный профессор (1873), ординарный профессор кафедры общей терапии и врачебной диагностики. Кроме терапии, преподавал историю медицины, был ординарным профессором кафедры истории и энциклопедии медицины медицинского факультета. Заслуженный профессор Московского университета (1894). Область научных интересов — инфекционные болезни. Читал лекции по патологии и терапии, истории и энциклопедии медицины, терапевтической клинике.

С диагнозом, который тогда стал и приговором, удалось определиться только к 1897 году: «нефрит, сердечная слабость и артериосклероз». Лечение могло быть только симптоматическим и, стало быть, неэффективным…

В 1896 году В. Соловьев снова посетил Египет, где в сухом климате пустыни почувствовал себя хорошо, а в апреле 1899 г. Отправился на Ривьеру (Канн), затем в Женеву, Лозанну, Базель. Несомненное наличие высокой (почечной) артериальной гипертонии врачи (хотя уже была манжетка Рива‑Роччи, но Н. С. Коротков еще не описал свой метод измерения давления) могли определять тогда только по пульсу и усиленному верхушечному толчку сердца. Повлиять на нее они никак не могли, и это закономерно (на фоне криза) привело к отслойке сетчатки на одном глазу. В. Соловьев наполовину ослеп. Два месяца он воздерживался от пера и книг, что само по себе было для него пыткой. От уныния и отчаяния, вероятно, его оберегал вероучительный идеализм… Он с горькой иронией пишет о себе в третьем лице: «Пока мой друг был молод и мог легко переносить крепкие напитки, каторжная жизнь, которую он себе создал вследствие его вежливости, хотя и удручала его, но не переходила в трагедию: вино веселило его и спасало от отчаяния. Уже готовый взяться за веревку, он брался за бутылку и, потянувши из нее, бодро тянул свою цепь. Но здоровья он был слабого и в сорок пять лет должен был отказаться от крепких напитков. В трезвом состоянии его каторга показалась ему адом, и вот теперь меня извещают, что он покончил с собой». Здесь все, кроме последнего, точно!

В последние месяцы жизни философа его пессимизм отчетливо прогрессировал. Ведь он, кроме всего прочего, был человек без дома, без семьи, за которым некому было ухаживать... Современник писал: «В. С. Соловьев приехал в Москву вечером 14 июля и провел ночь в „Славянском базаре“. Выехал он совершенно здоровый из с. Пустыньки, со станции Саблино, но уже по приезде в Москву почувствовал себя нездоровым. 15-го утром, в день своих именин, он был в редакции „Вопросов философии“, где оставался довольно долго… В редакции Владимир Сергеевич не производил впечатления больного, был разговорчив и даже написал юмористическое стихотворение. Из редакции он отправился к своему другу A. Г. Петровскому, которого он поразил своим дурным видом, а от него, уже совсем больной, прибыл на квартиру H. B. Давыдова. Не заставши его дома, он вошел и лег на диван, страдая сильной головною болью и рвотой. Через несколько времени H. B. Давыдов вернулся домой и был очень встревожен состоянием Владимира Сергеевича, объявившего ему, что едет с ним ко мне в Узкое. Он несколько раз пытался отговорить его от этой поездки, предлагал ему остаться у себя, но Владимир Сергеевич решительно настаивал. „Этот вопрос принципиально решенный, — сказал он, — и не терпящий изменения. Я еду, и если вы не поедете со мной, то поеду один, а тогда хуже будет“. H. B. Давыдов спрашивал меня по телефону, и я, думая, что у Соловьева простая мигрень, советовал предоставить ему делать, как он хочет. Прошло несколько часов, в продолжение которых больной просил оставить его отлежаться. Наконец он сделал усилие, встал и потребовал, чтобы его усадили на извозчика. Наступил вечер, погода была скверная и холодная, шел дождик, предстояло ехать 16 верст, но оставаться Соловьев не хотел. Дорогой ему стало хуже; он чувствовал дурноту и полный упадок сил, и, когда он подъехал, его почти вынесли из пролетки и уложили на диван в кабинете моего брата, где он пролежал сутки, не раздеваясь.

На другой день, 16-го, был вызван доктор A. H. Бернштейн, а 17-го приехал H. H. Афанасьев, который и пользовал Владимира Сергеевича до самой его смерти. Кроме того, его посещали московские доктора — A. A. Корнилов, бывший у него три раза, проф. A. A. Остроумов, следивший за болезнью, и A. Г. Петровский. Так как H. H. Афанасьев должен был временно отлучаться по делам службы, то на помощь ему был приглашен A. B. Власов, ординатор проф. Черинова, находившийся при больном безотлучно.

Врачи нашли полнейшее истощение, упадок питания, сильнейший склероз артерий, цирроз почек и уремию. Ко всему этому примешался, по-видимому, и какой-то острый процесс, который послужил толчком к развитию болезни.

В последние дни температура сильно поднялась (в день смерти до 40°), появились отек легких и воспаление сердца. Состояние с самого начала было признано крайне серьезным. Нельзя не отметить самого внимательного и сердечного отношения со стороны врачей, лечивших Владимира Сергеевича и сделавших все, что было в их силах.

Первые дни Владимир Сергеевич сильно страдал от острых болей во всех членах, особенно в ногах, спине, голове и шее, которую он не мог повернуть. Затем боли несколько утихли, но осталось дурнотное чувство и мучительная слабость, на которую он жаловался. Больной бредил и сам замечал это. По-видимому, он все время отдавал себе отчет в своем положении, несмотря на свою крайнюю слабость. Он впадал в состояние полузабытья, но почти до конца отвечал на вопросы и при усилии мог узнавать окружающих.

…На второй же день он стал говорить о смерти, а 17-го он объявил, что хочет исповедоваться и причаститься, „только не запасными дарами, как умирающий, а завтра после обедни“. Потом он много молился и постоянно спрашивал, скоро ли наступит утро и когда придет священник. 18‑го он исповедовался и причастился св. тайн с полным сознанием. Силы его слабели; он меньше говорил, да и окружающие старались говорить с ним возможно меньше; он продолжал молиться то вслух, читая псалмы и церковные молитвы, то тихо, осеняя себя крестом.

24-го числа приехала мать Владимира Сергеевича и его сестры. Он узнал их и обрадовался их приезду. Но силы его падали с каждым днем. 27-го ему стало как бы легче, он меньше бредил, легче поворачивался, с меньшим трудом отвечал на вопросы; но температура начала быстро повышаться; 30-го появились отечные хрипы, а 31-го, в 9 1/2 ч. вечера, он тихо скончался.

Его похоронили в четверг, 3 августа, рядом с могилой его отца Сергея Михайловича; он говорил мне во время болезни, что приехал в Москву главным образом „к своим покойникам“, чтобы навестить могилу отца и деда. Его отпевали в университетской церкви, где еще в раннем детстве ему явилось первое его видение. Начало августа — самое глухое время в Москве, и на похоронах было сравнительно немного народу. Мы шли за его гробом с несколькими друзьями, вспоминали о нем и говорили о том, какого хорошего, дорогого и великого человека мы хороним» (С. Н. Трубецкой, 1900).

Отмечу, что первым к В. Соловьеву был вызван психиатр, его хороший знакомый Александр Николаевич Бернштейн (1870–1922), отец нашего выдающегося физиолога Н. А. Бернштейна. Мозговая симптоматика преобладала (артериальная гипертония, криз, уремическая интоксикация), потому и был вызван психиатр, а уже потом начали приезжать терапевты. В большинстве своем это были ученики Г. А. Захарьина: Алексей Григорьевич Петровский и Николай Николаевич Афанасьев, не ладивший с Захарьиным знаменитый профессор Алексей Александрович Остроумов.  Кроме того, был среди врачей и талантливый ученик профессора А. Я. Кожевникова Александр Александрович Корнилов (1859–1926) — невролог, доктор медицины (1895), профессор (1911). Он окончил в 1881 г. медицинский факультет Московского университета. В 1882–1885 гг. — сверхштатный ординатор клиники нервных болезней там же. В 1885–1897 гг. — старший врач отделения внутренних болезней Бахрушинской больницы. В 1897–1916 гг. — консультант-невропатолог Софийской детской больницы. Одновременно врач собственного электролечебного и водолечебного заведения в Москве (1885–1901), сверхштатный экстраординарный профессор кафедры нервных болезней на базе Ново‑Екатерининской больницы медицинского факультета ИМУ (1911–1917).

…Даже очень не любивший В. Соловьева В. В. Розанов вынужден был признать: «если уж кому усиленно не было причин „весело жить на Руси“, то это Соловьеву». А сам Соловьев сказал примиряюще: «Первенство бытия принадлежит не отдельным частям, а целому. Безусловное первоначало и источник всякого бытия есть абсолютная целость всего сущего, есть Бог»…

Николай Ларинский, 2001–2002, 2015

---

Оставить комментарий:

Имя:*

E-mail:

Комментарий:*

 я человек

 Ставя отметку, я даю свое согласие на обработку моих персональных данных в соответствии с законом №152-ФЗ
«О персональных данных» от 27.07.2006 и принимаю условия Пользовательского соглашения