Практически каждый человек имеет какие-то знания об оказании первой помощи: помнит со школьной скамьи, времен обучения в автошколе, рабочих семинаров по технике безопасности, а также из многочисленных книг и фильмов. Однако в лучшем случае этих знаний может оказаться недостаточно в экстренной ситуации, в худшем — они могут быть губительны для пострадавшего.
Так случилось, что первый Патриарх Всея Руси после отмены Петром I патриаршества, по вине большевиков принял мученическую смерть, которой предшествовала тяжелая, безысходная тогда, болезнь…
Последние дни патриарха Тихона
(Воспоминания врача)
Эмилия БАКУНИНА
…Меня часто расспрашивают о последних днях и смерти патриарха Тихона, скончавшегося в нашей лечебнице, в Москве, на Остоженке. Этот интерес понятен, если только не ждать от врача каких-нибудь "политических разоблачений", в связи с толками о завещании покойного патриарха. Для нас патриарх был больным старым человеком, почти обреченным, или, как он был записан в больничной книге, "гражданином Беллавиным", здоровье которого требовало отдыха от всяких дел и тяжелых вопросов. Поэтому никаких с ним бесед, кроме обычных житейских - об его самочувствии, о необходимости для него беречься, - мы никогда не заводили; не склонен был к этому и сам наш больной. Неуместны были бы и какие-нибудь догадки об иной стороне его жизни, по случайным его словам или по намекам окружавших его лиц. Поэтому и рассказать о нем я могла бы только как врач о пациенте, около трех месяцев пробывшем под его постоянным врачебным наблюдением.
Конечно, патриарх Тихон не был рядовым больным; исход его болезни тревожил и Москву и всю Россию, и этого исхода ждали не только люди, ему преданные, но и полицейские власти. Это заставляло нас уже не для собственного, а для общественного успокоения во всех, даже пустяшных с медицинской точки зрения случаях (как, например, зубная боль) обращаться к консультации других врачей и разделять с ними ответственность за состояние больного. С другой стороны, именно это особое положение больного, его высокий духовный сан, часто не давало возможности подвергнуть его строжайшему режиму; свои обязанности главы Церкви он ставил выше забот о здоровье, и с этим приходилось мириться в тех случаях, когда не удавалось убедить его беречь свои силы. К сожалению, нельзя было убедить бережнее относиться к немощам старого и тяжко больного человека его окружение, главным образом имевшее к нему постоянные дела духовенство, и еще менее - агента и следователей ГПУ. Тут, в российских условиях, мы были бессильны. Возможно, что полный покой продлил бы на год-два жизнь патриарха Тихона, но сам он говорил, что "належаться" он еще успеет, что бросить дела он не имеет права.Таким образом, в моих воспоминаниях о патриархе не может быть ничего сенсационного. Это просто история последнего периода его болезни и той стороны его общественного служения, которая была видна и нам, относившимся к нему как к трудному пациенту, слишком мало о себе заботившемуся. Эти воспоминания я кратко записала, исполняя настоятельную просьбу нескольких лиц.
***
Поздно вечером 12 января 1925 года в нашу лечебницу на Остоженке зашел знакомый врач и спросил меня, можем ли мы принять к себе больного с тяжелыми сердечными припадками, нуждающегося в серьезном лечении и внимательном уходе. Я ответила, что можем, но ввиду тяжкого заболевания не в общую, а в отдельную палату.
- Значит, можно привезти больного завтра?
- Привозите. - Этот больной - патриарх Тихон.
- Почему же вы сразу не сказали?
- Боялся, что не примете.
И доктор рассказал мне, что сегодня же должны были перевезти патриарха Тихона в одну частную лечебницу, где была занята для него комната, но вчера вечером оттуда позвонили и сказали, что боятся его принять. На патриарха это так подействовало, что он отказался переезжать куда-нибудь из Донского монастыря, и врачам пришлось настоятельно требовать, а близким долго уговаривать больного, чтобы он согласился на новую попытку найти для него лечебницу. Что помощь патриарху Тихону была сопряжена с известным риском - в том вряд ли могло быть сомнение; больницы боялись, что их закроют за это. На опыте своей лечебницы нам пришлось впоследствии убедиться, что опасение это было не напрасно.
О том, что патриарх Тихон очень болен, в Москве было известно; его положение стало серьезным после того, как в Донском монастыре, в одной из комнат отведенного ему помещения, неизвестными лицами был убит его келейник, как говорили - по ошибке, вместо самого патриарха. Патриарх еще не был очень старым, в нашей лечебнице ему исполнилось шестьдесят лет, но жизнь в постоянной тревоге, домашний арест в монастыре, которому он был подвергнут, и в особенности толпа посетителей, отказывать которым в приеме он не хотел и не мог, тяжко отзывались на его сердечной болезни. Было важно подвергнуть его больничному режиму и создать часы обязательного отдыха, который был ему необходим, и внимательному наблюдению и лечению, которое единственно могло продлить его жизнь. Кроме давнего хронического воспаления почек и общего склероза, за последнее время у него появились припадки грудной жабы, особенно участившиеся после происшедшего у него на глазах убийства.Привезли патриарха на следующий день. Высокого роста, прямой, седой, очень худой, на вид гораздо старше своих лет. Несмотря на плохое состояние, он хорошо собой владел, ни на что не жаловался, хотя видно было, что очень нервен и возбужден. Приехал он на своем постоянном извозчике; с ним прибыли два его келейника, один - бесцветный монашек, другой - светский, сын его друзей.Постоянными врачами патриарха были профессор К. и его ассистент доктор П. Оба продолжали навещать его и в лечебнице. После их консультации с врачами лечебницы патриарху был предписан полный покой, ванны и укрепляющее лечение.
Мы поместили его в небольшой светлой комнате, которая ему понравилась, придав ей, по возможности, "домашний" вид. Комната белая, с окном, выходящим в сад, с видом на Зачатьевский монастырь. Белая тюлевая занавеска, покойное кожаное кресло, небольшой письменный стол. Было воспрещено пускать к больному посетителей без разрешения врачей.
Больной был особенно доволен, что его окно выходит в сад. Когда наступила весна, он любовался видом на монастырь и говорил:
- Вот хорошо! И зелени много, и птички.
Были у него свои иконы, стоявшие на маленьком столике, покрытом скатертью, и перед ними лампадка. На стене висела единственная картина: два мальчика смотрели с моста вдаль.
Когда он чувствовал себя лучше, то много читал, сидя в кресле у кровати. Читал Тургенева, Гончарова и "Письма Победоносцева".
В облачении, белом клобуке и с посохом патриарх казался очень видным и торжественным. Обычно его водили под руки, делая это не столько ввиду его слабости (он был еще достаточно бодр), сколько как бы для почета. Честь выводить его приняли на себя одна из сиделок и муж кастелянши, относившиеся к нему с величайшим вниманием и исключительной заботливостью. Но когда патриарх лежал или сидел в кресле в своей комнате, он сразу превращался в больного и жалкого старичка. Здесь он надевал старый и потертый зеленоватый подрясник, устраивался поудобнее и, видимо, радовался возможности посидеть одному и воспользоваться столь редким для него досугом.
Из наших врачебных предписаний труднее всего было соблюсти самое главное и важное - покой для больного. Со дня переезда его в лечебницу не было отбоя от посетителей, одни из которых приходили по делам, другие - навестить патриарха. Были такие, "не пустить" которых было очень трудно. На другой же день явился в лечебницу Тучков, заведующий отделом ГПУ, за которым числился патриарх. Вызвал меня и потребовал свидания с "гражданином Беллавиным". Тучков - среднего роста, плотный, крепко скроенный и сшитый полуинтеллигент, обходительный и достаточно развязный. Я сказала ему, что видеть больного сейчас нельзя, так как врачами предписан ему полный покой; всякое волнение для него опасно. - А что, разве патриарх опасно болен?
- Грудная жаба всегда опасна, а кроме того, у него болезнь почек.
- Так что он может у вас скапутиться?
Я ответила, что при такой болезни патриарх может умереть от сердечного припадка.
- Как же вы не побоялись принять его в лечебницу? Ведь если он у вас умрет, фанатики могут обвинить вас в том, что вы способствовали его смерти.
Объяснила Тучкову, что смерть пациента всегда тяжела и что нередко близкие винят в смерти не болезнь, а лечивших врачей. И все-таки мы должны принимать в лечебницу всех, кому нужны медицинская помощь и уход. Впрочем, нам не приходится опасаться таких обвинений со стороны лиц, близких к патриарху; наша лечебница достаточно в Москве известная. - А чем вы его кормите? - Даем то, что предписано врачами. - Ну а со стороны ему ничего не приносят? - Со стороны мы разрешаем ему принимать только фрукты. - А, это хорошо, что вы со стороны не принимаете.
Не знаю, насколько была искренна такая заботливость Тучкова: боялся ли он возможных случайностей или только хотел знать, насколько бережно охраняется патриарх в лечебнице.
На этот раз на немедленном личном свидании он не настаивал и приехал снова только через два дня, когда патриарх мог его принять.
Но нелегко было оберегать патриарха и от других посетителей, в особенности от приходивших к нему по делам Церкви - от митрополита Петра Крутицкого и других. Только две первые недели нам удавалось ограничивать их визиты, часто вопреки просьбам самого больного. Позже, когда он немного оправился и особенно когда он стал выходить, эти визиты были ежедневными и явно для него утомительными. Но патриарх считал своей обязанностью лично вникать во все дела, подлежащие его ведению.
За эти две первые недели патриарх Тихон очень отдохнул и, насколько мог в его положении, поправился. Он, видимо, наслаждался своим покоем и предписанным ему режимом. Нервное возбуждение улеглось, и частые анализы показывали, что улучшилось состояние почек. Сам он не раз говорил, что чувствует себя гораздо лучше и бодрее. Врачей принимал всегда с ласковостью и охотой, любил поговорить, пошутить. К персоналу лечебницы относился с исключительной приветливостью - и к нему относились с тем большим почтением и предупредительностью. Во всех своих нуждах старался обходиться помощью Кости, своего светского келейника, к уходу которого он очень привык. Бывший при нем монашек заботился о нем меньше; так, например, он нередко пускал к патриарху посетителей без нашего ведома и даже вопреки запрещению.
В разговоре с патриархом мы старались не подымать никаких волнующих его вопросов. Сам он говорил на темы, посторонние его болезни, всегда в шуточной форме. С моим мужем, доктором, говаривал подолгу о предметах посторонних; в беседе со мной упомянул однажды о живоцерковниках, но сейчас же свел на шутку, чтобы не продолжать разговора на эту тему.
Мы, все врачи, очень просили больного продолжить строгий режим и дольше не заниматься делами, но убедить его не удалось. На третью неделю пребывания в лечебнице он уже ежедневно принимал Петра Крутицкого, своего ближайшего помощника, а также часто вдову его убитого келейника, которой он многим помогал. Эти визиты всегда его очень утомляли. Но и помимо них приходило много людей по делам, за советами, за благословением, за помощью, просто навестить. В приемной была всегда толпа, которую приходилось убеждать дать больному покой. Дважды приходили к нему депутации от рабочих фабрик, бывшей Прохорова и какой-то другой. Приносили ему подарки. Рабочие поднесли ему пару хороших сафьяновых сапог на белом кроличьем меху, в которых позже он всегда выезжал на церковные службы и которыми очень гордился. В морозную зиму эти сапоги были для него действительно спасением. От другой рабочей депутации он получил церковное облачение.
Петра Крутицкого патриарх, по-видимому, не очень долюбливал, хотя в приеме ему никогда не отказывал. Это был высокий, тучный, пышноволосый, грубоватый и довольно неприятный в общении человек. Говорили, что патриарх недолюбливал его за то, что он слишком настойчиво добивался перед ним поста московского митрополита и почти вынудил у патриарха это назначение. Петра Крутицкого монашек пускал часто без разрешения, как и других архиереев. Бороться с этим нарушением предписанного режима было очень трудно, сам же патриарх не протестовал и не жаловался.
Заходили к патриарху и наши больные; их посещения его не волновали и, напротив, очень ему нравились; он сам расспрашивал про больных и интересовался их судьбой. Помню, что одна наша больная очень боялась предстоявшей ей тяжелой операции; перед самой операцией попросилась к патриарху поговорить, и мы ей разрешили. От патриарха она вернулась совершенно успокоенной; он поговорил с ней ласково, уверенно и утешительно. Это была помощь патриарха врачам. Каждый хирург знает, как облегчает его работу спокойствие и полное доверие больного.
Несколько раз был у патриарха Тихона чекист Тучков. Когда он заходил, патриарх отсылал всех. Однажды он рассказал, что Тучков неоднократно предлагал ему уйти на покой - уехать куда-нибудь на юг.
- Что на покой... Успею належаться, а пока нужно работать! Так же он отвечал и нам, когда мы уговаривали его отдохнуть подольше и не выезжать по приглашению на церковные службы.
- Нет, поехать надо. Работать нужно! Если так подолгу не показываться, так и забудут меня.
Не останавливали его и холода. На уговоры отвечал, показывая на теплые сапоги, подаренные ему рабочими: - А вон они стоят. С ними никакой холод не страшен. Приезжал в больницу следователь ГПУ и долго допрашивал патриарха. Перед визитами Тучкова и следователя патриарх волновался, но старался шутить, говорил:
- Вот завтра приедет ко мне "некто в сером". О допросе и о разговорах с Тучковым никогда ничего не рассказывал. Едва немного оправившись, патриарх стал принимать много народа и выезжать на церковные службы, обычно к обедне, но иногда и ко всенощной. Во время его службы церкви были всегда переполнены, и при выходе патриарх долго не мог пробраться к своему экипажу. Каким-то образом верующие во всей Москве узнавали о том, когда и где служит патриарх; никаких публикаций, конечно, не могло быть. Служил он в церкви Воскресения (рядом с нашей лечебницей, на Остоженке), иногда у Бориса и Глеба; особенно много народа собиралось, когда он служил в Замоскворечье, на Якиманке, а также на Елоховской. Чаще служил в Донском монастыре, а на первой неделе Великого поста провел там пять дней в ежедневной службе. С церковных служб возвращался всегда в крайнем утомлении; вероятно, утомляла его не столько служба, сколько толпа, встречавшая и провожавшая его и подходившая под благословение. Эта толпа стояла не только у храмов, но и у дверей нашей лечебницы, когда ожидался его выезд.
Не было никаких способов воспрепятствовать этим выездам больного. На наши советы и возражения он отвечал одним словом "нужно" и, конечно, сам сознавал, что окончательно губит свое слабое здоровье. Все, что мы могли делать, это хотя бы в самой лечебнице, по возможности, охранять его покой и следить за его лечением. И наблюдения и исследования показывали, что в состоянии его здоровья произошло ухудшение, и значительное: плохая деятельность почек, постоянная усталость и недомогание. Особенно плохо он себя почувствовал после открытия заседания Синода, откуда он вернулся поздно вечером. Как нам рассказывали, на патриарха угнетающе подействовала создавшаяся там обстановка. Он почувствовал себя совершенно одиноким, так как всех близких ему людей, на которых он надеялся опереться, своевременно удалили из Москвы.
Незадолго до смерти у патриарха разболелись зубы. Его беспокоили два корешка, и он хотел их удалить. Был приглашен к нему врач В., который и удалил ему, под новокаином, несколько корешков. После этого у него распухла десна, и опухоль распространилась к глотке. Хотя ему было больно не только глотать, но и говорить, он все-таки выехал служить обедню, а вернувшись, рассказывал мне, что последние возгласы произносил с большим трудом. Тут только удалось убедить его прекратить выезды, пока не пройдут боли. Опасаясь каких-нибудь осложнений, мы пригласили на консультацию врачей-специалистов по горлу - профессора С., доктора Г. Строго говоря, это местное заболевание было настолько пустяшным, что к консультации мы прибегли только потому, что это был патриарх Тихон. Врачи не нашли ничего серьезного и предписали покой и лечение ингаляциями и полосканиями. Крайняя слабость патриарха объяснялась общим тяжелым состоянием и крайним нервным утомлением. Правда, за три месяца пребывания в лечебнице у него не было припадков грудной жабы, но организм был совершенно расстроен, и надеяться было можно лишь на некоторое продление его жизни, а не на излечение.
Так как патриарх продолжал жаловаться на горло, мы вторично созвали консультацию специалистов, причем все врачи подтвердили, что в этой области ничего опасного и серьезного нет.
Эта консультация состоялась 6 апреля вечером, в день смерти патриарха.
Узнав о предстоящей консультации, к патриарху пришел митрополит Петр Крутицкий. Келейник пустил его, но так как митрополит долго не уходил и о чем-то горячо говорил с патриахом, то келейник вызвал меня и сказал, что патриарх взволнован, страшно утомлен беседой и чувствует себя очень плохо. Чтобы прекратить это, я пошла к больному и у его дверей встретила Петра Крутицкого, спешно выходившего с какими-то бумагами.
После консультации патриарх вышел в столовую, которая была рядом с его комнатой, потом сказал, что хочет лечь, а так как боится, что не будет спать, то просит впрыснуть ему морфий. Когда он боялся сердечного припадка, он иногда прибегал к этому средству и очень в него верил. Вероятно, на этот раз он чувствовал приближение последнего припадка; его келейник после рассказывал мне, что крайне утомленный патриарх делал какие-то странные движения руками, как всегда у него бывало перед припадками. Заметив это, келейник посоветовал ему лечь сразу, но он ответил:
- Успею, Костя, належаться. Ночка будет долгая, ночка будет темная. Своего келейника он знал с его детства и всегда называл уменьшительным именем.
С моего разрешения сестра впрыснула больному морфий. Позже я заходила к нему. Он успокоился, сказал, что теперь чувствует себя хорошо и надеется заснуть.
К полуночи я ушла к себе на квартиру, которая помещалась в том же доме, но скоро за мной прислали, так как больному опять сделалось очень плохо. Прибежав, я застала патриарха в припадке грудной жабы. Он был очень бледен, уже не мог говорить и только показывал рукой на сердце. В глазах был смертельный ужас. Пульс еще был, но тотчас же стал исчезать. Впрыскивания камфоры и кофеина не произвели никакого действия.
Через несколько минут патриарх скончался. Кроме меня при этом присутствовали: сестра отделения, дежурный келейник и доктор Щ., живущий рядом, которого вызвали по телефону. Было около 12 часов ночи.
***
Послали немедленно за митрополитом Петром и дали знать по телефону в Донской монастырь.
Едва появился Петр, как вслед за ним приехал Тучков и с ним два человека. Очевидно, наш телефон был соединен с ГПУ, так как Тучкову никто из лечебницы не звонил. Когда кто-то из врачей спросил Тучкова, как узнал он о смерти патриарха, Тучков только улыбнулся и ничего не ответил.
Вызвали меня, и Тучков подробно расспросил, как все произошло, какие лекарства давали патриарху и кто к нему заходил. Затем приехавшие поднялись в палату покойного, выразили удивление, что он очень бледен, а один из компании Тучкова внимательно осмотрел шею патриарха - как смотрят, когда хотят определить, нет ли признаков задушения. По-видимому, это был врач.
Весть о смерти патриарха разнеслась по Москве в ту же ночь. Звонки были беспрерывны. Запрашивали милицейские участки, редакции газет, частные лица, духовенство. Много духовных лиц сейчас же явилось в лечебницу, и некоторые предложили тут же ночью перенести тело патриарха в соседнюю церковь, чтобы наутро торжественно доставить его в Донской монастырь. Не решаясь сделать это самостоятельно, запросили ГПУ и получили категорический отказ. Мало того, по распоряжению ГПУ была вытребована карета скорой медицинской помощи для перевозки тела в Донской монастырь. При этом произошла такая сцена. В "Скорой помощи" в доставке кареты отказали:
- Мы перевозим больных, а не мертвых.
Агент ГПУ вызвал какой-то номер телефона, рассказал об отказе и попросил собеседника:
- Надави!
Тот, очевидно, "надавил", и вскоре карета была подана. Когда тело патриарха увезли, его комната была опечатана. Несколькими днями позже приехал Тучков и в присутствии администрации лечебницы и митрополита Петра произвел опись вещей. Среди вещей были найдены 4000 рублей, которые Тучков взял со словами:
- Они нам пригодятся.
Это были деньги, собранные прихожанами и отданные патриарху. Лежали они в корзиночке около кровати, и патриарх говорил мне про них:
- Вот хотят прихожане устроить мне домик, собрали деньги. А то в монастыре помещение низкое, тесное и очень неудобное. Как соберется много народу - дышать нельзя.
Любимые сапожки патриарха, подарок рабочих, взял себе митрополит Петр.
В Донском монастыре, где тело патриарха было выставлено в течение четырех дней, днем и ночью толпился народ. Живая очередь запрудила всю Донскую улицу. В день похорон к монастырю лился людской поток почитателей покойного, и были в толпе люди всех классов и возрастов. Самый монастырь был черен от людей: был занят весь двор, лестницы, приступки, ниши стен.
Вынос тела и погребение окончились в 4 часа дня. В газетах о смерти патриарха была напечатана маленькая заметка петитом среди остальной хроники. Было сказано, что похороны патриарха привлекли мало публики, причем бросилось в глаза "полное отсутствие среди этой публики рабочих и крестьян".
Тучков был прав, когда спрашивал, как мы не боимся принять в лечебницу тяжело больного патриарха. Смерть его наполнила Москву самыми смутными и нелепыми слухами. Говорили, что врач, вырывая ему корешки зубов, впрыснул какой-то яд вместо новокаина, путали фамилии лечивших патриарха врачей, распространяли слухи об аресте. Трудно было в этих слухах разобраться и понять, кого именно обвиняют и в чем.
Ко мне в лечебницу пришел некий Беллавин, будто дальний родственник патриарха. Он был однажды и при патриархе, но тот не захотел его принять, сказав, что это вовсе не родственник, а только его однофамилец. Этот Беллавин явился спросить, почему тело патриарха не подверглось вскрытию. Ему объяснили, что когда причина смерти вполне ясна и понятна, то вскрытия не делают, и что патриарх умер в припадке грудной жабы.
- А уверены ли вы, что у него была грудная жаба? Ему ответили, что сомнения быть не могло. Но, кажется, это его не убедило.
Вскоре после смерти патриарха было опубликовано в газетах его известное завещание. Решительно никто в Москве не хотел поверить, что патриарх подписал добровольно и собственноручно; текст был написан не им, но на подлинности подписи газеты настаивали. Странно было то, что в одной газете при подписи стояла пометка "Донской монастырь", а в другой "Остоженка".
В завещании патриарх Тихон назначал своим заместителем Петра Крутицкого. Как-то невольно вспомнилась бумага, которую митрополит Петр вынес из комнаты патриарха за два часа до последнего рокового припадка, окончившего жизнь патриарха…
На этом заканчиваются воспоминания врача Э.бакуниной. Они, безусловно, пристрастны и не всегда объективны. Для того, что бы повествование было более понятным читателям, дадим биографические справки о действующих в воспоминаниях лицах.
Патриарх Тихон (В миру Василий Иванович Беллавин (19 (31) января 1865, погост Клин, Торопецкий уезд, Псковская губерния — 7 апреля 1925, Москва) — епископ Православной Российской Церкви; с 21 ноября (4 декабря) 1917 года Патриарх Московский и всея России, первый после восстановления патриаршества в России.Канонизирован Русской Церковью в лике святителей Архиерейским собором Русской Православной Церкви 9 октября 1989 года. Будущий Патриарх родился в приходе Воскресенской церкви погоста Клин Торопецкого уезда Псковской губернии, в семье потомственного священника Иоанна Тимофеевича Беллавина; впоследствии родитель был переведён в приход Спасо-Преображенской церкви города Торопца, в Псковской епархии. Фамилия Беллавинъ была довольно распространена на Псковщине среди лиц духовного звания.У Василия Беллавина было 3 родных брата, которые умерли, не дожив до старости. Родительница, Анна Гавриловна, скончалась 29 апреля 1904 года (последний раз епископ Тихон гостил у неё в Торопце на Рождество 1903 года, проездом из Петербурга назад в США, в свою епархию), после чего у него не осталось близких родственников.
По словам современника, «с детства Тихон был очень добродушным, кротким и богобоязненным без лукавства и святошества»; среди своих товарищей по Псковской семинарии имел шутливое прозвище «Архиерей».
В 1888 году окончил СПб Духовную Академию, где среди товарищей имел прозвище «Патриарх». 11 июня 1888 года был определён преподавателем догматического богословия в Псковской Духовной семинарии.
В декабре 1891 года пострижен в монашество с именем Тихон; 22 декабря рукоположён во иеромонаха.
В марте 1892 года назначен инспектором Холмской духовной семинарии; в июле — ректором Казанской, а затем Холмской духовной семинарии; состоял председателем Епархиального училищного совета, председателем православного братства и цензором изданий.19 октября 1897 года хиротонисан во епископа Люблинского, викария Холмско-Варшавской епархии. Хиротония была совершена в Троицком соборе Александро-Невской Лавры митрополитом Петербургским и Ладожским Палладием (Раевым).14 сентября 1898 года назначен епископом Алеутским и Аляскинским — вместо отбывшего в Россию епископа Николая (Зиорова); с 1900 года — Алеутский и Северо-Американский.12 декабря 1903 года, по его просьбе, святейший синод принял решение о создании Аляскинского викариатства в Североамериканской епархии; викарием было определено быть епископу Иннокентию (Пустынскому). Синод также дал согласие на возведение архимандрита Рафаила (Хававини) в епископа Бруклинского, 2-го викария, хиротония которого состоялась 12 марта 1904 года в храме святителя Николая в Бруклине (основан в 1895 году).По его предложению, в 1905 году синод перенёс епископскую кафедру из Сан-Франциско в Нью-Йорк, где его попечением и стараниями отца Александра Хотовицкого в 1902 году был выстроен кафедральный Свято-Николаевский собор в Манхэттене.
5 мая 1905 году возведён в сан архиепископа.
В 1905 году в Миннеаполисе была открыта первая в Америке православная семинария, в 1913 году переведённая в Тенальфи (Tenalfy,Нью-Джерси) и закрытая в 1923 году за отсутствием средств. (В 1938 году была возобновлена епископом Макарием (Ильинским) как Свято-Владимирская в городе Нью-Йорк и в 1961 году переехала в Крествуд, штат Нью-Йорк.)
В епископство Тихона имели место случаи перехода ряда американцев из инославия в лоно Российской церкви. Так, бывший священник Епископальной церкви США Ингрэм Ирвин (Ingram N. W. Irvine) был рукоположён архиепископом Тихоном в Нью-Йорке 5 ноября 1905 года.
При его деятельном участии продолжился и завершился перевод богослужебных текстов на английский язык: выполнен г-жой Изабель Хэпгуд (Isabel F. Hapgood) с церковнославянского.
При нём были открыты десятки новых храмов, активную роль в строительстве и организации приходов при которых принимало Русское православное кафолическое общество взаимопомощи. По предложению последнего архиепископ Тихон благословил иеромонаха Арсения (Чаговцова) на строительство первого православного монастыря в Северной Америке (Саут-Кейнан, штат Пенсильвания), при котором была устроена школа-приют для сирот.
При Преосвященном Тихоне в состав епархии вошли 32 общины, пожелавших перейти из униатства в православие, что явилось продолжением «движения Товта», приведшего в православие около 250 тысяч русинских грекокатоликов.
25 января 1907 года последовал перевод на кафедру Ярославскую и Ростовскую (13 марта отбыл из Америки).
Прибыл поездом в Ярославль в 2 часа дня 11 апреля 1907 года; был встречен на вокзале, среди прочих лиц, своим викарием — епископом Угличским Евсевием (Гроздовым). Его викариями на Ярославской кафедре позднее были: Угличский Иосиф (Петровых) — с 1909 года; Рыбинский Сильвестр (Братановский) — с 1910 года.
Состоял почётным председателем ярославского отделения Союза русского народа.
В ходе празднования 300-летие Дома Романовых, встречал императорскую семью при входе в Успенский собор Ярославля, затем давал императору объяснения в Спасском монастыре, бывшем местом пребывания царя Михаила Фёдоровича в 1613 году.
22 декабря 1913 года, вследствие, согласно некоторым свидетельствам, конфликта с ярославским губернатором графом Д. Н. Татищевым, был переведён в Вильну (Северо-Западный край). При переводе из Ярославля, Городская дума Ярославля почтила его титулом «Почётного гражданина города Ярославля»; Святейший Синод в сентябре 1914 года разрешил ему принять звание — «случай избрания епископа почётным гражданином города является чуть ли не единственным в истории Русской Церкви». Покинул Ярославль 20 января 1914 года, после напутственного молебна в соборе Спасского монастыря, провожаемый, среди прочих, губернатором графом Татищевым.
В Вильне сменил архиепископа Агафангела (Преображенского). Во время Первой мировой войны был в эвакуации в Москве.
В 1917 году, после Февральской революции, в Церкви, как и во всём государстве, происходили значительные перемены. Обер-прокурор Святейшего Синода во Временном правительстве В. Н. Львов в половине апреля подобрал на летнюю сессию новый состав Синода из прогрессивно настроенных иерархов, в который из прежних членов вошёл только архиепископ Сергий (Страгородский). До того, архиепископ Виленский Тихон вызывался на зимнюю сессию Синода 1916—1917 годов; в новый состав Синода вызван не был.
В мае 1917 года в Российской церкви была введена выборность епархиальных структур церковного управления; летом того же года в ряде епархий прошли выборы правящих архиереев. 19 июня 1917 года в Москве открылся Съезд духовенства и мирян Московской епархии для выборов возглавителя епархии: 21 июня, посредством тайного голосования, правящим архиереем Москвы был избран архиепископ Тихон. Определение Святейшего Синода от 23 июня (ст. ст.) 1917 года, за № 4159, постановляло: «Избранному свободным голосованием клира и мирян московской епархии на кафедру московского епархиального архиерея, архиепископу литовскому и виленскому Тихону — быть архиепископом московским и коломенским, Свято-Троицкия Сергиевы лавры священно-архимандритом без возведения в сан митрополита до решения этого вопроса собором.»
Определением Святейшего Синода от 13 августа 1917 года за № 4979, утверждённым Временным правительством 14 августа того же года, был возведён в сан митрополита.
15 августа 1917 года, в день Успения, литургией, совершённой митрополитом Владимиром (Богоявленским) в кремлёвском Успенском соборе, открылся Всероссийский Поместный Собор 1917—1918 годов. Более половины участников Собора были миряне, хотя и без права голоса при принятии решений. На соборе разгорелась оживлённая дискуссия о потребном высшем церковном управлении. Далеко не все участники высказывались за реставрацию патриаршества; против выступала значительная группа профессоров-богословов из мирян. После захвата власти большевиками в Петрограде, 28 октября (10 ноября), прения по вопросу были прекращены и было принято решение о восстановлении патриаршества.Избрание было решено проводить в два этапа: тайным голосованием и посредством жребия. Наибольшее число голосов получили (по убывающей) архиепископ Харьковский Антоний (Храповицкий), архиепископ Новгородский Арсений (Стадницкий) и Тихон, митрополит Московский. 5 (18) ноября 1917, после литургии и молебна в храме Христа Спасителя, старец Зосимовой пустыни Алексий (Соловьёв) вынул жребий пред Владимирской иконой Божией Матери, перенесённой из расстрелянного незадолго до того Успенского собора; митрополит Киевский Владимир (Богоявленский) огласил имя избранного: «митрополит Тихон»[19]. Таким образом, избранником оказался кандидат, набравший наименьшее количество голосов. В тот же день, в 3 часа пополудни, все архиереи-члены Собора собрались в Троицком подворье на Самотёке (резиденции Московских митрополитов). По пении Тон деспотин к нареченному Патриарху обратился с речью архиепископ Антоний (Храповицкий) (кандидат, набравший наибольшее число голосов), сказав, в частности, следующее: «Сие избрание нужно назвать по преимуществу делом Божественного Промысла по той причине, что оно было бессознательно предсказано друзьями юности, товарищами Вашими по академии. Подобно тому, как полтораста лет тому назад мальчики в Новгородской бурсе, дружески, шутя над благочестием своего товарища Тимофея Соколова, кадили перед ним своими лаптями, воспевая ему величание, как Божиему угоднику, а затем их внуки совершали уже настоящее каждение пред нетленными мощами его, то есть Вашего небесного покровителя Тихона Задонского; так и Ваши собственные товарищи прозвали Вас патриархом, когда Вы были ещё мирянином и когда ни они, ни Вы сами не могли и помышлять о действительном осуществлении такого наименования <…>».
Интронизация состоялась 21 ноября 1917 года (4 декабря по н. ст.) в кремлёвском Успенском соборе, в праздник Введения.
Панагия патриарха Тихона
Первая сессия собора приняла ряд нормативно-правовых документов для устроения церковной жизни в новых условиях: Определение о правовом положении Церкви в государстве, которое в частности предусматривало: первенствующее публично-правовое положение Православной Церкви в Российском государстве; независимость Церкви от государства — при условии согласования церковного и светского законоуложений; обязательность православного исповедания для главы государства, министра исповеданий и министра народного просвещения. Было утверждено Положения о Священном Синоде и Высшем Церковном Совете как высших органах управления в период между созывами поместных соборов.
Вторая сессия открылась 20 января (2 февраля) 1918 года и закончилась в апреле. В условиях крайней политической нестабильности собор поручил Патриарху тайно назначить своих местоблюстителей, что он и исполнил, назначив митрополитов Кирилла (Смирнова), Агафангела (Преображенского) и Петра (Полянского) в качестве возможных своих преемников.
Поток вестей о расправах над духовенством, в особенности убийство митрополита Киевского Владимира (Богоявленского), побудил учредить особое поминовение исповедников и мучеников, «скончавших жизнь свою за православную веру». Были приняты Приходской устав, призванный сплотить прихожан вокруг храмов, а также определения о епархиальном управлении (предполагающее более активное участие в нём мирян), против новых законов о гражданском браке и его расторжении (последнее ни в коей мере не должно было затрагивать церковного брака) и другие документы.
20 сентября 1918 года Поместный Собор вынужденно прекратил свою продолжавшуюся 13 месяцев работу, не завершив её[21].
19 января (ст. ст.) 1918 года Патриарх Тихон издал своё знаменитое Воззвание, которое, в частности, гласило:
Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей — загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей земной.
Властью, данною Нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите ещё имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной.
Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое либо общение: «Измите злаго от вас самех» (1Кор.5:13).
Хотя в общественном сознании закрепилось мнение, что анафема была изречена на большевиков, последние не названы явно; Патриарх осудил тех, кто:
гонение воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины и стремятся к тому, чтобы погубить дело Христово, и вместо любви христианской всюду сеют семена злобы, ненависти и братоубийственной брани. Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним: ежедневно доходят до Нас известия об ужасных и зверских избиениях ни в чём не повинных и даже на одре болезни лежащих людей, виновных только разве в том, что честно исполнили свой долг перед Родиной, что все силы свои полагали на служение благу народному. И всё это совершается не только под покровом ночной темноты, но и въявь, при дневном свете, с неслыханной доселе дерзостью и беспощадной жестокостью, без всякого суда и с попранием всякого права и законности совершается в наши дни во всех почти городах и весях нашей отчизны: и в столицах, и на отдалённых окраинах (в Петрограде, Москве, Иркутске, Севастополе и др.).
Все сие преисполняет сердце Наше глубокою болезненной скорбью и вынуждает Нас обратиться к таковым извергам рода человеческого с грозным словом обличения и прещения по завету св. апостола: «Согрешающих же пред всеми обличай, да и прочии страх имут» (1Тим.5:20).
Более определёнен адресат его Обращения к Совету Народных Комиссаров от 13/26 октября 1918:
«Все, взявшие меч, мечем погибнут» (Мф.26:52)
Это пророчество Спасителя обращаем Мы к вам, нынешние вершители судеб нашего отечества, называющие себя «народными» комиссарами. Целый год держите вы в руках своих государственную власть и уже собираетесь праздновать годовщину октябрьской революции, но реками пролитая кровь братьев наших, безжалостно убитых по вашему призыву, вопиет к небу и вынуждает Нас сказать вам горькое слово правды.
Захватывая власть и призывая народ довериться вам, какие обещания давали вы ему и как исполнили эти обещания?
По истине вы дали ему камень вместо хлеба и змею вместо рыбы (Мф.7:9—10). Народу, изнурённому кровопролитной войной, вы обещали дать мир «без аннексий и контрибуций».
От каких завоеваний могли отказаться вы, приведшие Россию к позорному миру, унизительные условия которого даже вы сами не решились обнародовать полностью? Вместо аннексий и контрибуций великая наша родина завоёвана, умалена, расчленена и в уплату наложенной на неё дани вы тайно вывозите в Германию не вами накопленное золото. <…>
21 июля 1918 года в слове, сказанном по Евангелии в Казанском соборе на Красной площади, осудил расстрел бывшего императора Николая II и то, что «Исполнительный комитет одобрил это и признал законным.»
Однако Тихон в конечном итоге был сломлен:
Передайте Советскому правительству и Президиуму ЦИК СССР глубокую благодарность — как от меня, так и от моей паствы.
Отныне Церковь отмежевалась от контрреволюции и стоит на стороне Советской власти.
Церковь возносит молитвы о стране Российской и о Советской власти.
Церковь признаёт и поддерживает Советскую власть, ибо нет власти не от Бога.
Пора <…> принять все происшедшее, как выражение воли Божией <…> осуждая всякое сообщество с врагами Советской Власти и явную или тайную агитацию против неё.
Мы <…> всенародно признали новый порядок вещей и Рабоче-Крестьянскую Власть народов, Правительство коей искренне приветствовали.
Мы <…> уже осудили заграничный церковный собор Карловицкий за попытку восстановить в России монархию из дома Романовых.
Молим вас со спокойной совестью, без боязни погрешить против святой веры, подчиниться советской власти не за страх, а за совесть, памятуя слова апостола: «всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога, — существующие же власти от Бога установлены».
Урожай 1919 и в особенности 1920 года во многих регионах страны был плохим; начался голод, усугубившийся политикой большевистского правительства (реквизиция зерна у крестьян по продразвёрстке).
Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет 23 февраля 1922 года (н. ст.) опубликовал декрет, в котором постановлял местным Советам «изъять из церковных имуществ, переданных в пользование групп верующих всех религий, по описям и договорам все драгоценные предметы из золота, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа, и передать в органы Народного Комиссариата Финансов для помощи голодающим». Декрет предписывал «пересмотр договоров и фактическое изъятие по описям драгоценных вещей производить с обязательным участием представителей групп верующих, в пользование коих указанное имущество было передано». В тот же день была издана специальная инструкция о порядке изъятия церковных ценностей, предусматривающая точные условия производства работ по изъятию и гарантирующая правильность этого изъятия.
В связи с декретом о изъятии ценностей Патриарх Тихон обратился к верующим с Воззванием от 15 (28) февраля 1922:
<…> Мы нашли возможным разрешить церковно-приходским Советам и общинам жертвовать на нужды голодающих драгоценные церковные украшения и предметы, не имеющие богослужебного употребления, о чём и оповестили Православное население 6 (19) февраля с.г. особым воззванием, которое было разрешено Правительством к напечатанию и распространению среди населения.
Но вслед за этим, после резких выпадов в правительственных газетах по отношению к духовным руководителям Церкви, 10(23) февраля ВЦИК, для оказания помощи голодающим, постановил изъять из храмов все драгоценные церковные вещи, в том числе и священные сосуды и прочие богослужебные церковные предметы. С точки зрения Церкви подобный акт является актом святотатства, и Мы священным Нашим долгом почли выяснить взгляд Церкви на этот акт, а также оповестить о сем верных духовных чад Наших. Мы допустили, ввиду чрезвычайно тяжких обстоятельств, возможность пожертвования церковных предметов, не освящённых и не имеющих богослужебного употребления. Мы призываем верующих чад Церкви и ныне к таковым пожертвованиям, лишь одного желая, чтобы эти пожертвования были откликом любящего сердца на нужды ближнего, лишь бы они действительно оказывали реальную помощь страждущим братьям нашим. Но Мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается Ею как святотатство — миряне отлучением от Неё, священнослужители — извержением из сана (73-е правило Апостольское, 10-е правило Двукратного Вселенского Собора).
Послание Патриарха было разослано епархиальным архиереям с предложением довести его до сведения каждого прихода.
В марте в ряде мест произошли эксцессы, связанные с изъятием ценностей, особенно большой резонанс имели события в Шуе. В связи с последними 19 марта 1922 года Председатель Совнаркома В. И. Ленин составил секретное письмо. Письмо квалифицировало события в Шуе как лишь одно из проявлений общего плана сопротивления декрету Советской власти со стороны «влиятельнейшей группы черносотенного духовенства» .
В заседании Политбюро 22 марта 1922 года, по предложению Ленина, был принят план Троцкого по разгрому церковной организации: арест Синода и Патриарха («примерно через 10—15 дней»), печать должна была «взять бешеный тон», надлежало «приступить к изъятию во всей стране, совершенно не занимаясь церквами, не имеющими сколько-нибудь значительных ценностей». В марте начались допросы Патриарха Тихона: он вызывался в ГПУ на Лубянку, где ему дали под расписку прочесть официальное уведомление о том, что правительство «требует от гражданина Беллавина как от ответственного руководителя всей иерархии определённого и публичного определения своего отношения к контрреволюционному заговору, во главе коего стоит подчинённая ему иерархия».
5 мая 1922 года Патриарх был вызван в суд на процесс московского духовенства. Суд вынес частное определение о привлечении гр-на Беллавина к уголовной ответственности. После этого Патриарх находился под арестом в бывших казначейских покоях Донского монастыря, в полной изоляции от внешнего мира. Судя по многочисленным публикациям в советской прессе весной 1923 года писем от граждан, требовавших сурово покарать «людоеда» Тихона, власти готовились к расправе над Патриархом. В газете «Известия» от 6 апреля 1923 года печаталось сообщение: «11 апреля судебная коллегия Верховного суда начинает слушать дело бывш. патриарха Тихона и его ближайших приспешников <…> Процесс будет слушаться в Колонном зале Дома Союзов.» Номер же от 11 апреля содержал краткое извещение: «Процесс бывш. патриарха Тихона откладывается на некоторое время. О дне начал процесса будет объявлено особо.»
12 апреля 1923 года Политбюро приняло решение: «Поручить Секретариату ЦК вести дело Тихона со всею строгостью, соответствующей объёму колоссальной вины, совершенной Тихоном», что означало указание суду на необходимость вынесения смертного приговора[45]; 19 апреля 1923 года Тихон был под стражей препровождён во внутреннюю тюрьму ГПУ, где проходили допросы; 8 мая он был перемещён в ранее занимаемый им дом в Донском монастыре (продолжая находиться под стражей) — для того, чтобы туда могли прибыть делегаты обновленческого Собора, проходившего с конца апреля, с объявлением о лишении его сана и монашества.
Его заявление от 16 июня 1923 года в Верховный Суд РСФСР с ходатайством об изменении принятой в отношении него меры пресечения выражало раскаяние в «поступках против государственного строя»; в газете «Известия Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов Рабочих, Крестьянских, Казачьих и Красноарм. Депутатов и Моск. Совета Рабоч. и Красноарм. Депутатов» за 1 июля было опубликовано «Факсимиле заявления гр. Белавина (бывш. патриарха Тихона) в Верховный Суд РСФСР» (текст заявления публиковался ранее, 27 июня):
«Обращаясь с настоящим заявлением в Верховный Суд РСФСР я считаю необходимым по долгу своей пастырской совести заявить следующее:
Будучи воспитан в монархическом обществе и находясь до самого ареста под влиянием антисоветских лиц, я действительно был настроен к Советской власти враждебно, причем враждебность из пассивного состояния временами переходила к активным действиям. Как то: обращение по поводу Брестского мира в 1918, анфематствование в том же году власти и наконец воззвание против декрета об изъятии церковных ценностей в 1922. Все мои антисоветские действия за немногими неточностями изложены в обвинительном Заключении Верховного Суда. Признавая правильность решения Суда о привлечении меня к ответственности по указанным в обвинительном заключении статьям уголовного кодекса за антисоветскую деятельность, я раскаиваюсь в этих проступках против государственного строя и прошу Верховный Суд изменить мне меру пресечения, то есть освободить меня изъ под стражи.
При этом я заявляю Верховному Суду, что я отныне Советской власти не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и внутренней монархическо-белогвардейской контреволюции.»
Тот же номер газеты, рядом с факисмиле заявления Тихона, публиковал на той же странице освещение комментариев в иностранной прессе «об освобождении Тихона» и карикатуру на «эмигрантских „литераторов“» (центральная фигура изображала Керенского), оторвавшихся от чтения эмигрантских газет с сообщениями о гонениях на Патриарха и злобно глядящих на свинью с надписью «Заявление б. патриарха Тихона» — с возгласами: «Подложил свинью!» Там же печатался материал под заголовком «Религиозные гонения в Польше» — о притеснениях православных в восточных регионах страны (Ровно, Луцк и другие).
25 июня того же года было принято постановление о его освобождении и 26 июня ему была предоставлена свобода в организации деятельности «Патриаршей» Церкви. Большинство исследователей склонны видеть основную причину отмены готовившегося судебного процесса в уступке правительства в ответ на ноту Керзона (известна как ультиматум Керзона), вручённую НКИД 8 мая 1923 года, от имени правительства ВеликобританииНота содержала угрозу полного разрыва сношений с СССР и требовала, среди прочего, прекращения репрессий против Церкви и духовенства (пункты 21 и 22 меморандума правительства Его величества).
Редакционная статья в партийной газете «Правда» от 27 июня 1923 года завершалась так: «<…> Пусть же пролетарии и крестьяне всего мира, до которых докатилась провокационная кампания политических архиепископов[ и благочестивых империалистов, — пусть же они узнают, каким плевком наградил их бывший патриарх, которого они хотели использовать, чтобы вонзить свои гнилые зубы в живое тело трудовой советской страны.»
4 июля 1923 года «Известия» публиковали материал «„Обращение“ патр. Тихона к „архипастырям, пастырям и пасомым православной церкви российской“» от 28 июня 1923 года, в котором Патриарх Тихон ставил под вопрос легитимность Собора 1923 года (обновленческого) и пояснял: «Из постановлений его можно одобрить и благословить введение нового стиля календарного и в практику церковную. Что касается моего отношения к Советской власти в настоящее время, то я уже определил его в своём заявлении на имя Верховного Суда, который я прошу изменить меру пресечения, то есть освободить из-под стражи. В том преступлении, в котором я признаю себя виновным, по существу виновно то общество, которое Меня, как Главу Православной Церкви, постоянно подбивало на активные выступления тем или иным путём против Советской власти. Отныне Я определённо заявляю всем тем, что их усердие будет совершенно напрасным и бесплодным, ибо Я решительно осуждаю всякое посягательство на Советскую власть, откуда бы оно ни исходило. Пусть все заграничные и внутренние монархисты и белогвардейцы поймут, что я Советской власти не враг. Я понял всю ту неправду и клевету, которой подвергается Советская власть со стороны её соотечественных и иностранных врагов и которую они устно и письменно распространяют по всему свету. Не минули в этом обойти и меня; в газетах „Новое Время“ от 5 мая за № 606 появилось сообщение, что будто бы ко мне при допросах чекистами была применена пытка электричеством. Я заявляю, что это сплошная ложь и очередная клевета на Советскую власть.»
Тем не менее, он оставался под следствием и легализации (то есть регистрации в органах власти) Патриархии как органа управления не произошло; решение о прекращении следствия и закрытии дела было принято Политбюро ЦК РКП(б) 13 марта 1924 года, а затем и Президиумом ЦИК СССР 21 марта 1924 года.
В начале 1925 года, под руководством начальника 6 отделения СО ГПУ Евгения Тучкова, началась разработка «шпионской организации церковников», которую, по замыслу следствия, возглавлял Патриарх Тихон; 21 марта 1925 года последний был допрошен на Лубянке. Из постановления Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 19 июня 1925 года о прекращении и сдаче в архив дела ввиду смерти подследственного явствует, что существовало «дело № 32530 по обвинению гр. Белавина Василия Ивановича по 59 и 73 ст. ст. УК»[53]; состав преступления по 59-й статье УК РСФСР от 1 июня 1922 года включал в себя «сношение с иностранными государствами или их отдельными представителями с целью склонения их к вооружённому вмешательству в дела Республики, объявлению ей войны или организации военной экспедиции», что предусматривало высшую меру наказания с конфискацией имущества.
К началу 1921 года в заседаниях Синода могло участвовать лишь весьма ограниченное количество епархиальных архиереев: многие были в эмиграции, другие не могли прибыть в Москву ввиду внешних обстоятельств. Другой высший орган церковного управления — ВЦС — распался за убылью своих членов. Вследствие такого развития ситуации, высшая церковная власть практически осуществлялась единолично Патриархом; на территориях же, занятых белыми, с ноября 1918 года создавались временные церковные управления[54].
В ноябре 1921 года в Сремских Карловцах (Сербия) оформилось фактически независимое русское церковное образование, впоследствии именуемое как Русская Православная Церковь заграницей.
12 мая 1922 года протоиерей Александр Введенский, вместе со священниками Калиновским, Красницким, Белковым и псаломщиком Стадником, прибыли в Троицкое подворье на Самотёке, где тогда находился под домашним арестом Патриарх Тихон. Обвинив Патриарха в необдуманной политике, приведшей к конфронтации Церкви с государством и к анархии в церковном управлении, группа потребовала, чтобы он временно отказался от своих полномочий[55]. По некотором размышлении, Тихон подписал резолюцию о временной передачи церковной власти с 16 мая митрополиту Ярославскому Агафангелу. 14 мая того же года в «Известиях» было напечатано подписанное епископом Антонином Грановским и рядом священников воззвание Верующим сынам православной церкви России, говорившее о необходимости проведения нового поместного собора для преодоления церковной разрухи, вина за которую всецело возлагалась на Патриарха Тихона: «Верхи священноначалия держали сторону врагов народа. <…> Руководимая высшими иерархами гражданская война церкви против государства должна быть прекращена.»[56] Воззвание Антонина и иже с ним было также опубликовано в партийной газете «Правда», где его сопровождала статья от редакции «Церковная демократия против церковного феодализма», заканчивавшаяся словами: «<…> нужно приветствовать шаг церковной демократии, срывающей все личины с жадных святейших персон»[57].
15 мая депутация обновленцев принята Председателем ВЦИК М. Калининым и на следующий день было объявлено об учреждении нового Высшего Церковного Управления (ВЦУ). Последнее полностью состояло из сторонников обновленчества; первым его руководителем стал епископ Антонин Грановский, возведённый в сан митрополита. На следующий день власти, чтобы облегчить обновленцам задачу овладения властью, перевезли Патриарха Тихона в Донской монастырь в Москве, где он находился в строгой изоляции. К концу 1922 года обновленцы смогли занять две трети из 30 тысяч действовавших в то время храмов. Так начался так называемый обновленческий раскол, который до определённого времени поддерживался органами государственной власти РСФСР и СССР. Церковная структура («староцерковники»), возглавляемая Патриархом Тихоном, оказалась вне закона.
«Второй Поместный Всероссийский Собор» (первый обновленческий), открывшийся 29 апреля 1923 года в Москве, в храме Христа Спасителя, высказался в поддержку советской власти и 3 мая вынес решение о лишении сана «бывшего патриарха Тихона», а также лишении его монашества: «<…> Священный Собор Православной Церкви 1923 года осуждает контр-революционную борьбу и её методы — методы человеконенавистничества. В особенности Собор 1923 года скорбит об анафематствовании Советской власти и всех, её признающих. Собор объявляет анафематствование не имеющим никакой силы. 2. Собор 1923 года осуждает всех тех, кто шёл этим путём и других вёл за собой И прежде всего это касается ответственного руководителя всей церковной жизнию — Патриарха Тихона, так как патриарх ТИХОН вместо подлинного служения Христу служил контр-революции и этим, как лицо, которое должно правильно вести всю церковную жизнь, ввёл в заблуждение широкие церковные массы, то Собор считает Тихона отступником от подлинных заветов Христа и предателем Церкви. На основании церковных канонов сим объявляет его лишённым сана и монашества и возвращённым в первобытное мирское положение. Отныне патриарх ТИХОН — мирянин Василий Беллавин.» 4 мая того же года, согласно сообщению «Известий», постановление Собора было вручено лично Тихону.
По своём освобождении 26 июня 1923 года, 1 июля Тихон издал специальное послание, а 15 июля того же года сделал с амвона собора Донского монастыря публичное заявление о своём возвращении к церковному управлению всею Российскою Церковью и признании ничтожными всех действий обновленческого ВЦУ и ВЦС.
Бывший тогда председателем Московского епархиального совета Василий Виноградов (впоследствии протопресвитер РПЦЗ), будучи в эмиграции, свидетельствовал в своей книге: «„Покаянное заявление“ Патриарха, напечатанное в советских газетах, не произвело на верующий народ ни малейшего впечатления. Без малейшей пропаганды весь верующий народ, как один человек, каким-то чудом Божиим, так формулировал своё отношение к этому „покаянному заявлению“: „Это Патриарх написал не для нас, а для большевиков“. „Собор“ же 1923 г. ни на один момент не имел для верующего народа ни малейшего авторитета: все хорошо понимали, что вся затея этого „собора“ просто проделка Советской власти, никакой церковной значимости не имеющая. В результате своего просчёта Советская власть очутилась перед совершенно неожиданным для неё фактом: подавляющая масса верующего народа открыто приняла освобождённого Патриарха как своего единственного законного главу и руководителя, и Патриарх предстал пред глазами Советской власти не как возглавитель какой-то незначительной кучки верующих, а в полном ореоле фактического духовного вождя верующих народных масс.»
Освобождение из-под стражи и в особенности то обстоятельство, что Тихон начал совершать богослужения, на которые стекались большие массы народа, вызвали обеспекоенность в среде обновленческого руководства. Под опубликованным 6 июля 1923 года материалом «Новое воззвание Тихона» (содержал извлечение из послания мирянам, якобы выпущенного «бывшим патриархом Тихоном», в котором вновь выражалась его «провинность перед народом и Советской властью» и осуждались действия «проживающих в России и за границей злоумных противников» её[), была помещена подборка мнений обновленческих деятелей, которые выражали мысль, что теперь Тихон должен признать также и законность постановления «II-го поместного всеросс. собора» (то есть своё низложение), а новый председатель ВЦС митрополит Одесский Евдоким (Мещерский) комментировал: «В бытность мою в Москве на всероссийском церковном соборе в кулуарах высказывалось предположение о том, что Тихон после того, когда карты его оказались раскрытыми, в значительной мере обезврежен. Однако мы не полагали, что Верховный суд проявит такое гуманное отношение к ярому врагу Советской власти. Для „Живой церкви“ освобождённый Тихон также не страшен, так как контр-революционная часть духовенства после отречения Тихона от контр-революционных идей также поспешит от него отмежеваться. Для остатков „тихоновщины“ освобождение Тихона, в смысле усиления реакционной части церкви, значения иметь не может. <…>» Бывший же ранее председателем ВЦС митрополит Антонин (Грановский) в своём «разъяснении тихоновского обращения» характеризовал поведение Тихона после освобождения как «бесцерковную, гордую, чванную, самолюбовательную, раздорническую, спесивую манифестацию&