Курить или дышать полной грудью — выбор за вами

ХОБЛ (хроническая обструктивная болезнь легких) — хроническое воспалительное заболевание дыхательной системы, возникающее под воздействием различных экологических факторов, главным из которых является курение. Заболевание характеризуется неуклонным прогрессированием и постепенным снижением функции легких с развитием хронической дыхательной недостаточности.

---

Николай Ларинский: «Погадай мне, цыганка, на медный грош, растолкуй, отчего умру…»

Борис Рыжий был самый талантливый поэт своего поколения.

Е.Рейн

А когда он умер тоже,

не играло ни хрена,

тишина, помилуй, Боже,

плохо, если тишина…

Б.Рыжий,1999

«Экзистенциальный тупик» при депрессии проявляется мыслями о безысходности, бессмысленности жизни («нет смысла жить дальше», «все бесполезно») особенно в перспективе. С болью и печалью вспоминаются те моменты жизни, когда все было хорошо, счастливые события детства... В.Минутко, 2006

…«Почему он сделал это?», «Чего ему не хватало?», «Что же вы хотите — Россия страна депрессивная и столица ее — Екатеринбург»,— вот лишь некоторые «отклики» на событие, которое произошло больше десяти лет назад, когда в квартире своих родителей на ручке балконной двери повесился двадцатишестилетний поэт Борис Рыжий…

Сейчас стихи пишут все, кому не лень: журналисты, сантехники, учителя словесности, прокуроры и даже сотрудники администрации Президента РФ! Конечно, никакая это не поэзия, а графоманская стряпня, дилетантская лажа, словесный понос. Очень интересно читать про сопливое и босоногое детство автора, или про «краснощекую косынку», как изволил выразиться один рязанский «поэт».  Эти поэтические выделения  интересны лишь автору, его близким или соучастникам, нет-нет, единомышленникам. Они сбиваются в агрессивные стаи, обсуждают свое творчество, скрежещут зубами по поводу того, что их не замечают ТВ или продвинутые СМИ, злятся на спонсоров, которые не дают денег на «строчки века» и всяческую «нетленку». Издавши экземпляров двадцать в бумажной обложке, они либо дарят книжонки с дарственной надписью, либо продают, сиротливо сидя около дороги на Константиново. Иногда разражаются творческими вечерами, где читают речитативом незатейливые самоделки или поют «чуть охрипшими голосами». Словом, поэтическая жизнь кипит! На самом деле, так можно думать, если не знать, что на свете был Б.Чичибабин и есть Олег Чухонцев. А был еще и Борис Рыжий…Его маленькую книжечку я увидел случайно и решил, что это претенциозный псевдоним. Оказалось, нет, настоящая фамилия. Стихи были своеобразные, острые, правда, я сразу уловил известное сходство с А.Башлачовым, но сути дела это не меняло:

Когда бутылку подношу к губам,

что чисто выпить, похмелится чисто,

я становлюсь похожим на горниста

из гипса, что стояли тут и там

по разным пионерским лагерям,

где по ночам — рассказы про садистов,

куренье, чтенье «Графов Монте-Кристов»…

           А.Тулуз-Лотрек «Повесившийся»

 

Куда теперь девать весь этот хлам,

всё это детство с муками и кровью

из носу, чёрт-те знает чьё

лицо с надломленною бровью,

вонзённое в перила лезвиё,

всё это обделённое любовью,

всё это одиночество моё?

Откуда эти строчки у мальчика-мажора? Выходец из интеллигентной семьи: папа — профессор, мама — врач, известный достаток, книги, занятия боксом, гарантированная научная карьера, почти полторы тысячи стихотворений и эта безнадега… Борис Рыжий подметил одну очень существенную особенность России: засилье сидельцев в среде нормальных людей, «когда в глазах синеет от наколок», засилье тюремного жаргона и «шансона», разбавляемых матом! Посмотрите наше телевидение в течение часа и,  покажется, что вы в пенитенциарном  учреждении! Такое впечатление, что половина страны уже отсидела, а половина собирается сесть! Конечно, это сильнее должно чувствоваться на Урале — «зоне меж Сибирью и Москвой», но разве это повод для депрессии, если вся страна живет «по понятиям», и во главе страны – чекист! Складывается впечатление, что подобные нравы глубоко проникли всюду. Почему Рыжий начал заниматься боксом? Доставалось от однокашников, которые, как на зоне, утверждали первенство не школьными успехами, а битьем, причем из-за угла, всемером на одного, по-русски! Почему многие наши кумиры — Высоцкий, Визбор и другие как будто с гордостью вспоминали, что их принимали в дворовой, блатной среде как родных (правда, не без инициации побоями!) Нет бы вспомнить Оксфорд, Итон или Гарвард, нет, вспоминаются брюки-клеш, «фикса», барашковая кепка и воротник «шалькой», а еще раньше — «кепочка-малокозырочка» и прахоря (позже все это сменилось спортивными штанами и китайскими «Адидасами»). Борис Рыжий все это видел и ощущал, но хотелось-то другого, нормального:

Мальчишкой в серой кепочке остаться,

самим собой, короче говоря.

Меж правдою и вымыслом слоняться

по облетевшим листьям сентября

Но наяву было другое: «Мы тренировались каждый день, мы ездили на соревнования, мы завешивали грамотами стены туалета — якобы все это дерьмо и пустяки, мы благоговели перед нашим тренером, спивающимся экс-чемпионом Европы, мудрейшим из мудрейших и вообще… Все шло гладко, но женщины, женщины и водка, вернее — спирт, канистра коего стояла на кухне у близняшек, к которым мы повадились захаживать после уроков и вместо тренировок. Налегали на то и на другое, пустив побоку грядущее…»

            В.Ван-Гог «Отчаяние»

Конечно, есть большой соблазн объяснить несомненную депрессию Б.Рыжего алкогольной зависимостью. Наличие суицидальных попыток и раньше (резал вены), госпитализация в психиатрическую больницу, «кодировка» как единственный способ прервать злоупотребление. Да и результат госпитализации в психиатрическую больницу, после того, как лежа в ванне, Рыжий перерезал себе вены безопасной бритвой, был сомнителен:

«…шел дождь за окном дурки, того ее отделения, куда свозят со всего Екатеринбурга алкашей плюс наркоманов со всеми их однообразными глюками, страхами, болью. Я сидел в сортире, единственном месте, где позволялось курить, и глядел в окно, когда сосед по палате, сухой человек с жестким взглядом, предложил мне побег. Он сказал, что замок на оконной решетке открыть, как два пальца обоссать, что второй этаж, конечно, херня, но лучше использовать веревку, которая у него есть, а относительно погони сказал, что мы на фиг никому не нужны. В эту же ночь мы бежали. В больничных тапочках и пижамах — он своей дорогой, я своей, к школьному другу Сереге Лузину, не к жене же, не к родителям».

Стихи он писать не переставал и стал лауреатом нескольких литературных премий, хотя даже в Голландии, где имел большой успех, он не мог удержаться от «огненной воды»: «Допив пиво и вытерев нос, я вспомнил, что сегодня вечером мне читать. Поглядел на часы, купленные главным образом для того, чтоб прикрывать ремешком постыдный шрам чуть выше запястья — результат пьяного глупого дела, завершившегося дуркой»,— пишет Рыжий,— Я пролежал там десять дней вместо положенных сорока, бежал». В момент самоубийства Б.Рыжий, по воспоминаниям близких, был в «завязке», что, однако, не исключает возможности развития «депрессии детоксифицированных пациентов», — когда алкоголь уже депрессогенную роль исчерпал, и на первый план выступают иные, нередко психологически объяснимые причины.  

«Тебя никто не понимает на Урале, а в Питере, чтобы напечататься в «Звезде», приходится унижаться перед литературными генералами, и вот ты льешь пьяные слезы посреди столицы, которая скоро, скоро, потерпи немного, будет к тебе благосклонна. Это меня ты представлял как первого поэта Екатеринбурга и добавлял всегда, выдержав паузу: после меня, да я не спорю, сам же благородно пропустил тебя вперед в том стихотворении, в «Звезде». Это я тебя вытаскивал из окровавленной ванны, когда ты полоснул по венам безопасной бритвой, и успокаивал, пока ехала психбригада. Это я тебя отмазывал от милиции в поезде, на вокзале, в Питере на Невском. Я привез тебя из Питера и передал, драгоценного, с бланшем под глазом, чуть живого, с рук на руки родителям, и Борис Петрович совал мне полтинник на такси. Я поеду на трамвае, тут останавливается двадцать третий номер, спасибо, Борис Петрович. Через неделю ты позвонил из Голландии никакой и заплетающимся голосом сообщил, что русских поэтов на Западе любят, Олег, мы пробьемся, позвони только родителям и скажи, что со мной все в порядке. «Пьяный?» — сразу догадалась Маргарита Михайловна, и, прости, Боря, я не мог соврать. Это было уже после “Антибукера”, после которого ты страшно изменился. Морально ты не был готов не то, что к премии, к простой публикации, я читал переписку с Кушнером. В одном интервью, которые посыпались на тебя, премиального, по приезде из Москвы, ты сказал, что, дескать, сейчас борешься с похмельем. Приходить в себя пришлось все последние полтора года после «Антибукера». Премия и, вообще, известность тебе, конечно, невероятно шли, в мутном омуте славы ты чувствовал себя как рыба в воде, но и звездной болезнью ты заболел серьезно, чего там. Хотел и любил командовать…  Проступили отцовские замашки — холодность в общении с проштрафившимися литераторами-подчиненными, повисающие паузы в разговоре, который ты не считал нужным поддерживать, и прочее в том же духе. Чтобы была настоящая слава, говорил ты, нужно человек тридцать идиотов, которые будут ходить по салонам и орать твои стихи. Да вот закавыка — в Екатеринбурге не набрать столько, очень уж тонок культурный слой, очень уж беден. Значит, надо ехать в Москву, ничего не поделаешь»,— это уже вспоминает приятель Б.Рыжего. А вот собственные ощущения Рыжего от окружающей действительности: «Братья Лешие, Череп, Понтюха, Симаран, дядя Саша, Гутя, Вахтом, Таракан… Вторчермет, Строймашина, Шинный, РТИ, Мясокомбинат… Я забыл про Кису. Киса на моих глазах завалил мента. Вынырнул из сирени и, щелкнув кнопарем, нырнул обратно. Почти сразу из кустов вывалился и упал лицом к небу маленький лейтенантик, в одной руке он держал фуражку, другой шарил по животу. Киса мента завалил, — сказал кто-то из таких же, как я, сопляков, — валим в другой двор. Махом собрали карты, и нас там не было. Вернулись через часок — милиция, скорая, обрывок разговора: если бы сразу позвонили, жил бы и жил паренек… Много было всего, музыки было много. Старый вор дядя Саша, откинувшись, надел новенький двадцатилетней давности зеленый костюм, включил радиолу и выставил в окошко динамик. Вышел на улицу и сел на скамеечку у подъезда. Шутка ли, двадцать лет не был дома. Посидел немного, подошел к нам. Здорово, — сказал, — бродяги, народились, гляжу, без меня, что, как вторчерметовское детство? Затянулся, сощурившись. Представился. Мы его знали только по рассказам стариков, слышали о нем как о человеке очень серьезном. Сошлись быстро, а что, мы дети, он старик. Проповедовал нам библейские истины, финку мне подарил. Осенью умер. Я вышел во двор и встретил зареванного мерзавца Гутю, он обнял меня и сказал: Боб, дядька Саня помер… Я обнял Гутю, но без слез, все-таки Гутя был подонком. А через неделю после смерти дяди Саши убили Леших, Черепа, Понтюху, Симарана, Вахтома, Таракана и многих других. Местный рынок стали контролировать ребята спортивного телосложения и без вредных привычек — просто вывезли в лес и расстреляли. Кончилась старая музыка».  

Б.Рыжий, как и многие, «сто раз бросал и сто раз начинал». Непосредственные страдания, связанные с «завязкой», его  в конце едва ли беспокоили, но было другое, хорошо известное наркологам (и из биографий многих, в том числе и рязанских «звезд»). Завязавший испытывает изменчивый в течение дня психологический дискомфорт, «связанный с утратой привычного многолетнего алкогольного стереотипа, тоской по алкоголю, «фобией трезвости», фрустрационным состоянием в связи с осознанием своей социальной непригодности («оброс проблемами быта, семьи»), психогенным воздействием внешних неблагоприятных психосоциальных и бытовых констелляций. Наблюдаются приступы дистимии, тревоги, астено-депрессивных состояний с очерченными мыслями о возобновлении алкоголизации, «мозаичной апатии» (безразличие ко всему, кроме алкогольной атрибутики). У большинства пациентов в этот период заметно снижается критика. Несмотря на то, что у многих пациентов к этому времени формируется психотерапевтически индуцированное врачом решение предпринять попытку отказа от алкоголя, имеется высокая опасность рецидива, второй депрессивной волны». Это свидетельствует о ненадежности «психокоррекционной выработки». Да еще и неизвестно, а была ли у поэта эта «психокоррекционная выработка», не говоря уже о весьма вероятной эндогенной природе страдания. Так что же, гениальность и помешательство, талант и суицид обречены идти рука об руку, или это сугубо российский феномен, гораздо более характерный, чем «костер рябины красной», который, как известно, согреть никого не может?

Я уеду в какой-нибудь северный город,

закурю папиросу, на корточки сев,

буду ласковым другом случайно проколот,

надо мною расплачется он, протрезвев.

Знаю я на Руси невесёлое место,

где весёлые люди живут просто так,

попадать туда страшно, уехать — бесчестно,

спирт хлебать для души и молиться во мрак.

Там такие в тайге замурованы реки,

там такой открывается утром простор,

ходят местные бабы, и беглые зэки

в третью степень возводят любой кругозор.

Ты меня отпусти, я живу еле-еле,

я ничей навсегда, иудей, психопат:

нету чёрного горя, и чёрные ели

мне надёжное чёрное горе сулят.

Нет, везде талантливые люди «уязвимы, подвержены и часто не дорожат». «Между печалью и ничем» они выбирают печаль, или печаль выбирает их? Иначе откуда же приведенные работы Ван-Гога и Тулуз-Лотрека, великолепных маэстро, которых, тоже, увы, «надежное черное горе» не обходило стороной…

Н.Ларинский,2012

---

Оставить комментарий:

Имя:*

E-mail:

Комментарий:*

 я человек

 Ставя отметку, я даю свое согласие на обработку моих персональных данных в соответствии с законом №152-ФЗ
«О персональных данных» от 27.07.2006 и принимаю условия Пользовательского соглашения