И в горе, и в радости

Как помочь близкому человеку справиться с горем?

«Буду с тобой и в горе, и в радости» — самая распространенная клятва молодоженов в день свадьбы. Но далеко не все знают, как вести себя в трагических ситуациях. Как же избежать ошибок и действительно оказаться полезным? Эти и другие вопросы корреспондент UZRF задал врачу-психотерапевту диспансерного отделения психиатрической больницы имени Н. Н. Баженова, ассистенту кафедры клинической психологии и психотерапии РязГМУ имени И. П. Павлова Любови Талановой.

---

Николай Ларинский: «Сладостный друг мой …»

Представляется, что эти сладкие вирши написала какая-нибудь слушательница Смольного института конца XIX века, читавшая Фета,«девушка в белом», этакий эльф…Так нет же, написал их морщинистый, седой  и бородатый сорокатрехлетний мужчина, страдающий «кардиосклерозом, склерозом мозговых сосудов, истерией и расширением вен правой голени», Николай Алексеевич Клюев! Кому они посвящены, об этом в свое время, а пока речь о Клюеве. В последние двадцать лет проявляется особый интерес к нему и не только в связи с именем С.Есенина, Клюев интересен сам по себе. Да еще как интересен!

«Я – мужик, но особой породы: кость у меня тонкая, кожа белая и волос мягкий. Ростом я два аршина, восемь вершков, в грудях двадцать четыре, а в головной обойме пятнадцать с половиной. Голос у меня чистый и слово мерное, без слюны и без лая; глазом же я зорок и сиз: нерпячий глаз у меня, неузнанный…» Поразительно, добавить еще ширину бедер и получиться резюме …фотомодели! Но нет, это пишет о себе в 1919 году довольно известный российский поэт Николай Клюев. Читаешь его жизнеописание и только диву даешься: чем не житие святого? Родился в Онежской пятине,   крестился в хлебной квашонке, учился читать по Часослову, с тринадцати лет видел чудесные видения, жил на Соловках, носил четырехкилограммовые вериги, отбивал по 400 земных поклонов, потом бродяжничал. Пока не попал на Кавказ. Вот на этом стоит остановиться подробнее: «Помню, на одной дороге в горах попал я на ватагу смуглых, оборванных мальцов, и они обступили меня, стали трепать по плечам, ласкать меня, угощать яблоками и рассыпчатыми белыми конфетами. Кажется, что это были турки. Я не понимал по-ихнему ни одного слова, но догадался, что они зовут меня с собою. Я был голоден и без денег, а идти мне было все равно куда.

В сакле, у горного ключа, куда привели меня мальцы, мне показалось очень приветливо. Наварили лапши, принесли вина, сладких ягод, пили, ели…Их было всего человек восемь; самый красивый из них, с маковыми губами и как бы с точеной шеей, необыкновенно легкий в пляске и в движениях, стал оспаривать перед другими свое право на меня. Завязалась драка, и только кинжал красавца спас меня от ярости влюбленной ватаги. Дня четыре эти люди брали мою любовь, каждый раз оспаривая меня друг у друга. На прощанье они дали мне около 100 руб. денег, кашемировую рубаху с серебряным кованым поясом, сапоги и наложили в котомку всякой сладкой снеди.

Скала, открывающая жгучий ключ, была пробита. Передо мною раскрылся целый мир доселе смутных чувств и отныне осознанных прекрасных путей. В тюрьме, в ночлежке, в монастыре или в изысканном литературном салоне я утешаюсь образом

Али, похожего на молодой душистый кипарис. Позже я узнал, что он искал меня по всему Кавказу и южной России и застрелился от тоски».Да, уж, скала была пробита – Клюев понял, что он настоящий гей!  Посмотрите на фотографию, а он ничего! Сомневаюсь, однако, что многим мужчинам будет очень приятно, что какой-нибудь Али-Баба застрелится из-за любви к ним, а вот молодому Клюеву это было лестно! И еще одно он познал на Кавказе -  попробовал вкус конопли и гашиша. Известно из истории, что  гашишизм и гомоэротизм на Востоке – «близнецы-братья». О.Уайльд - король геев, например,  во время пребывания на Ближнем Востоке, снимая мальчиков, угощал их гашишем. В воспоминаниях о С.Есенине говорится , что Клюев предлагал ему курить гашиш! Сам Клюев упоминает смесь табака и конопли, которой он угощал арестовавших его полицейских. Н. Клюев продолжил свои странствования, пока с «гривенником в кармане, с краюшкой хлеба за пазухой» «лапотным шагом» он не пришел в Москву. Он попал туда в удачное время – в противовес символизму появилась мода на все квазирусское - хлебать лаптем щи, носить решетом воду и прочее. Клюев издает две книги «избяных песен», знакомится с представителями тогдашнего литературного бомонда, но потом, назвав писателей  маленькими, тщеславными, нетерпимыми и порочными людьми, а актеров – обжорами, пустыми щеголями с хорошо подвешенным языком и с воловьим несуразным лбом, он покидает столицы. Очень примечательно его признание: «Но больше всего ужасался я женщин; они мне всегда напоминали кондоров на пустынной падали, с тошным запахом духов, с голыми шеями и руками, с бездушным, лживым голосом. Они пугали меня, как бесы солончаковых аральских балок». Еще бы, настоящего «мармеладного папашу» должны пугать женщины! По словам Клюева, он трижды сидел в тюрьме, где на него обращали внимание: некий убийца и долголетний каторжник сверкал на него глазами и посылал в камеру гостинцы. Видимо, Клюев был «ничего себе»! Столицы он ругал, а от представления царской семье, от визита в Ясную Поляну к Толстому не отказался. При всей его елейности и бесконечных ссылках на жития святых, сам был порочным, тщеславным и грешным человеком, поучая других! Много позже он писал с явным тщеславным подтекстом, что имеет 18 сборников стихотворений и переведен на немецкий, английский, японский, итальянский, финский, сербско-хорватский, украинский, что стихи его положены на музыку иностранными и русскими композиторами…

…На пути Клюева встретился молодой Есенин и одно время они были очень близки, два года (1915-1916) даже жили вместе. Со стороны Клюева эта дружба определенно была гомоэротической. Один из современников писал, что Клюев «совсем подчинил нашего Сергуньку…поясок ему завязывает, волосы гладит, следит глазами…» Есенин жаловался, что Клюев приревновал его к женщине, с которой у него был первый городской роман: «Как только я за шапку, он – на пол, посреди номера сидит и воет во весь голос по-бабьи: не ходи, не смей к ней ходить!» Психолог пишет, что мужчины нередко влюблялись в молодого Есенина, обладавшего поистине женственным обаянием, и сам он предпочитал мужское общество женскому, любил спать с друзьями в одной кровати, и обменивался с ними нежными письмами, но, к счастью, поэт не разделял  «преступной страсти» Клюева! Потом Клюев написал и «Бесовскую песню о Есенине», где есть впечатляющие места: «На седьмом этаже есенинский рай – темный нужник с грудами битых винных бутылок, с духом вертепным по боковым покоям. Встретили нас в нужнике девки, без лика женского, бессовестные. Одна в розовых чулках и в зеленом шелковом платье. Есенинской насадкой оказалась. В ее комнате страх меня объял от публичной кровати, от резинового круга под кроватью, от развешанных на окне рыбьих чехольчиков (презервативов), что за ночь накопились и годными на следующую оказались. Зеленая девка стала угощать, меня кофеем с колбасой, а Есенина – мадерой»…Есенин гнусавит стихами, рязанское злато за гной продает…» Поразительно, что Клюев брался поучать самого Блока. В письме (22 января 1910 года) есть такой пассаж: «Понимаю, что наружная жизнь ваша несправедлива, но не презираю, а скорее жалею Вас». Кто такой тогда (да и потом) Клюев, что бы жалеть Блока? Это такая игра: «барин» Блок и «сермяжный мужик» Клюев. Господа ( интеллигенция, конечно, тоже) вечно виноваты перед русским мужичком – богоносцем и т.д, и т.п. Клюев в своих письмах использовал какой-то утрированный, ернический язык, с подковырками, ехидством, непонятными и фарисейскими укоризнами, с постоянной, всуе, божбой и ссылками на библейские сюжеты. Надо было обладать огромным терпением, что бы читать и отвечать на такие письма, как бы ни был талантлив их автор. Терпели, однако, русские интеллигенты поучения выпускника церковно-приходской школы! А как запросто писал Клюев Блоку, Брюсову, Ахматовой и многим другим. Конечно, он был первостатейнейший фарисей: в одном письме посылает Есенину братский поцелуй, а почти тут же пишет другому адресату: «Я живу в непрерывном кабаке, пьяная есенинская свалка длится днями и ночами. Вино льется рекой, и люди кругом без креста, злые и неоправданные. Не знаю, когда я вырвусь из этого ужаса». Так что поцелуй-то, выходит, Иудин! Вообще-то говоря, Клюев мало о ком сказал хорошо, а как же его показное благочестие, православие с уклоном в старообрядчество, крестные знамения на каждую колокольню?  Как же всепрощение Христа, наконец?

…И еще одна особенность личности Н.Клюева – он был (или представлялся?) мистическим визионером: у него бывали чудесные явления, и он видел вещие сны (уж не после кальяна с гашишем?)! После революции Клюев, конечно, отнесенный марксистскими критиками к мистикам и распространителям религиозного дурмана, бедствовал. Писать по - другому он не умел или не считал нужным, власти боялся и лишний раз не высовывался. Насколько возможно, ему помогал Есенин, хотя духовное влияние Клюева на него давно иссякло, а дружеские узы их уже не связывали.

Н.Клюев, А.Кравченко, С.Клычков

…В середине двадцатых Клюев тяжело заболел, сначала проблемы с ногами, потом аппендикулярный инфильтрат и (по его словам) сепсис. Полгода он провел в ленинградской больнице имени И.И.Мечникова, где была хирургическая кафедра, возглавляемая В.А.Оппелем.  Известно, что лечил его Валентин Михайлович Белогородский (1882-1968), с 1925 года – старший ординатор и преподаватель Ленинградского института усовершенствования врачей (на кафедре Оппеля), заведующий хирургическим отделением больницы имени Мечникова, специализировавшийся на лечении абдоминальных абсцессов. Может быть, именно поэтому Клюев выжил. В это время выходит его знаменитый «Плач о Сергее Есенине». Едва оправившись от болезни, Клюев влюбляется без ума в…молодого художника, Анатолия Яр-Кравченко!

…Л.Анненский пишет: «Первая встреча: 11 апреля 1928 года, Ленинград. Киевлянин Анатолий Кравченко, семнадцати лет от роду, прибывает в Северную столицу, мечтая выучиться на художника; в его бумагах -справка от киевских врачей- психологов, где "высокая одаренность к рисованию" удостоверена наряду с "астенической конституцией". Юноша отправляется на выставку живописи в Общество покровительства художников, платит 10 коп. за вход и еще 10 коп. за раздевалку  (каждая копейка на счету!): он входит в зал...

Из письма родителям: "..Я увидел пожилого человека с бородой (вроде Шевченко в ссылке), в свитке простой деревенской и в сапогах. Я всегда смотрю на людей как-то выше, чем на себя, но здесь удивился: чего этому холую надо?.."А как вслушался в речь клюевскую, ласковую, воркующую - так и пропал Анатолий Кравченко: влюбился.Анатолий просто пленен поэтом, обаявшим его стихами, околдован ласковым обращением. Полтора года общения - и вот какой стиль воцаряется в их переписке: "Светик мой, звезда души, ты только один -ангел! Кроткий, ласковый, неземной. Большое спасибо. Целую ноги твои и схожу с ума от тебя". Думаете, это Клюев с его волхвованием? Нет, это Кравченко, напрочь перепаханный сладчайшим златоустом!

Началась  их переписка, да еще круче, чем переписка П.Чайковского и Н.фон-Дервиз! Сохранилось сто писем Клюева к Яр-Кравченко и лишь одно ответное. «Дитя мое родное», «Ласточка моя светлая», «Милый мой». «Лосенок мой – золоте копытце», «Я давно почувствовал тебя ласточкой», «Единая и неизменная радость моя», «сказка моя прекрасная и ненаглядная», «Незабвенная песня моя» - вот такие эпитеты. Какая женщина устояла бы перед такими словами, но адресованы они мужчине! Примечательно, что за этими поэтическими образами следовало вполне прозаическое: «Сегодня ставлю себе на копчик 8 пиявок. Прописал Плетнев, Говорит, что моя болезнь от половой неудовлетворенности и посылает к бабе – но я уж лучше поставлю себе пиявки – пусть сосут мою грешную кровь – быть может, будет легче и чувства мои прояснятся». Вот как: молодец Клюев, для лечения геморроя обращался за консультацией к гениальному российскому клиницисту – Д.Д.Плетневу!

Н.Клюев. Портрет работы А.Яр-Кравченко

…Этот роман продлился недолго, у Клюева появилась новая привязанность: «…все время у меня…занято новым человеком, который вошел в мою жизнь. Прекрасный и свежий, как лесное карельское озеро,- он пьет мое сердце, мои слезы и поцелуи, просыпаюсь и не верю своим глазам – на твоей подушке пепельные волосы, тончайшего очертания лицо, залитое густым шиповником. Он нежен и внимателен ко мне – утешает меня сладкими словами, на какие способен…» Примечательно, но история сохранила имя этого человека. Это Лев Иванович Пулин (1908-1969), последняя любовь Н.Клюева. Поразительно, в это время Клюев уже был инвалидом второй группы с теми диагнозами, которые указаны в начале публикации, а спустя полтора года чекисты приостановили следствие по его делу из-за «паралича левой половины тела и старческого слабоумия». Что - ж любовь-то с людьми делает!

А «неверный» А.Яр-Кравченко ваяет шедевры, уже на ниве прославления сталинского режима.

 А.Яр-Кравченко. М.Горький читает  тт.Сталину, Молотову и Ворошилову поэму «Девушка и смерть»

Потом он все больше мужественных летчиков и машинистов, Героев Социалистического Труда, рисовал...

Примечательно, что серьезные литературоведы пишут о «своеобразии» личности Клюева, как о чем-то обычном и вполне банальном. Может быть, действительно, скоро конец света и Россия вот-вот превратится в Содом и Гоморру? Может Клюеву и Яр-Кравченко стоило заключить брак? В жизни-то всегда есть место подвигу!

---