Гладкая кожа? Это просто!

Манера очищать кожу даже от небольших волосков пришла в Европу (а следом за ней и в Россию) от участников крестовых походов. Рыцари быстро оценили преимущества такой процедуры — сперва чисто гигиенические. В условиях жаркого климата и дефицита воды волоски на коже являются своеобразными «сборниками» грязи, потовых выделений и т. д. Это ведет к возникновению раздражений и воспалений кожи, потертостей и прочих неприятных моментов.

---

Николай Ларинский.«Никулин. Биографическое эссе.»

НИКУЛИН.

 

Жизнь каждого человека – это дневник,

в который он намеревается записать одну историю,

а записывает совсем другую.

Джеймс М. Барри

…он человек разный, на нем все держится.

В нем и тщеславие, и фанатизм, и организационные

способности.

Лев Лосев

    …В первый раз я увидел этого человека вскоре после поступления в институт, в последний – на выпускном вечере в одном из рязанских ресторанов, где мы радостно подбрасывали его к потолку. И вот что примечательно: и в том и в другом случае он сохранял одно и тоже выражение лица, внимательное и несколько хмуро-сосредоточенное, хотя это происходило в разной обстановке и обстоятельствах. Была у меня и личная встреча с ним, но не очень приятная, и о ней я скажу позднее…

     …Поступить в медицинский институт я очень хотел, хотя и был наслышан о строгих, почти драконовских даже по тем временам порядках, в нем царивших. Это меня не пугало, я был что называется, лояльным и законопослушным студентом.  Не помню уже, по какому случаю, после первого колхоза первокурсников собрали в актовом зале биологического корпуса, где перед нами и выступил герой моего очерка - ректор Рязанского медицинского института имени академика И.П. Павлова, профессор Анатолий Александрович Никулин. Я запомнил благородную, идущую ему седину и бросавшуюся в глаза особенность (или так казалось?) - около него всегда создавалась  некая аура, и у наших самых грозных профессоров (если они оказывались рядом) выражение лица становилось искательным  и напряженно-почтительным, как у персонажей гоголевского «Ревизора»!  Конечно, он всегда становился в центре внимания, но этот центр всегда был «полюсом холода», если так можно выразиться, и казалось даже, что как говорил А.И. Герцен,у нашего грозного ректора и «глаза были без всякой милости, зимние глаза»! Как о всяком небожителе мы мало что знали о нем достоверно, а то, что знали, уже несло в себе некую угрозу. Все знали, что он волен распоряжаться судьбой  почти любого студента, и был скор на расправу, что экзамен по фармакологии, если его принимает «сам»,  может стать камнем преткновения непреодолимым, и в одном случае не сдавший его студент благополучно «загремел» в дружелюбные армейские объятья, чего никому  из нас не хотелось, что он беспощаден к нарушителям порядка и, тем паче,  - социалистической морали.  Словом, многолетнее студенческое мифотворчество сделало из фигуры ректора какого-то монстра, прямо-таки Минотавра ! Надо сказать, что в те времена мы могли судить о наших преподавателях и профессорах почти исключительно по их внешности или по  дидактическим способностям, как люди они чаще всего были закрыты.  Таким же и еще более был и А.А. Никулин. Спросите любого, имевшего отношение к институту в то время, кто такой Никулин? Тогда бы наверняка услышите несколько определений: коварный деспот и тонкий дипломат, вельможа и высокообразованный и умный человек,  консерватор и добрый «дядя», гонитель джинсов и длинных волос и знаток хорошей литературы…и даже – «самурай»! А сейчас скажут и  еще хлеще - партократ ! И кто, интересно, прав? Да, он мог без всякой жалости исключить студента, но мог и спасти талантливого человека от солдатчины, причем  без всяких ходатайств  со стороны в его пользу, хотя, конечно, время и весь его предшествующий опыт наложили на Анатолия Александровича свой отпечаток…Но я почему – то думаю, что под внешним ледяным покровом в душе его бушевало пламя, которое и прорывалось внезапно во время разносов нерадивых сотрудников, когда он буквально краснел от гнева…

…Наши  отношения  с ректором   строились   вовсе не по патерналистскому принципу: слуга вождю, отец студентам. Наш ректор  был скорее не отцом, пускай методически педантичным и строгим, а отчимом, наделенным теми же качествами. И именно поэтому его лекции всегда имели стопроцентную посещаемость и образцовую дисциплину, хотя это шло, конечно, не за совесть, а за страх. Читал  он лапидарно и сухо, и, хотя фармакология это наука почти точная, но  если заглянуть в лекции современников Анатолия Александровича : Николая Васильевича Лазарева, цитироввшего в своих лекциях по фармакологии крови…Гоголя (!), Владимира Моисеевича Карасика - любителя и знатока древних авторов, или блестяще красноречивых Вениамина Иринарховича Скворцова и Дмитрия Александровича Харкевича, не говоря уже о Борисе Евгеньевиче Вотчале, то можно легко заметить, что у них  всех очень живой стиль, с  массой интереснейших примеров и экскурсов в историю, хотя  говорили они о важных вещах.   А вот Анатолий Александрович  читал лекции «без риторических прикрас и без цветов красноречия». Нет, на  лекциях по фармакологии такого не было, хотя не было и упрощения, опускающегося до пресловутого «студенческого» уровня. А посему мы перьями скрипели, не отрывая головы от тетради (не дай Бог, увидит лектор, что ты в праздном мечтании!), но мыслей и чувств это не будило, и этот   стиль всегда оставался неизменным. Такими же сухими и лапидарными были и  научные  работы Анатолия Александровича, как методические, так и научные. Я знал незабвенного  профессора В.К. Петрова, интереснейшего собеседника и жизнерадостного человека, но его совместная с Анатолием Александровичем монография - как большой ржаной сухарь, хотя «соло» Петров писал гораздо бойчее и художественнее! Также сухо и лапидарно читала лекции и  «правая рука» А.А. Никулина, доцент Трошина, причем  авторитет грозного шефа незримо присутствовал здесь, и мы сидели тише воды, ниже травы! Зато на лекциях обаятельной Динары Галиевны Узбековой было гораздо комфортней, а на занятиях жизнерадостной Эммы Петровны Тарбаевой и вовсе весело!  Надо сказать, что этот научный ригоризм А.А. Никулина не помешал ему начать разработку перспективных направлений  фармакологии сосудов и биологически активных веществ, полученных ,прежде всего, из продуктов пчеловодства. Тогда это действительно было актуально и даже модно, но судя по всему, Анатолий Александрович не был согласен с афоризмом французского биолога Ж. Ростана: « Научные исследования – единственная форма поэзии, финансируемая государством» и никакой поэзии в «кошачьей» фармакологии не наблюдал. Но, к сожалению, куда важнее было другое - именно с А.А. Никулина фармакологии, довольно тогда примитивной и всегда школярской, стало придаваться совершенно неадекватно большое значение. Это, конечно, должно было послужить укреплению авторитета ректора в глазах студентов и (совершенный абсурд!) показать клиницистам, кто тут главный!  Отсюда отмена «автоматов» при сдаче экзамена по фармакологии,  выбрасывание зачеток  при ошибке студента в дозах препаратов (!?)  и «диктатура» на лекциях. Потом та же история повторилась и с биохимией, и снова с фармакологией!  Но  если  во времена А.А. Никулина это  делалось совершенно «платонически», так сказать, то позднее уже с определенной целью, для недостойных и всем хорошо известных манипуляций… Но традиция,  повторяю, была заложена при А.А. Никулине. По тридцатилетнему опыту работы врача, уверенно утверждаю, что ни школьная фармакология, ни цикл Кребса практическому врачу и во сне не снятся, а преподносилось это так,  будто сам Кребс, сошедший с небес, преподавал у нас биохимию! Полагаю, что в то время биохимики всего мира каждый день бегали на почту, узнавая, нет ли весточки от биохимиков из Рязани, видя в них конкурентов в борьбе за Нобелевскую премию!

      В течение пяти лет я работал в биохимическом отделе Института биологии развития АН СССР у И.Б. Збарского, академика РАМН и одного из самых известных советских биохимиков. Илья Борисович  бывавший на приеме у И.В. Сталина и Н.И. Ежова и получивший орден за бальзамирование тела В.И. Ленина, обладал, тем не менее, тонким чувством юмора, но и он не нашелся что сказать и  только недоуменно поднимал брови, когда я ему рассказывал наши «страшилки». Более того, ни в одной цивилизованной стране мира такого значения ни фармакологии, ни биохимии не придается, хотя у «них» блестяще написанные учебники и великолепная, за целое столетие отлаженная система преподавания. Зачем эта зубрежка, как в гоголевской бурсе, зачем это провинциальное устрашение студентов? Мой брат, закончивший в свое время I МОЛГМИ и другой, закончивший МГУ (ныне профессор математики в Бирмингемском университете), с недоумением выслушивали мои рассказы о наших буднях и задавали вопрос: для чего? Теперь -то мы знаем, для чего…Кстати говоря,  стрижка и бритье (меня брили на кафедрах лор-болезней и травматологии и ортопедии) практиковались , с легкой руки ректора, на многих кафедрах. Делом бы заняться уважаемым преподавателям и заботиться не о том, что длинные волосы – уступка капитализму, а о знаниях, ведь институт то был не парикмахерский, а медицинский, смею заметить!  Зато дебильный «полубокс» был отличительной чертой студентов славного «павловского» института, а ребята из МГУ как-то посоветовали  мне поставить в студенческом клубе фарс «Рязанский цирюльник»! Справедливости ради замечу, что этот маразм распространился не на все кафедры нашего ВУЗа и «полицейским» он все-таки не был.

…Любопытная деталь, почерк у Анатолия Александровича был интересный: очень мелкий и очень разборчивый, причем с возрастом менялся мало. Такой почерк, как считают графологи, свидетельствует, прежде всего, о замкнутости и спокойствии его обладателя. Интересно, насколько это справедливо в данном случае? Или другой вопрос, а насколько сказался знак Льва, под которым он родился (21.08.23 г.) на его характере ? Наверное, сказался. В чем? Думаю, что в видении конечной цели и путей к ней: комсомолец в 1938, член ВКП (б) в 1945, кандидат медицинских наук в 1949, заведующий кафедрой в 1959, ректор в 1962. Политическая и научная его юность прошли при Сталине, а в остальном – он прошел разные  эпохи: сталинскую, хрущевскую, брежневскую, черненковскую и андроповскую. Захватил и горбачевскую и ельцинскую, но был уже не на первых ролях… Любопытно, что в  отличие от  некоторых других  наших профессоров,  в свое время в работах своих весьма опрометчиво клеймивших «продажную девку империализма» - генетику, Анатолий Александрович если и колебался вместе с линией партии, то об этих колебаниях ничего  не известно, или в фармакологии эти колебания были  менее заметны.          

      … До приезда в Рязань Анатолию Александровичу довелось немало поездить: Смоленск, Молотов (Пермь), Дзауджикау, Саратов, Улан-Батор. В наш город он попал тогда, когда медицинский институт все еще находился в  сложной ситуации становления. Дело в том, что Рязань, страшная провинция  (в двух часах езды от Москвы), в отличие, скажем, от Казани или Харькова никогда не имела университетских традиций, что принципиально важно в контексте культурной среды, в которой должен был прижиться и укорениться столичный ВУЗ, ведь своих преподавательских и научных кадров город не имел. И.В. Сталин вовсе неслучайно назвал Рязань «подмосковной помойкой», направляя сюда для ее «расчистки» А.Н. Ларионова. Кажется, именно последнему и пришла в голову гениальная мысль, которая, в связи с юбилеем И.П. Павлова, была активно поддержана руководителями АН  (С.И. Вавилов) и  АМН СССР ( «генерал» от физиологии – К.М. Быков) об открытии в Рязани медицинского института, который автоматически получил имя Нобелевского лауреата. Но делалось  все традиционно: институт переехал, а где разместить клинические базы, студентов и преподавателей?  В итоге почти все клинические кафедры ютились на базе больницы им. Семашко, и хотя город  сразу передал институту более 15000 кв. метров жилой и нежилой площади, но этого явно было мало. Но худа без добра не бывает - Рязань должна быть благодарна медицинскому институту  за то, что его перевод  в наш город существенно подтолкнул строительство новых больниц:  почти одновременно были построены клинические базы: больницы  №№ 2,3 и 4, где и разместились терапевтические и хирургические кафедры, а другие «разбрелись» по всему городу, занимая даже архитектурные памятники (микробиологический корпус). И все же, все же ВУЗ,  конечно, нуждался в существенном расширении, ну что это за институт с одним факультетом?  Очень бедным было и аппаратное оснащение и больниц вообще, и кафедр нового института, в частности. А это было уже серьезной проблемой, которую подметил очень осведомленный современник: «Скудное оснащение лабораторий и кафедр и вместе с тем служебная необходимость все-таки что-то исследовать и изучать породили порочную в корне психологию научных работников того времени. Кафедры … стали заниматься не тем, чем следовало - бы, исходя из тенденций развития науки, а тем, чем можно было заниматься в этих беднейших «безаппаратных» и «бесприборных» условиях... Появление же одного какого-либо современного прибора …тотчас порождало серию унылых фактологических исследований... мало что дающих и теории и практике медицины.  Да и редчайшие кафедры в нашей стране имели необходимое оборудование, оснащение и персонал, а потому периферийная наука все время плавала по поверхности и не уходила в глубину… Отсюда и бесконечные сборники тезисов – «братские могилы», как их цинично называли аспиранты, или  как более изящно выражались профессора -«тезисы мыслей, которых нет». Достаточно перелистать сборники научных работ того времени, дабы убедиться в этом. Да еще идеология, постоянная  борьба с кознями империализма и необходимость помнить о том, что: «Партия учит нас, что газы при нагревании расширяются»!

      Понятно, почему надолго отстала и наша биология, и наша медицина, отказавшись от генетики, не почувствовав огромного будущего рожденной после войны неинфекционной иммунологии или перспектив молекулярной биологии и биотехнологии». И это касалось не только того, что творилось в заоблачной выси академических институтов, но и нашего провинциального ВУЗа, который, хоть и носил громкое имя, но влачил достаточно скромное существование. Институт, к сожалению, один  за другим покидали маститые столичные профессора, у которых здесь не просматривалось никакой перспективы (Фогельсон, Анохин, Артемьев, Медведев), или которые едва не угодили в тюрьму  по рьяно раздуваемому А.Н.Ларионовым «делу рязанских врачей» (Жмур, Фаерман, Егоров). Впрочем, отдельные видные ученые в институте оставались (Кириллов, Белецкий, Лихциер, Широкий), но сколько-нибудь крупной научной организации институт  в то время собой не представлял, и даже не имел кандидатского совета. Престиж «павловского» института надо было незамедлительно поднимать, и для этого  нужна была не только «собачья» физиология и восхваления  концепции Павлов которых и без того хватало ( весь мир уже и так знал, что все болезни в СССР, кроме гонорреи, «от нервов»!) но, прежде всего, нужен был человек с большими амбициями, напористостью и пробивными способностями, чтобы сломать застой и уныние. Недаром Тургенев писал: «Провинции нет, если есть люди».  И такой человек нашелся. Заместитель декана лечебного (единственного тогда) факультета в 1954, декан и заместитель ректора в 1958 г., и, наконец, ректор с 30 августа 1961 года – таков путь А.А. Никулина-администратора.  Напомню, что Никулин-ректор продолжал оставаться Никулиным-профессором, заведующим  кафедрой фармакологии, которую до него возглавляли люди весьма известные и авторитетные  профессора Г.Н. Першин. Г.А. Пономарев и А.Н. Кудрин. И уж конечно ему нельзя было и здесь ударить в грязь лицом.  Мне кажется, что много лет спустя у него была возможность сожалеть о том, что в организации науки у нас была невозможна американская модель: во главе – творческая личность, остальные, за редким исключением - разного рода стажеры, и более или менее, способные исполнители, при нередкой смене этих «вспомогательных» сотрудников. А нас было по-другому: на воспитание «своих» сотрудников  сил уходило много, вроде бы и прогресс  был, а потом действительно одаренные находили свою научную нишу и уходили. Но это нормально, а куда хуже если менее одаренным начинало казаться что и они все уже могут сами и более того, они начинают переоценивают свой, в общем -то ручной, труд,  или еще хуже, лояльные «свои» «своими» вдруг не оказываются и начинают обильно поливать бывшего шефа разнообразной грязью… В конце жизни Анатолию Александровичу еще предстояло испытать не только предательство когда-то близких учеников, но и унижение от тех, кого он вывел в люди, и которые из убогих ассистентов вдруг «выкинулись» в профессора и «руководители» местного здравоохранения…

     Одновременно с ректорством началось и участие А.А. Никулина  в выборных партийных органах, депутатство и «делегатство», без которых поддержки партийного руководства, а, стало быть,  и столь необходимых средств,  институту никогда не видать.  Совпадало ли это с  реализацией честолюбивых замыслов начинающего ректора,  в конце - концов,  неважно, ведь  институт при нем неуклонно рос и «вширь и вглубь»:  в 1962 году – открылся санитарно-гигиенический факультет, в 1966 - фармацевтический,  было завершено строительство биологического, морфологического, санитарно-гигиенического корпусов, вивария, ЦНИЛ, библиотеки и … тира! Оснащались новым оборудованием кафедры, совершенствовался  учебный процесс. Мне приходилось неоднократно слышать, что большим недостатком нашего родного ВУЗа было длительное (почти сорок лет) «засилье» в нем ректоров – не клиницистов (десять лет- гистолог, двадцать - фармаколог, потом биохимик…), а ведь главной задачей (и все это понимали) была подготовка врачей для центральных областей страны, включая и Московскую. И казалось, что эту проблему лучше должен понять лечебник, по крайней мере, во многих крупных ВУЗАх так и было, чему свидетельство успешная деятельность на этом поприще Г.Ф. Ланга, В.В. Кованова и других корифеев. И вдруг – фармаколог. Так сказать, его деятельность велась на три «фронта»- дидактический, научный  и сотрудничество с территориальным здравоохранением. Притом  не следует забывать, что  имелась еще мощная идеологическая составляющая.  Однако, как говорили многие главные врачи и руководители областного отдела здравоохранения  того времени (и нет оснований в их искренности усомниться), А.А. Никулин умел находить общий язык с руководителями клинических баз, прекрасно отдавая себе отчет в том, как институт от них зависит. Это же касалось и руководства санитарно-эпидемиологической службы и аптекоуправления.  Как любитель истории я мог бы привести перечень диссертаций, публикаций и всяческих регалий, завоеванных учеными РМИ в годы ректорства А.А. Никулина, но можете поверить на слово – он впечатляющ, но важнее другое - вспоминая наших учителей, незабвенных   Б.И. Хубутию, Ю.Л. Сутулова, А.С. Лунякова, В.Г. Ерохина. Н.И. Сержантова, С.А. Бучнева и ныне здравствующих Ю.И. Ухова, А.Д. Павлова, Э.П. Тарбаеву, В.А. Попова, А.Г. Малыгина ,В.А. Васина, И.Ф. Воронкова, Д.Г. Узбекову , И.Я. Огус и говоря им искреннее спасибо, я прекрасно отдаю себе отчет, что все-таки  они работали при Никулине и с Никулиным, а не вопреки ему.  Любопытно, что  среди названных мною высокочтимых учителей есть и близкие сотрудники профессора Никулина. Тогда насколько его «диктатура» помешала им раскрыть для нас свои дидактические способности, высокие человеческие качества и известный либерализм? Я убежден в том, что у любого человека всегда чему-то можно поучиться, поскольку в большом или малом , но в чем-то он превосходит тебя. Чему, кроме фармакологии мы могли научиться у Анатолия Александровича? Это, наверное, больше касается  как раз его ближайших сотрудников и прямых учеников и они должны рассказывать об этом. Замечу лишь, что финал жизни у человека, который, что ни говори, немало сделал и для нашего института  и для рязанского здравоохранения, был грустным, как часто бывает у активных натур, отстраненных от живого дела. Утешением может служить лишь  то, что окна медицинского городка, в строительство которого А.А. Никулин вложил много сил, смотрят на улицу, которая носит его имя…

     …А личная встреча у меня с ректором была такой: проезжая мимо на машине, он увидел длинноволосых молодых людей и чутьем понял : «Мои», деловито вышел и спросил: «Молодые люди, вы откуда такие лохматые?» Сейчас такой вопрос мог бы для него быть последним, а тогда, тогда мы, конечно, сознались и через пятнадцать минут стояли в его кабинете уже постриженные, а он держал в руках наши личные дела (к счастью, ничем не запятнанные!), а вокруг с дрожью в членах метались декан и заместитель декана. Но этот день для меня не закончился, декан отправил меня сбривать бакенбарды и мастер в парикмахерской чуть не упал: «Так я тебя только что стриг»! «Брей»,- чуть не плача сказал я, прощаясь с красотой…  И все-таки я не был на Никулина в обиде, волосы скоро выросли вновь, но ректору я уже на глаза не попадался…

     И, наконец, последнее. Я воспринимал А.А. Никулина как консерватора, ортодокса и ригориста, а он  еще был и человеком-загадкой: я редко испытывал большее удивление,  чем узнав, что Анатолий Александрович написал и издал книгу … об игре в карты (но не в примитивное «очко», а в благородный преферанс)!  Пути Господни неисповедимы! Мои густые волосы, где вы?

Н.Ларинский, студент 1972-78 гг.

 

 

---

Оставить комментарий:

Имя:*

E-mail:

Комментарий:*

 я человек

 Ставя отметку, я даю свое согласие на обработку моих персональных данных в соответствии с законом №152-ФЗ
«О персональных данных» от 27.07.2006 и принимаю условия Пользовательского соглашения