11 июня родилась известный советский микробиолог, член-корреспондент АМН СССР Нина Георгиевна Клюева (1899-1971)

nic

Михаил Голубовский Биотерапия рака, «дело КР» и сталинизм magazines.russ.ru›Звезда›2003/6/golub.html Болезнь Дарвина, трипаносома и рак Иосиф Григорьевич Роскин (1892–1964) был биологом европейского ранга, специалистом в области цитологии и протозоологии, одним из основателей Всероссийского общества протозоологов. Он относился к известной москов-ской школе зоологов Н. К. Кольцова. Будучи прекрасным лектором и исследователем, Роскин с 1930 года заведовал кафедрой гистологии в МГУ и создал там лабораторию биологии раковой клетки[4]. Он выдвинул концепт, что раковые клетки одновременно с агрессивностью отличаются нарушением саморегуляции и уязвимостью. В 1931 году Роскин открыл, что одноклеточный жгутиконосный микроорганизм, простейшее Trypanosoma cruzi (а также экстракт из ее клеток) тормозит развитие широкого спектра опухолей у животных. Открытие хорошо совпадало с удивительными наблюдениями эпидемиологов, что рак (в его разных воплощениях) у многих людей спонтанно исчезал, если они одновременно переболевали трипаносомиазом. После болезни они оставались как бы иммунны к раку. В итоге, заболеваемость раком в несколько раз меньше в тех районах Южной Америки, где распространена болезнь Чагаса. Название болезни идет от имени бразильского паразитолога Карлоса Чагаса (1879–1933), открывшего в 1909 году возбудителя — протиста трипаносому. Вызываемый ею недуг — подлинный бич Южной Америки, где им страдает более 17 миллионов человек. А бессимптомных носителей трипаносомы гораздо больше. Инфицированные матери передают внутриклеточного паразита через плаценту детям. Факты неприятные, учитывая широкое использование при переливаниях дешевой крови латиноамериканцев за пределами их стран. (Аналогично тому, как вирус СПИД попал в Америку после начала массовых переливаний дешевой африканской крови.) Попадая в кровь человека после укуса клопа, трипаносома поселяется внутри разных клеток (лимфоузлы, сердечная мышца) и постепенно приводит организм к полуинвалидности: крайняя усталость, тошнота, бессонница, озноб, воспалительные процессы в сердце. Вполне возможно, что именно этими типичными симптомами болезни Чагаса страдал в течение 40 лет Чарльз Дарвин. По свидетельству его сына, великий биолог вскоре после возвращения из кругосветного плавания на “Бигле” ни одного дня не чувствовал себя здоровым. Он отошел от социальной активности и с 1844 года почти безвыездно жил в своем поместье. В 1958 году профессор Сол Адлер, специалист по тропическим болезням из Еврейского университета (Иерусалим), обратил внимание на одно описание из дарвиновского “Путешествия на „Бигле””, когда Дарвин, заночевав в 1835 году в деревне в аргентинских Андах, ночью подвергся нападению отвратительных, ползущих по телу и сосущих кровь клопов размером в дюйм, которые идентифицированы ныне с клопами — переносчиками трипаносомы. У Дарвина, видимо, развилась хроническая форма болезни Чагаса. Болезнетворные для человека связи типа “паразит — хозяин” сложились тысячи лет назад. В конце 1980-х годов палеопатологи и палеогенетики изучали органы мумий, захороненных инками в чилийской пустыне Атакама более 3000 лет назад, и нашли у них типичные признаки болезни Чагаса. В 7 из 27 исследованных мумий современные методы ДНК-диагностики позволили обнаружить ДНК трипаносом![5] Стратегия трипаносом, как и многих других паразитов, коварная. Ей незачем напрочь убивать человека, она поселяется в его клетках, меняя форму, непрерывно тасуя поверхностные белки и тем самым искусно избегая иммунологической атаки хозяина. Но раковые клетки становятся уязвимыми для трипаносом и погибают. Еще в 1930-е годы Роскин опубликовал серию статей, в том числе в разных иностранных журналах, о своих наблюдениях и идее использовать антагонизм “трипаносомная инфекция — рак” для целей биотерапии опухолей. Данные Роскина были подтверждены, а идея биотерапии рака была подхвачена для реализации во Франции в конце 1950-х годов. В 1939 году в Кисловодске произошло романтичное знакомство Роскина с микробиологом Ниной Георгиевной Клюевой (1898–1971). В 1921 году она окончила Мединститут в Ростове-на-Дону (создан на базе медфакультета Варшавского университета) и уже в 1930-е годы стала опытнейшим инфекционистом, заведуя сектором в Институте эпидемиологии и микробиологии Академии медицин-ских наук . В конце 1945 года Клюеву избрали в созданную незадолго до того Академию медицинских наук . Клюева загорелась идеей Роскина . Возник, как пишут историки, “непо-вторимый творческий тандем, устоявший даже в условиях эпицентра политической кампании”. Было решено, что Клюева доведет препарат до его клинических испытаний, а Роскин продолжит клеточные наблюдения по действию препарата, названного “круцин”, или “КР” (инициалы фамилий авторов). Несмотря на военное время и эвакуацию, уже к концу 1945 года были получены варианты препарата с активностью, в 400 раз выше первичной, вчерне решена трудная задача его производства в достаточных количествах и получены первые клинические данные о противоопухолевом действии круцина в случае рака гортани, губы, пищевода, груди, шейки матки. В начале марта 1946 года Клюева и Роскин подготовили данные своих изысканий в виде рукописи будущей книги. 13 марта 1946 года Клюева делает проблемный доклад на президиуме АМН. Доклад был одобрен и принято решение поддержать исследования и создать лабораторию с опытной клиникой. Казалось бы, все идет хорошо. Но вскоре начинается социальная патология (о ней чуть позже). Во Франции в середине 1950-х годов под влиянием открытия Роскина и сведений о препарате круцине фармацевтическая фирма профессора Шарля Мерье в Лионе развернула и стала финансировать подобные исследования. Был создан свой вариант препарата в замороженно-сухом виде, трипаноза. Клюева и Роскин вначале использовали жидкий экстракт, неустойчивый и неудобный при хранении. Онколитическое (растворяющее клетки опухолей) действие препарата было подтверждено и в лабораторных, и в клинических опытах. Трипаноза действовала наиболее эффективно на ранние опухоли. Большие, неизлечимые опухоли поздних стадий при действии препарата уменьшались в размере. Препарат, что очень важно, снимал боль, облегчал страдания и резко улучшал самочувствие больного. Об этом согласно говорили все медсестры, причем в ситуациях, когда они при опытах не извещались о применении препарата. Хотя опухолевые клетки не исчезали полностью из разрушенного ракового очага, они переставали активно делиться и утрачивали способность к метастазам. В конце 1970-х ряд зарубежных авторов подтвердили догадку Роскина , что трипаносомный препарат стимулирует иммунологическую систему человека, облегчая борьбу с раковыми клетками. В период “оттепели” 1960 года французы Кудер и Мерье посетили лабораторию Роскина . Исследователи нашли взаимопонимание. Особенно важным было абсолютное согласие в одном существенном пункте: длительное применение и круцина, и трипанозы не имело вредных последствий. Этот визит помог возобновить прерванные после “суда чести” работы. Почему и как биологи Роскин и Клюева и их исследование оказались в 1946 году вовлечены в жестокие сталинско-ждановские игры вроде “суда чести”? Здесь, видимо, есть элемент диктаторской прихоти, как выбор писателей Ахматовой и Зощенко для идеологической экзекуции. И есть элемент “закономерной случайности”, который связывает эти два события. Историки рассматривают “дело КР” в контексте множества внутри- и внешнеполитических событий, которые определили на грани 1947 года переход к “холодной войне”, самоизоляцию страны во всех сферах. 13 марта 1946 года профессор Клюева делает доклад в Академии медицинских наук о новом методе биотерапии рака. Сразу же — публикации в центральных газетах. По каналам ВОКС — информация в США, где в то время выпускался даже специальный журнал “Обзор советской медицины” и активно работало Американо-русское медицинское общество. В солидном “Cancer Research” в США в 1946 году появляется статья Роскина . В период войны было налажено многостороннее сотрудничество в медицине между союзниками — СССР, США и Англией. Так, в 1943 году СССР посетил один из творцов пенициллина Говард Флори с целью помочь налаживанию выпуска антибиотика. Флори был сторонником безвозмездного обмена достижениями в области медицины между союзниками, что уже в то время было непросто отстаивать даже в Англии и тем более в США. В рамках тогдашнего сотрудничества союзников Минздрав СССР в 1944 году передал британским ученым первый оригинальный советский антибиотик грамицидин-С, полученный под эгидой выдающегося советского биолога Г. Ф. Гаузе. Об этом в статье с интригующим названием “Г. Ф. Гаузе и Маргарет Тэтчер” сообщает российский историк-биолог Я. М. Галл. Оказывается, в анализах кристаллической структуры грамицидина-С участвовала в те годы и “начинающий химик”, будущий премьер-министр Англии, “железная леди” Маргарет Тэтчер[10]. Под влиянием рекламирования круцина в США просьбы о его присылке посыпались и в американское посольство, и непосредственно самим авторам. Между тем во всех публикациях говорилось лишь о начале клинических испытаний, о том, что круцин нарабатывается пока в недостаточном количестве и применяется в жидкой, неустойчивой и нестабильной, а значит, и капризной по своему действию форме. И тут новый посол США У. Смит проявил необычную для его ранга инициативу и решил лично встретиться с авторами открытия. Их встреча с полным согласованием по всем каналам власти состоялась 20 июня 1946 года в дирекции Института эпидемиологии (в присутствии директора и , конечно, доверенного у “органов” лица). Посол предложил сотрудничество и любую техническую помощь из США. Минздрав в принципе согласился и подготовил соответствующий проект. 4 октября 1946 года академик-секретарь АМН В. В. Парин во главе делегации медиков, куда входят и крупные советские онкологи, летит в США. Там он принимает участие в специальной сессии ООН о международном сотрудничестве, где доклад делает Молотов. Парин, посоветовавшись с Молотовым, передает 26 ноября 1946 года в Американо-русское медицинское общество уже принятую к печати в СССР рукопись книги Роскина и Клюевой и образец круцина (который к этому времени давно утратил свою активность). “Вот и все, что было”, — как поется в песне. Но этот невинный взаимный жест был аранжирован затем как передача большого секрета, государственной тайны и послужил поводом к аресту Парина вскоре после его возвращения и к организации “суда чести”. Начиналась “холодная война” между бывшими союзниками. Возможно, изыскания по круцину развивались бы вполне благоприятно. Ведь многие другие достойные направления в медицине, и в области борьбы с раком в частности, имели меньшую поддержку. Но Клюева , подстегиваемая успехом и растущей популярностью, стремилась к большему. Она пишет два обращения на имя Жданова с уверениями о громадном значении работы. Мудрый профессор Роскин предчувствовал опасность чрезмерной активно-сти и напоминал: “Не буди лихо, пока оно тихо”. Если бы Клюева была просто его соавтором, он, возможно, и удержал бы ее. Но она была еще и женой и настояла на своем. Письма Жданову идут за двумя подписями. Оба письма возымели действие! После первого — в апреле 1946 года (нашлось надежное номенклатурное лицо для передачи письма) из ЦК была быстро спущена позитивная резолюция — “поддержать и доложить”. Следует моментальный ответ министра здравоохранения — “будет сделано”. Выделяется площадь, штат лаборатории обещано расширить до 55 человек. Казалось бы, о чем еще мечтать? Однако в честолюбивые планы Клюевой входило не только организовать наработку и анализ препарата. Она хотела держать под своим контролем весь процесс и самостоятельно вести клинические испытания: иметь небольшую клинику (не будучи врачом-онкологом). И это тоже удалось. Но, как в сказке о рыбаке и рыбке, показалось мало. К ноябрю 1946 года штат номинально увеличился до 99 человек. С ростом штата, естественно, росли и технические трудности, и неурядицы (это обычно). В неистовом нетерпении Клюева пишет новое письмо Жданову, узнав в Мин-здраве, что сам Молотов после встречи с Париным в США сделал запрос о книге. Тон письма авторов весьма требователен: “Мы работаем в условиях постыдной нищеты”. А разве их коллеги в то время работали в условиях “бесстыдной роскоши”? Ведь испытания круцина только начинались, производственная наработка стабильного препарата, создание клиники — дело хлопотливое и не скорое. Второе письмо возымело эффект быстрый и оглушительный. Информация о чудо-препарате за это время дошла до Сталина, и колеса машины завертелись с бешеной скоростью. Но куда они привели? В архиве Жданова историки отыскали второе письмо биологов, на нем краткая надпись красным карандашом — “мне + Ворошилову 3 дня”. Явное указание вождя. Вертикаль власти заработала быстро и эффективно. Уже 21 ноября Жданов принимает в Кремле Роскина и Клюеву . Через 4 дня они опять были вызваны Ждановым в Кремль, куда в те же часы приглашены лица из высшего эшелона: Ворошилов, Деканозов, Мехлис, прокурор СССР Горшенин, замминистры и даже люди из Министерства кинематографии! На уровне Совмина подготавливается решение о поддержке работ по круцину. Уже 7 декабря проект был представлен зампреду Совмина Берии. Замысливалась и создавалась новая крупная шарашка, мимо Берии это не могло пройти. 23 декабря 1946 года Сталин подписывает Постановление “О меро-приятиях по оказанию помощи лаборатории экспериментальной терапии профессора Н. Г. Клюевой ”. Постановление было секретным и опубликованию не подлежало. Метрострою и Министерству по строительству военных и военно-морских предприятий (!) было велено к декабрю построить первую очередь Института, а разным министерствам — к 1 января 1947 года оснастить лабораторию всем требуемым оборудованием. Как говорила спустя пару месяцев Клюева на допросе у Жданова, она и Роскин “были буквально раздавлены грандиозностью решения Совета Министров, они не привыкли к таким масштабам” (с. 92). Ученым доверили “сноситься с правительством о своих нуждах” прямо через Ворошилова (конный маршал почему-то курировал тогда медицину и здравоохранение и был настроен вполне благожелательно). Таков вкратце был путь поезда “за здравие”. Но одновременно по той же ветке навстречу вышел поезд “за упокой”. Вскоре они жестоко столкнутся. По записным книжкам Жданова историки определили начальный момент формирования “дела КР”. 7 августа 1946 года, то есть за неделю до начала гонений на Ахматову и Зощенко и художественную интеллигенцию, в бумагах Жданова появляется запись: “Я думаю, что Смита не надо было пускать в Институт”. Это была затравка. Пребывая в эйфории, Клюева и Роскин в начале 1947 года совершенно не предполагали, что они уже выбраны для идеологического заклания в целях поворота страны на борьбу с космополитизмом и “холодную войну”. 24 января 1947 года Жданов, вернувшись из длительного отпуска-лечения, сразу принялся за фабрикацию “дела КР”. Суд чести: фабрикация и фальсификация Обычное в науке поведение трансформируется до неузнаваемости на языке партийного новояза: интерес посла — демарш американской разведки, приглашение к сотрудничеству — подкуп, передача машинописи уже сданной в печать книги (причем без главы о технологии) коллегам в США — низкопоклонство перед иностранцами и разглашение государственной тайны. Совсем как в доносе Шарикова на профессора Преображенского. Это уже знакомо. Новой является, как впервые установили историки, детальная личная режиссура Сталина на всех этапах “дела КР”. Историки приводят любопытное и важное для манеры диктатора свидетельство. Новый министр здравоохранения Е.И. Смирнов был приглашен на встречу со Сталиным в Большой театр, где в тот вечер шла опера “Князь Игорь”. В антракте Сталин разъяснил министру “главную особенность” задуманного им сценария суда чести: нет необходимости в адвокатах и последнем слове обвиняемых после речи общественного обвинителя. Подлинный театр в театре. Далее. Жданов лично начал следствие, вызывая на допрос в Кремль Клюеву , Парина, министров и их замов. При этом он ведет беседу-допрос, а протоколы немедленно направляются через Поскребышева Сталину. У всех вызванных были взяты письменные объяснения о процессе передачи книги и образца круцина в США. Наконец, 17 февраля 1947 года Клюева и Роскин вызываются в Кремль на заседание Политбюро, которое вел сам Сталин. По записанному рассказу Роскина , Сталин в конце заседания показал находящуюся в его руке книгу “Биотерапия злокачественных опухолей” (напечатана ограниченным тиражом) со сделанными на полях многими замечаниями и изрек: “Бесценный труд!” Видимо, книга произвела на него впечатление. Но, хваля авторов, он уже предвкушал садистское наслаждение от предстоящего поношения их на суде чести, о чем Клюева и Роскин в это время абсолютно не догадывались. В тот же день поздно вечером в кабинете Сталина, как установили историки, собралась верхушка: Молотов, Жданов, Берия, Микоян, Маленков, Вознесенский и Каганович. Был решен вопрос об аресте Парина, смене руководства Минздрава и суде чести над обласканными властью биологами. 25 марта 1947 года Жданов представляет Сталину проект постановления о “судах чести”, через три дня проект утверждается Политбюро. Сценарий суда таков: составляется проект обращения из парткома в суд, назначенные начальством члены суда ведут допрос обвиняемых. Потом происходит суд с назначенным общественным обвинителем. Затем обвиняемым дают послед-нее слово. И только после этого — когда уже обвиняемые ничего не могут сказать в свою защиту — победно выступает общественный обвинитель. Текст обвинительного заключения якобы от имени парткома Минздрава был тайно отредактирован Ждановым, затем откорректирован лично Сталиным и вручен для прочтения академику АМН П. А. Куприянову. Что он с выражением и продекламировал. Два члена суда были из числа “истцов” из парткома, написавших обращение в суд (сами написали — сами будут судить). Но и обращение в суд, якобы со стороны парткома Минздрава, тоже написал Жданов! В его записных книжках авторы нашли бесцеремонные и хамские приправы к начальному варианту зелья-обращения: “О Парине размазать погуще… Вдолбить, что за средства народа должны отдавать все народу… Расклевать преувеличенный престиж Америки с Англией… Будем широко публиковать насчет разведки” и т. д. Наконец, за день до суда Сталин производит генеральную репетицию задуманного спектакля, названного “делом КР”. 13 мая 1947 года он вызывает в Кремль доверенных писателей Фадеева, Горбатова и Симонова. Симонов в 1988 году опубликовал свои воспоминания по сделанным сразу дневниковым записям (“...Я записывал то, что считал себя вправе записывать, и старался как можно крепче сохранить в памяти то, что считал себя не вправе записывать”). Сталин ведет беседу на тему “нашего советского патриотизма”, чтобы не было “преклонения перед иностранцами-засранцами” — последнее произнесено им скороговоркой. “В эту точку надо долбить много лет, лет десять надо эту тему вдалбливать”, — записывает Симонов сталинский социальный рецепт и заказ. Долбить и вдалбливать с пеленок до седых волос — так каждодневно происходила манкуртизация всей страны. В конце беседы Сталин вынимает четырехстраничное заявление парткома Минздрава о привлечении Клюевой и Роскина к суду чести. Читать вслух было предложено Фадееву, а Сталин ходил, внимательно слушал и бросал острые взгляды на писателей. “Делал пробу, проверял на нас… Это письмо было продиктовано его волей — и ничьей другой”, — догадывается Симонов. Убедившись, что прочитанное произвело впечатление, Сталин делает заказ придворным писателям: “Надо на эту тему написать произведение. Роман”. Симонов ответил, что это скорее годится для пьесы, каковую он вскоре и написал, отрекшись от нее впоследствии. А вышедший в 1950 году фильм “Суд чести” люди старого поколения еще помнят. Только к действительности он имел такое же отношение, как гоголевские галушки и “Кубанские казаки” к реальным колхозам. Суд чести начинается с допросов Роскина . Гордая Клюева отказалась прийти и согласилась отвечать только письменно. В их квартире уже установлен “жучок”. Весь домашний разговор между супругами после изнурительного допроса Роскина подслушан, записан и тут же передан Сталину. В распоряжении историков — эта агентурная запись. Она драматична. Вот отрывок: “ Клюева : Досадно, что все эти червяки не дают спокойно работать (плачет)... Меня волнует, как они так могли говорить. Они нашего ногтя не стоят. Мы еще никогда никаких упреков не имели от ЦК. Почему они тебя допрашивали, уму непостижимо. Я считаю, что я не должна участвовать в этой комедии”. Но участвовать, к сожалению, пришлось. Видимо, Роскин и Клюева до конца дней не догадывались, кто был подлинным драматургом и режиссером “комедии”. (Уже после трехдневного поношения и измывательства на “суде чести” они в отчаянии и в рамках ритуальной традиции тех лет обращаются с верноподданническим письмом к вождю-благодетелю: “Мы Вас сердечно благодарим за все внимание, руководство и помощь, без которых никогда бы глаза обреченных больных не могли засветиться надеждой”. Вождь несомненно был польщен. На агентурной записи семейного разговора после допроса Роскина есть резолюция Сталина: “Поговорить со Ждановым”. О чем же могли говорить два фабрикатора суда чести, два изготовителя зелья, которым вскоре будут поить миллионы людей? Была опасность твердой позиции Роскина , зыбкости обвинений и нежелательной реакции зала. Тогда, чтобы бить наверняка, Жданов на второй день процесса пишет заявление председателю суда, что Клюева и Роскин вводили в заблуждение, обманывали правительство. Это — удар в поддых. Ведь не скажешь, что Жданов и правительство и есть фальсификаторы и обманщики. К тому же академик Парин уже арестован как американский шпион. Суд чести продолжался три дня — с 5 по 7 июня 1947 года — в зале заседаний Совета министров, где собрался, как пишут историки, весь ареопаг советской медицины — 1500 человек. Чтение материалов суда и сейчас, спустя более полувека, производит тягостное впечатление. Наверное, это познавательно с позиций сравнительной социальной психопатологии. Медицинские светила, убеленные сединами, недавние научные коллеги Роскина и Клюевой отрекаются от своих прежних высказываний. Особенно рьяно и ядовито выступал, к примеру, известный деятель здравоохранения Н. А. Семашко. Хотя он по возрасту к тому времени отошел от дел, но активно задавал вопросы и рвался на роль общественного обвинителя (ему не доверили). В концовку обвинительной речи Жданов вставил ключевые слова: значение этого дела — предупреждать “каждого советского патриота быть постоянно бдительным, не тушить ни на минуту своей ненависти к враждебной буржуазной идеологии”. Удивительно точен оказался Дж. Оруэлл в метафоре о ежедневных двухминутках ненависти. Давление и унижение, которым подверглись Клюева и Роскин и на двух сериях допросов, и за три дня суда в полуторатысячной аудитории, — чудовищны. Они вели себя достойно. Но в заключение все же вынуждены были принести покаянные ритуальные слова, которых от них алчно ждали дьявольские режиссеры, — о патриотизме, о заботе советского правительства, о нашей советской науке и т. д. Анализируя стенограмму суда, историки отмечают, “как мучительно дается Нине Георгиевне игра по навязанным всем в зале правилам”. Роскин же твердо заявил, что работа до конца 1946-го была открытая, никакого технологического секрета передано не было и никаких антигосударственных действий за собой не признает, но считает личной ошибкой согласие на передачу рукописи. Поведение обвиняемых биологов не удовлетворило суд чести. В его решении отмечено, что профессора Клюева и Роскин “не проявили себя как советские граждане и продолжали быть неправдивыми”. Концовка пьесы-суда: объявить профессорам Клюевой и Роскину “общественный выговор”. Здесь важная семантическая тонкость: сказано, мол, что ученые неправдивы и не совсем проявили себя как советские . Но их поведение не названо зловещим эпитетом “антисоветское”. Ибо это означало во все времена РСФСР и СССР почти смертельный капкан: концлагерь. Замысел драматурга и режиссера-садиста был более масштабен, чем простая физическая расправа над двумя учеными. Главное — запуск всесоюзной кампании по борьбе с космополитизмом, идеологический всеохватный террор в виде “воспитания и перевоспитания”. Долбить и вдалбливать десятилетиями, приказывал Сталин. Этот завет соблюдался даже во время борьбы с “культом личности”, когда, как поется у Галича, приходилось мучительно признавать: “...кум откушал огурец и промолвил с мукою: „Оказался наш отец не отцом, а сукою””. И завету “нашего отца” неуклонно следовали почти сорок лет. Сталин на протяжении более трех часов (!) редактирует “Закрытое письмо ЦК” по делу профессоров Клюевой и Роскина . Черновой проект письма был составлен новым секретарем ЦК М. Сусловым. Этот серый, с мышиной головкой и глазками, парткардинал будет доминировать в идеологической жизни страны еще долгих сорок лет. В пять последующих дней письмо размножено в количестве 9500 копий. “Разверстка на рассылку”, которую нашли историки в архиве ЦК, любопытна как срез по вертикали фабрики власти СССР. Среди основных получателей: обкомы, крайкомы ЦК союзных республик, райкомы, горкомы, окружкомы и укомы партии, секретари парторганизаций вузов, академий и НИИ, политотделы МВС, МВД, Главсевморпути, министры и руководители центральных ведомств, командующие военными округами, флотилиями и войсковыми группами. Не забыт и комсомольский актив. При центральных министерствах и ведомствах в 1947 году было создано 82 суда чести. Лишь часть из них провели заседания. Так, Лысенко настоял, чтобы в ноябре 1947 года провели суд чести над генетиком Р. Жебраком за его якобы антипатриотическую статью в “Science” в 1944 году и за низкопо-клонство перед буржуазной наукой. Осудили. Тем самым удалось сорвать уже принятое решение об организации нового института генетики (единственный институт, созданный Вавиловым, после его ареста прибрал к рукам Лысенко). Директором института намечался Жебрак (до суда он занимал высокий пост Президента АН Белоруссии). Но после суда он лишился всех постов и был деморализован. Начатая кампания создала желаемую истерическую атмосферу шпиономании, боязни любого контакта с иностранцами, повлекла за собой массу нелепых писем-доносов в “органы” и “лично тов. Сталину”. При подготовке этой статьи я наткнулся, к примеру, на зловещие последствия суда чести во флоте. Адмирал флота Н. Г. Кузнецов[11] вспоминал, как он и другие адмиралы оказались на скамье подсудимых. “Произошло это после надуманного и глупого дела Клюевой и Роскина , обвиненных в том, что они якобы передали за границу секрет лечения рака. Рассказывают, что Сталин в связи с этим сказал: “Надо посмотреть по другим наркоматам”. И началась кампания поисков “космополитов”. Уцепились за письмо Сталину офицера-изобретателя Алферова, что руководители прежнего наркомата… передали англичанам “секрет” изобретенной им парашютной торпеды и секретные карты подходов к нашим портам. Сперва нас судили “судом чести”. Там мы документально доказали, что парашютная торпеда, переданная англичанам в порядке обмена, была уже рассекречена, а карты представляли собой перепечатку на русский язык старых английских карт. Почтенные люди, носившие высокие воинские звания, вовсю старались найти виновных — так велел Сталин. Команда была дана, и ничто не могло остановить машину. Под колеса этой машины я попал вместе с тремя заслуженными адмиралами, честно и бе-зупречно прошедшими войну. Это были В. А. Алафузов, Л. М. Галлер и Г. А. Степанов. Вскоре все были преданы Военной коллегии Верховного суда. Приговор: Алафузов и Степанов осуждены на 10 лет каждый, Л. М. Галлер на четыре. Впоследствии была реабилитация, но не все дождались ее. Лев Михайлович Галлер, один из организаторов нашего Военно-Морского флота, отдавший ему всю жизнь, так и умер в тюрьме”. …соглядатай Жданова к вечеру каждого дня составлял шефу подробный отчет — кто, что и как сказал, где сидел: “Зал полон. В первом ряду по-прежнему академик Аничков, академики Абрикосов, Давыдовский, Збарский, Юдин, многочисленная профессура”. Аничков выступал в прениях. Несколько фраз из заключительной речи общественного обвинителя профессора Военно-медицинской академии П. А. Куприянова: “...своими действиями они способствовали рассекречиванию препарата КР и передаче его американцам, чем было поставлено под удар советское первенство в этом открытии и нанесен серьезный ущерб советскому государству В этом факте передачи американцам еще не завершенного секретного исследования скрывается вся мелкая душа этих людей, показавших, что они отплатили своему народу черной злой неблагодарностью за все его заботы, за заботы партии и правительства о развитии и преуспеянии советской науки …” Пройдет несколько лет, и те же партия и правительство признают, что Роскин и Клюева ни в чем не виновны. В какой степени обвинители верили в то, что говорили, или же говорили потому, что “надо”, партия велела? Конечно, партийное давление было замешано всегда. Когда, к примеру, академика Аничкова спросили, как он мог в 1950 году на специальной сессии АМН выступить с восхвалением Лепешинской, ответ был таков: “Давление на нас было оказано из таких высоких сфер, что мы извивались, как угри на сковородке. Я после своего выступления три дня рот полоскал”…

Дата: 2015-06-11 08:49:42