Александр Шлёнский

Я учился на лечфаке когда ректором был Никулин. Это был омерзительный тип. Негодяй, хам, самодур и подлец каких мало. У Чехова есть персонаж - унтер Пришибеев. А этот урод был ещё гаже. Атмосфера, которая при нём была в РМИ была типичная унтер-пришибеевщина. Блатные при нём могли вообще не учиться. А над прочими студентами кафедры издевались как хотели. Преподаватели и деканы тоже были при нём негодяи типа декана Маркова, замдекана Кузина, Лебедев был такой. Особенно свирепствовали общественные кафедры где особенно отличалась шизофреничка Закирова, которая поставила своей целью выгнать меня из вуза за то что я принципиально отказывался писать конспекты работал классиков марксизма-онанизма. Встретился бы мне кто-то из них сейчас - удушил бы голыми руками за все издевательства. По окончании учёбы в этом отстойнике я ненавидел и эту страну, и этих людей и эту советскую медицину. Я много лет живу в США, работаю инженером-программистом, вторая половина жизни мне удалась как нельзя лучше. Но вот то что я не могу никому из этих нелюдей отомстить за бездарно загубленную первую её половину, за постоянные унижения, каждодневные издевательства и унижение человеческого достоинства - это крайне обидно. Никулин... чтоб твоя могила х..ями поросла!

Дата: 2017-05-24 04:43:11

Михаил

Наверное все написанное здесь соответствует истине. Только от нее не становится образ человека от которого завысили судьбы рязанских студентов ближе или понятнее. Мне тоже приходилось лететь в парикмахерскую по настоянию Никулина. Не это было страшно в наше время. Поражало до какой степени набор студентов зависли от воли этого человека. Слово Блат было самым популярным в годы моей учебы в Рязанском медицинском. Из набранной в группу студентов половина вынуждена была отсеяться в первый год. Эти студенты не были способны учиться совсем. Их родители были важны для ректора Никулина для успешного строительства корпусов института . В то время рядом с биологическим корпусом строилась библиотека. Трудно забыть и сам прием в институт , когда должен был стоять с другими кон курсантами перед приемной комиссией и Петрунин громко , чтобы все слышали вопрошал на произнесенную мою фамилию: " Он еврей что ли?" Мне тогда 17 летнему хотелось провалиться куда нибудь . Но вот все позади давно . Позади институт, позади годы работы врачом. Позади Рязань , Россия. Прожив около 18 лет вдали от Родины и вспоминая те далекие времена понимаю, что прошел через ненужные унижения в молодости . А.А. Никулин по моему мнению сделал немало для того , чтобы воспоминания о моей молодости были такими , какими они остались в моей памяти. Сожалею, что мне довелось учиться при нем. Михаил

Дата: 2014-07-31 15:11:07

nic

НИКУЛИН. Жизнь каждого человека – это дневник, в который он намеревается записать одну историю, а записывает совсем другую. Джеймс М. Барри …он человек разный, на нем все держится. В нем и тщеславие, и фанатизм, и организационные способности. Лев Лосев …В первый раз я увидел этого человека вскоре после поступления в институт, в последний – на выпускном вечере в одном из рязанских ресторанов, где мы радостно подбрасывали его к потолку. И вот что примечательно: и в том и в другом случае он сохранял одно и тоже выражение лица, внимательное и несколько хмуро-сосредоточенное, хотя это происходило в разной обстановке и обстоятельствах. Была у меня и личная встреча с ним, но не очень приятная, и о ней я скажу позднее… …Поступить в медицинский институт я очень хотел, хотя и был наслышан о строгих, почти драконовских даже по тем временам порядках, в нем царивших. Это меня не пугало, я был что называется, лояльным и законопослушным студентом. Не помню уже, по какому случаю, после первого колхоза первокурсников собрали в актовом зале биологического корпуса, где перед нами и выступил герой моего очерка - ректор Рязанского медицинского института имени академика И.П. Павлова, профессор Анатолий Александрович Никулин. Я запомнил благородную, идущую ему седину и бросавшуюся в глаза особенность (или так казалось?) - около него всегда создавалась некая аура, и у наших самых грозных профессоров (если они оказывались рядом) выражение лица становилось искательным и напряженно-почтительным, как у персонажей гоголевского «Ревизора»! Конечно, он всегда становился в центре внимания, но этот центр всегда был «полюсом холода», если так можно выразиться, и казалось даже, что как говорил А.И. Герцен,у нашего грозного ректора и «глаза были без всякой милости, зимние глаза»! Как о всяком небожителе мы мало что знали о нем достоверно, а то, что знали, уже несло в себе некую угрозу. Все знали, что он волен распоряжаться судьбой почти любого студента, и был скор на расправу, что экзамен по фармакологии, если его принимает «сам», может стать камнем преткновения непреодолимым, и в одном случае не сдавший его студент благополучно «загремел» в дружелюбные армейские объятья, чего никому из нас не хотелось, что он беспощаден к нарушителям порядка и, тем паче, - социалистической морали. Словом, многолетнее студенческое мифотворчество сделало из фигуры ректора какого-то монстра, прямо-таки Минотавра ! Надо сказать, что в те времена мы могли судить о наших преподавателях и профессорах почти исключительно по их внешности или по дидактическим способностям, как люди они чаще всего были закрыты. Таким же и еще более был и А.А. Никулин. Спросите любого, имевшего отношение к институту в то время, кто такой Никулин? Тогда бы наверняка услышите несколько определений: коварный деспот и тонкий дипломат, вельможа и высокообразованный и умный человек, консерватор и добрый «дядя», гонитель джинсов и длинных волос и знаток хорошей литературы…и даже – «самурай»! А сейчас скажут и еще хлеще - партократ ! И кто, интересно, прав? Да, он мог без всякой жалости исключить студента, но мог и спасти талантливого человека от солдатчины, причем без всяких ходатайств со стороны в его пользу, хотя, конечно, время и весь его предшествующий опыт наложили на Анатолия Александровича свой отпечаток…Но я почему – то думаю, что под внешним ледяным покровом в душе его бушевало пламя, которое и прорывалось внезапно во время разносов нерадивых сотрудников, когда он буквально краснел от гнева… …Наши отношения с ректором строились вовсе не по патерналистскому принципу: слуга вождю, отец студентам. Наш ректор был скорее не отцом, пускай методически педантичным и строгим, а отчимом, наделенным теми же качествами. И именно поэтому его лекции всегда имели стопроцентную посещаемость и образцовую дисциплину, хотя это шло, конечно, не за совесть, а за страх. Читал он лапидарно и сухо, и, хотя фармакология это наука почти точная, но если заглянуть в лекции современников Анатолия Александровича : Николая Васильевича Лазарева, цитироввшего в своих лекциях по фармакологии крови…Гоголя (!), Владимира Моисеевича Карасика - любителя и знатока древних авторов, или блестяще красноречивых Вениамина Иринарховича Скворцова и Дмитрия Александровича Харкевича, не говоря уже о Борисе Евгеньевиче Вотчале, то можно легко заметить, что у них всех очень живой стиль, с массой интереснейших примеров и экскурсов в историю, хотя говорили они о важных вещах. А вот Анатолий Александрович читал лекции «без риторических прикрас и без цветов красноречия». Нет, на лекциях по фармакологии такого не было, хотя не было и упрощения, опускающегося до пресловутого «студенческого» уровня. А посему мы перьями скрипели, не отрывая головы от тетради (не дай Бог, увидит лектор, что ты в праздном мечтании!), но мыслей и чувств это не будило, и этот стиль всегда оставался неизменным. Такими же сухими и лапидарными были и научные работы Анатолия Александровича, как методические, так и научные. Я знал незабвенного профессора В.К. Петрова, интереснейшего собеседника и жизнерадостного человека, но его совместная с Анатолием Александровичем монография - как большой ржаной сухарь, хотя «соло» Петров писал гораздо бойчее и художественнее! Также сухо и лапидарно читала лекции и «правая рука» А.А. Никулина, доцент Трошина, причем авторитет грозного шефа незримо присутствовал здесь, и мы сидели тише воды, ниже травы! Зато на лекциях обаятельной Динары Галиевны Узбековой было гораздо комфортней, а на занятиях жизнерадостной Эммы Петровны Тарбаевой и вовсе весело! Надо сказать, что этот научный ригоризм А.А. Никулина не помешал ему начать разработку перспективных направлений фармакологии сосудов и биологически активных веществ, полученных ,прежде всего, из продуктов пчеловодства. Тогда это действительно было актуально и даже модно, но судя по всему, Анатолий Александрович не был согласен с афоризмом французского биолога Ж. Ростана: « Научные исследования – единственная форма поэзии, финансируемая государством» и никакой поэзии в «кошачьей» фармакологии не наблюдал. Но, к сожалению, куда важнее было другое - именно с А.А. Никулина фармакологии, довольно тогда примитивной и всегда школярской, стало придаваться совершенно неадекватно большое значение. Это, конечно, должно было послужить укреплению авторитета ректора в глазах студентов и (совершенный абсурд!) показать клиницистам, кто тут главный! Отсюда отмена «автоматов» при сдаче экзамена по фармакологии, выбрасывание зачеток при ошибке студента в дозах препаратов (!?) и «диктатура» на лекциях. Потом та же история повторилась и с биохимией, и снова с фармакологией! Но если во времена А.А. Никулина это делалось совершенно «платонически», так сказать, то позднее уже с определенной целью, для недостойных и всем хорошо известных манипуляций… Но традиция, повторяю, была заложена при А.А. Никулине. По тридцатилетнему опыту работы врача, уверенно утверждаю, что ни школьная фармакология, ни цикл Кребса практическому врачу и во сне не снятся, а преподносилось это так, будто сам Кребс, сошедший с небес, преподавал у нас биохимию! Полагаю, что в то время биохимики всего мира каждый день бегали на почту, узнавая, нет ли весточки от биохимиков из Рязани, видя в них конкурентов в борьбе за Нобелевскую премию! В течение пяти лет я работал в биохимическом отделе Института биологии развития АН СССР у И.Б. Збарского, академика РАМН и одного из самых известных советских биохимиков. Илья Борисович бывавший на приеме у И.В. Сталина и Н.И. Ежова и получивший орден за бальзамирование тела В.И. Ленина, обладал, тем не менее, тонким чувством юмора, но и он не нашелся что сказать и только недоуменно поднимал брови, когда я ему рассказывал наши «страшилки». Более того, ни в одной цивилизованной стране мира такого значения ни фармакологии, ни биохимии не придается, хотя у «них» блестяще написанные учебники и великолепная, за целое столетие отлаженная система преподавания. Зачем эта зубрежка, как в гоголевской бурсе, зачем это провинциальное устрашение студентов? Мой брат, закончивший в свое время I МОЛГМИ и другой, закончивший МГУ (ныне профессор математики в Бирмингемском университете), с недоумением выслушивали мои рассказы о наших буднях и задавали вопрос: для чего? Теперь -то мы знаем, для чего…Кстати говоря, стрижка и бритье (меня брили на кафедрах лор-болезней и травматологии и ортопедии) практиковались , с легкой руки ректора, на многих кафедрах. Делом бы заняться уважаемым преподавателям и заботиться не о том, что длинные волосы – уступка капитализму, а о знаниях, ведь институт то был не парикмахерский, а медицинский, смею заметить! Зато дебильный «полубокс» был отличительной чертой студентов славного «павловского» института, а ребята из МГУ как-то посоветовали мне поставить в студенческом клубе фарс «Рязанский цирюльник»! Справедливости ради замечу, что этот маразм распространился не на все кафедры нашего ВУЗа и «полицейским» он все-таки не был. …Любопытная деталь, почерк у Анатолия Александровича был интересный: очень мелкий и очень разборчивый, причем с возрастом менялся мало. Такой почерк, как считают графологи, свидетельствует, прежде всего, о замкнутости и спокойствии его обладателя. Интересно, насколько это справедливо в данном случае? Или другой вопрос, а насколько сказался знак Льва, под которым он родился (21.08.23 г.) на его характере ? Наверное, сказался. В чем? Думаю, что в видении конечной цели и путей к ней: комсомолец в 1938, член ВКП (б) в 1945, кандидат медицинских наук в 1949, заведующий кафедрой в 1959, ректор в 1962. Политическая и научная его юность прошли при Сталине, а в остальном – он прошел разные эпохи: сталинскую, хрущевскую, брежневскую, черненковскую и андроповскую. Захватил и горбачевскую и ельцинскую, но был уже не на первых ролях… Любопытно, что в отличие от некоторых других наших профессоров, в свое время в работах своих весьма опрометчиво клеймивших «продажную девку империализма» - генетику, Анатолий Александрович если и колебался вместе с линией партии, то об этих колебаниях ничего не известно, или в фармакологии эти колебания были менее заметны. … До приезда в Рязань Анатолию Александровичу довелось немало поездить: Смоленск, Саратов, Молотов (Пермь), Дзауджикау, Саратов, Улан-Батор. В наш город он попал тогда, когда медицинский институт все еще находился в сложной ситуации становления. Дело в том, что Рязань, страшная провинция (в двух часах езды от Москвы), в отличие, скажем, от Казани или Харькова никогда не имела университетских традиций, что принципиально важно в контексте культурной среды, в которой должен был прижиться и укорениться столичный ВУЗ, ведь своих преподавательских и научных кадров город не имел. И.В. Сталин вовсе неслучайно назвал Рязань «подмосковной помойкой», направляя сюда для ее «расчистки» А.Н. Ларионова. Кажется, именно последнему и пришла в голову гениальная мысль, которая, в связи с юбилеем И.П. Павлова, была активно поддержана руководителями АН (С.И. Вавилов) и АМН СССР ( «генерал» от физиологии – К.М. Быков) об открытии в Рязани медицинского института, который автоматически получил имя Нобелевского лауреата. Но делалось все традиционно: институт переехал, а где разместить клинические базы, студентов и преподавателей? В итоге почти все клинические кафедры ютились на базе больницы им. Семашко, и хотя город сразу передал институту более 15000 кв. метров жилой и нежилой площади, но этого явно было мало. Но худа без добра не бывает - Рязань должна быть благодарна медицинскому институту за то, что его перевод в наш город существенно подтолкнул строительство новых больниц: почти одновременно были построены клинические базы: больницы №№ 2,3 и 4, где и разместились терапевтические и хирургические кафедры, а другие «разбрелись» по всему городу, занимая даже архитектурные памятники (микробиологический корпус). И все же, все же ВУЗ, конечно, нуждался в существенном расширении, ну что это за институт с одним факультетом? Очень бедным было и аппаратное оснащение и больниц вообще, и кафедр нового института, в частности. А это было уже серьезной проблемой, которую подметил очень осведомленный современник: «Скудное оснащение лабораторий и кафедр и вместе с тем служебная необходимость все-таки что-то исследовать и изучать породили порочную в корне психологию научных работников того времени. Кафедры … стали заниматься не тем, чем следовало - бы, исходя из тенденций развития науки, а тем, чем можно было заниматься в этих беднейших «безаппаратных» и «бесприборных» условиях... Появление же одного какого-либо современного прибора …тотчас порождало серию унылых фактологических исследований... мало что дающих и теории и практике медицины. Да и редчайшие кафедры в нашей стране имели необходимое оборудование, оснащение и персонал, а потому периферийная наука все время плавала по поверхности и не уходила в глубину… Отсюда и бесконечные сборники тезисов – «братские могилы», как их цинично называли аспиранты, или как более изящно выражались профессора -«тезисы мыслей, которых нет». Достаточно перелистать сборники научных работ того времени, дабы убедиться в этом. Да еще идеология, постоянная борьба с кознями империализма и необходимость помнить о том, что: «Партия учит нас, что газы при нагревании расширяются»! Понятно, почему надолго отстала и наша биология, и наша медицина, отказавшись от генетики, не почувствовав огромного будущего рожденной после войны неинфекционной иммунологии или перспектив молекулярной биологии и биотехнологии». И это касалось не только того, что творилось в заоблачной выси академических институтов, но и нашего провинциального ВУЗа, который, хоть и носил громкое имя, но влачил достаточно скромное существование. Институт, к сожалению, один за другим покидали маститые столичные профессора, у которых здесь не просматривалось никакой перспективы (Фогельсон, Анохин, Артемьев, Медведев), или которые едва не угодили в тюрьму по рьяно раздуваемому А.Н.Ларионовым «делу рязанских врачей» (Жмур, Фаерман, Егоров). Впрочем, отдельные видные ученые в институте оставались (Кириллов, Белецкий, Лихциер, Широкий), но сколько-нибудь крупной научной организации институт в то время собой не представлял, и даже не имел кандидатского совета. Престиж «павловского» института надо было незамедлительно поднимать, и для этого нужна была не только «собачья» физиология и восхваления концепции Павлов которых и без того хватало ( весь мир уже и так знал, что все болезни в СССР, кроме гонорреи, «от нервов»!) но, прежде всего, нужен был человек с большими амбициями, напористостью и пробивными способностями, чтобы сломать застой и уныние. Недаром Тургенев писал: «Провинции нет, если есть люди». И такой человек нашелся. Заместитель декана лечебного (единственного тогда) факультета в 1954, декан и заместитель ректора в 1958 г., и, наконец, ректор с 30 августа 1961 года – таков путь А.А. Никулина-администратора. Напомню, что Никулин-ректор продолжал оставаться Никулиным-профессором, заведующим кафедрой фармакологии, которую до него возглавляли люди весьма известные и авторитетные профессора Г.Н. Першин. Г.А. Пономарев и А.Н. Кудрин. И уж конечно ему нельзя было и здесь ударить в грязь лицом. Мне кажется, что много лет спустя у него была возможность сожалеть о том, что в организации науки у нас была невозможна американская модель: во главе – творческая личность, остальные, за редким исключением - разного рода стажеры, и более или менее, способные исполнители, при нередкой смене этих «вспомогательных» сотрудников. А нас было по-другому: на воспитание «своих» сотрудников сил уходило много, вроде бы и прогресс был, а потом действительно одаренные находили свою научную нишу и уходили. Но это нормально, а куда хуже если менее одаренным начинало казаться что и они все уже могут сами и более того, они начинают переоценивают свой, в общем -то ручной, труд, или еще хуже, лояльные «свои» «своими» вдруг не оказываются и начинают обильно поливать бывшего шефа разнообразной грязью… В конце жизни Анатолию Александровичу еще предстояло испытать не только предательство когда-то близких учеников, но и унижение от тех, кого он вывел в люди, и которые из убогих ассистентов вдруг «выкинулись» в профессора и «руководители» местного здравоохранения… Одновременно с ректорством началось и участие А.А. Никулина в выборных партийных органах, депутатство и «делегатство», без которых поддержки партийного руководства, а, стало быть, и столь необходимых средств, институту никогда не видать. Совпадало ли это с реализацией честолюбивых замыслов начинающего ректора, в конце - концов, неважно, ведь институт при нем неуклонно рос и «вширь и вглубь»: в 1962 году – открылся санитарно-гигиенический факультет, в 1966 - фармацевтический, было завершено строительство биологического, морфологического, санитарно-гигиенического корпусов, вивария, ЦНИЛ, библиотеки и … тира! Оснащались новым оборудованием кафедры, совершенствовался учебный процесс. Мне приходилось неоднократно слышать, что большим недостатком нашего родного ВУЗа было длительное (почти сорок лет) «засилье» в нем ректоров – не клиницистов (десять лет- гистолог, двадцать - фармаколог, потом биохимик…), а ведь главной задачей (и все это понимали) была подготовка врачей для центральных областей страны, включая и Московскую. И казалось, что эту проблему лучше должен понять лечебник, по крайней мере, во многих крупных ВУЗАх так и было, чему свидетельство успешная деятельность на этом поприще Г.Ф. Ланга, В.В. Кованова и других корифеев. И вдруг – фармаколог. Так сказать, его деятельность велась на три «фронта»- дидактический, научный и сотрудничество с территориальным здравоохранением. Притом не следует забывать, что имелась еще мощная идеологическая составляющая. Однако, как говорили многие главные врачи и руководители областного отдела здравоохранения того времени (и нет оснований в их искренности усомниться), А.А. Никулин умел находить общий язык с руководителями клинических баз, прекрасно отдавая себе отчет в том, как институт от них зависит. Это же касалось и руководства санитарно-эпидемиологической службы и аптекоуправления. Как любитель истории я мог бы привести перечень диссертаций, публикаций и всяческих регалий, завоеванных учеными РМИ в годы ректорства А.А. Никулина, но можете поверить на слово – он впечатляющ, но важнее другое - вспоминая наших учителей, незабвенных Б.И. Хубутию, Ю.Л. Сутулова, А.С. Лунякова, В.Г. Ерохина. Н.И. Сержантова, С.А. Бучнева и ныне здравствующих Ю.И. Ухова, А.Д. Павлова, Э.П. Тарбаеву, В.А. Попова, А.Г. Малыгина ,В.А. Васина, И.Ф. Воронкова, Д.Г. Узбекову , И.Я. Огус и говоря им искреннее спасибо, я прекрасно отдаю себе отчет, что все-таки они работали при Никулине и с Никулиным, а не вопреки ему. Любопытно, что среди названных мною высокочтимых учителей есть и близкие сотрудники профессора Никулина. Тогда насколько его «диктатура» помешала им раскрыть для нас свои дидактические способности, высокие человеческие качества и известный либерализм? Я убежден в том, что у любого человека всегда чему-то можно поучиться, поскольку в большом или малом , но в чем-то он превосходит тебя. Чему, кроме фармакологии мы могли научиться у Анатолия Александровича? Это, наверное, больше касается как раз его ближайших сотрудников и прямых учеников и они должны рассказывать об этом. Замечу лишь, что финал жизни у человека, который, что ни говори, немало сделал и для нашего института и для рязанского здравоохранения, был грустным, как часто бывает у активных натур, отстраненных от живого дела. Утешением может служить лишь то, что окна медицинского городка, в строительство которого А.А. Никулин вложил много сил, смотрят на улицу, которая носит его имя… …А личная встреча у меня с ректором была такой: проезжая мимо на машине, он увидел длинноволосых молодых людей и чутьем понял : «Мои», деловито вышел и спросил: «Молодые люди, вы откуда такие лохматые?» Сейчас такой вопрос мог бы для него быть последним, а тогда, тогда мы, конечно, сознались и через пятнадцать минут стояли в его кабинете уже постриженные, а он держал в руках наши личные дела (к счастью, ничем не запятнанные!), а вокруг с дрожью в членах метались декан и заместитель декана. Но этот день для меня не закончился, декан отправил меня сбривать бакенбарды и мастер в парикмахерской чуть не упал: «Так я тебя только что стриг»! «Брей»,- чуть не плача сказал я, прощаясь с красотой… И все-таки я не был на Никулина в обиде, волосы скоро выросли вновь, но ректору я уже на глаза не попадался… И, наконец, последнее. Я воспринимал А.А. Никулина как консерватора, ортодокса и ригориста, а он еще был и человеком-загадкой: я редко испытывал большее удивление, чем узнав, что Анатолий Александрович написал и издал книгу … об игре в карты (но не в примитивное «очко», а в благородный преферанс)! Пути Господни неисповедимы! Мои густые волосы, где вы? Н.Ларинский, студент 1972-78 гг.

Дата: 2013-09-19 14:15:52

Шиза

Аффтар, жжете!

Дата: 2013-09-19 16:37:44