Не навреди. Ошибки в оказании первой помощи

Практически каждый человек имеет какие-то знания об оказании первой помощи: помнит со школьной скамьи, времен обучения в автошколе, рабочих семинаров по технике безопасности, а также из многочисленных книг и фильмов. Однако в лучшем случае этих знаний может оказаться недостаточно в экстренной ситуации, в худшем — они могут быть губительны для пострадавшего.

---

«Я пропал, как зверь в загоне…»

 Сыграл свой час, побегал, пошумел —
 И был таков. Жизнь — сказка в пересказе
Глупца. Она полна трескучих слов
И ничего не значит…

В.Шекспир «Макбет» (Пер. Б.Пастернака)

И вдруг пахнуло выпиской
Из тысячи больниц…

Б.Пастернак

Вся жизнь была только единоборством с царствующей пошлостью за свободный, играющий человеческий талант. На это ушла вся жизнь.

Б.Пастернак

Но кто мы, и откуда
Когда от всех тех лет
Остались пересуды,
А нас на свете нет.

 Б.Пастернак

    В свое время выдающийся американский врач Алонсо Кларк довольно ядовито сказал: «Медицинские заблуждения одного столетия становятся популярными в другом». Действительно, медицинские легенды нечасто, но становятся «бродячими сюжетами» и переживают свое время. Один из таких сюжетов — «несовместимость» болезней. Старые врачи полагали, что митральный стеноз, например, несовместим с туберкулезом легких, малярия «не уживается» с прогрессивным параличом, язвенная болезнь с диабетом, подагрой и желчнокаменной болезнью, цирроз с атеросклерозом (отсюда старая легенда о том, что у алкоголика со стажем «сосуды младенца») и системной красной волчанкой, шизофрения с маниакально — депрессивным психозом. Говорили даже, что «язва 12-перстной кишки — страховой полис против рака»! Доктора иногда (редко!) сообщали об этом больным, а чаще использовали это эмпирическое правило в диагностике и пытались применить этот «антагонизм» в лечении. Но куда важнее «коморбидность» — возникновение двух болезней, поражающих разные органы и имеющих общие «корни». Это «медицинский» взгляд на обсуждаемую проблему. А вот точка зрения практически любого больного: болезнь, особенно серьезная, тяжкая — кара за некие грехи. Но как всякой кары, достаточно и одного недуга, одного страдания, зачем же еще? А если две смертельных болезни возникло, значит и грех непомерен? Разубедить больного в этих случаях бывает крайне трудно не только врачам, но и авторитетным иерархам церкви, особенно в тех случаях, когда человек вопрошает не «За что это мне?», а восклицает: «И поделом…». В этой истории, кажется, было и безысходное сочетание болезней, и безмолвные вопросы к себе, к близким, к судьбе, к власть имущим…Вопросы, ответы на которые, даже самые положительные, уже не могут облегчить судьбы человека, их когда-то задавшего…

 Из анамнеза жизни:  родители Бориса Пастернака Леонид Осипович (1862-1945) и Розалия Исидоровна, урожденная Кауфман (1868-1939), его брат Александр (1893-1982) и сестры Жозефина (1900-1993) и Лидия (1902-1989) отличались завидной витальностью, да и сам поэт прожил семьдесят лет, несмотря на войны, революции, проработки и травлю. Это, однако, не обошлось без потерь. О переживаниях поэта можно судить лишь косвенно, потому что и в стихах и в прозе, носящей автобиографический характер, и в переписке, он мог говорить далеко не обо всем, что его мучило. А если судить по биографии, то он был до поры здоровым человеком. Я не склонен, как это делают «специалисты по психосоматической медицине», видеть за переломом ноги тринадцатилетним Борисом Пастернаком после падения с лошади, какой-то сакральный смысл, какой-то «разрыв» со старой ситуацией и начало нового существования. Мало ли кто ноги и руки в детстве не ломает? Когда же еще скакать на лошади, ведь не в семьдесят же лет? Правда, и лошадь была неоседланная, да и наездником Пастернак был никудышным, потому она его быстро и сбросила. Удар о землю был сильным, и его результатом был перелом правого бедра и сотрясение мозга (с потерей сознания?). Первую помощь Пастернаку оказал отдыхавший рядом хирург, некий Гольдинер. Биограф говорит о том, что доктор наложил Пастернаку гипс, но тогда выходит, что отправляясь в отпуск, Гольдинер возил гипс (или гипсовые бинты) с собой? Тогда он был, вероятно, единственным хирургом в мире, обладавшим такой потрясающей предусмотрительностью. Но если это так, то Гольдинер, наложивший гипс без рентгеновского снимка (в Москве их уже делали!) и виноват в хромоте Пастернака! А вот то, что на следующий день дача Гольдинера дотла сгорела, это факт. Отец Пастернака подумал, что горит их дача, расположенная рядом, и от ужаса, что беспомощный сын сгорит, поседел, гласит легенда. В гипсе Пастернаку пришлось пролежать полтора месяца, и нога срослась неправильно — правая стала короче на полтора сантиметра. Первое время он носил ортопедический ботинок с утолщенной подошвой, а потом всячески маскировал хромоту (прямо Байрон какой-то!) Хромота избавила Пастернака от военной службы. Любопытно, что многие российские литераторы любили писать героические стихи, а воевать не очень  стремились, оказываясь больными:  при призыве в армию у Есенина выявилась близорукость, у Пастернака — хромота (окончательно получил «белый билет в 1916 г.), у Кузьмина — «куриная грудь», у Горького — варикоз! Обстановка в семье Пастернака формированию мужественности не слишком способствовала — «Сколько сцен, сколько слез, валерьяновых капель и клятв!» В семье «в истерику впадали из-за любой ерунды» (Д.Быков, 2008). «Материнские жуткие крики», сердечные и нервные припадки сопровождали Пастернака все детство и юность, и он не только «до старости сохранил вспыльчивость, слезливость, любовь к бурным раскаяниям — впитав с первых лет не только артистизм семьи, но и интеллигентский надрыв», но и демонстрировал устойчивые черты невропата, временами даже истерика. Колебания настроения у него заставляют предполагать наличие циклотимии, что у поэтов вовсе не редкость. Б. Пастернака, как и Пушкина, и А.Григорьева, и того же С.Есенина, посещали эпизоды не только эйфорической восторженности, но и депрессии и тревожности. Вообще болел Пастернак нечасто, но «тема болезни — … одна из стержневых в его сочинениях». И вот летом 1929 года он перенес мучительную операцию. Он долго страдал от зубной боли при внешне не измененных зубах. При рентгеновском снимке была обнаружена «киста, которая съела уже значительную часть кости… для начала удалили семь нижних зубов, включая все передние, потом стали вычищать кисту, планировали уложиться в двадцать минут, но провозились вместо того полтора часа. Вдобавок местная анестезия не подействовала, а общий наркоз побоялись давать — могли перерезать лицевой нерв; всякий раз, как к нему прикасались, больной кричал…». Примечательно, что потом Пастернак сравнивал свои ощущения с …пыткой! Советская (московская!) стоматология того времени была очень примитивной и не очень человечной! Рана через месяц зажила, зубы потом протезировали, но возникла другая проблема…

  Пастернак признавался, что в детстве его несколько раз посещала мысль о самоубийстве (!?), а 3 февраля 1932 года он (из-за проблем в отношениях с З.Н.Нейгауз) совершил суицидальную попытку, причем избрал не «классический» способ, как И.Бродский, пытавшийся перерезать себе вены, а скорее демонстративный (как делают истерики, и себя не убью и вас припугну!) — он выпил флакон (неясно какого объема) настойки йода! «Я увидал на аптечной полочке флакон с иодом и залпом выпил его. Мне обожгло глотку, у меня начались автоматические жевательные движенья. Вяжущие ощущения в горловых связках вызвали их… Раз двенадцать подряд мне устраивали искусственную рвоту и ополаскивали внутренности. От всего этого… я страшно устал»,— пишет Пастернак. «Для здоровья Пастернака эпизод прошел почти бесследно, если не считать того, что на почве «надорванности вдрызг» у него случился кратковременный приступ мужской слабости…»,— комментирует биограф. В советские времена было принято неудавшихся самоубийц (если о попытке становилось известно!) если не ставить на психиатрический учет, как в Европе, то брать на заметку, поэтому Сталин, позже, когда Пастернака, согласно апокрифу, хотели арестовать, якобы сказавший: «Не трогайте его, он небожитель», с большим успехом мог сказать, что не надо трогать «психа»!

  Биограф пишет о «психозе» Пастернака, развившемся у него в 1935 году. Этот «психоз» выражался в фобиях (каких?) и бессоннице. «Психические срывы всегда начинались у Пастернака с бессонницы, а она, в свою очередь, всегда приводила к назойливым фобиям, сумеречному, спутанному сознанию, саморуганию и самомучительству. Обычно бессонница проходила за месяц (травиться снотворными он не любил — от них по утрам плохо работалось, а он предпочитал садиться за письменный стол рано). На этот раз сон не вернулся и летом — а в июне 1935 года его послали на антифашистский конгресс писателей в Париж. Бабель ехал с ним в одном купе и вспоминал, что своими беспрестанными жалобами на болезнь, бессонницу и сумасшествие Пастернак не давал ему заснуть. Пастернак часто спит наяву, выпадает из реальности; но дневной сон для него — серьезный показатель психического неблагополучия. Вторая, сумеречная реальность берет над ним все большую власть, он явно не владеет собой». «Я приехал в Ленинград в состояньи острейшей истерии, т.е. начинал плакать при каждом сказанном кому-нибудь слове»,— пишет Пастернак. «Психоз» сопровождался творческим бесплодием, а уж был ли он вызван «романом со Сталиным» или нет, сказать невозможно. «Личное творчество кончилось, я ушел в переводы»,-написал он позднее.«Выздоровел» Пастернак в 1941 году.

   В целом, Пастернак имел крепкие корни и обычно болел несерьезно: конъюнктивитом, невритом, бессонницей, артритом. Он даже жаловался на это…Сталину: «…Мне давно за пятьдесят, зимой у меня от переутомления болела и долго была в бездействии правая рука, так что я научился писать левой, у меня постоянно болят глаза…». Позже он сетовал на грибковое поражение пальцев ног едва ли не журналистам! Война странным образом мобилизовала Пастернака, как и многих, ничем серьезным в это время он не болел и даже выступил в роли донора. А вот конец войны был омрачен для него смертью от туберкулезного менингита пасынка, Адика Нейгауза, и отца, Л.О.Пастернака, который умер от коронарной недостаточности вскоре после успешного удаления катаракты. «В сорок пятом году Пастернак впервые в жизни перетрудил руку, занимаясь спешной переводческой работой; так пианист ее «переигрывает» — у него начался плексит… и черновик второй части «Генриха IV» пришлось дописывать левой. …пианисту переход на левую руку дался сравнительно легко. Одновременно Пастернак перетрудил глаза — у него начался страшный конъюнктивит, боль и слезотечение при малейшем напряжении, с острыми приступами два раза в неделю. При всем том он оставался физически бодр и крепок, и никаких признаков подступающей старости не чувствовалось — болезни были следствием фантастического перенапряжения; трудно назвать в русской литературе человека, способного работать столь производительно». Ненадолго отвлекусь. В те годы врачи плохо представляли конкретный механизм связи атеросклероза и тромбоза. Сейчас это представляется понятным, и тут есть интересная деталь. Крышка нестабильной бляшки содержит много активированных макрофагов, которые выделяют металлопротеазы, разрушающие коллагеновые волокна. Это приводит к разрыву бляшки и запуску механизма тромбообразования. А вот активация макрофагов как раз связана с влиянием провоспалительных цитокинов (ВЧ СРБ, фактор некроза опухолей и т.д.) Особенно важным и коррелирующим с нестабильной стенокардией и ИМ является СРБ. Его концентрация, как и у других цитокинов, повышается при воспалительных процессах любой локализации, в том числе парадонтозе. Известно, что Б.Пастернак страдал кровоточивостью десен, и оставшиеся зубы у него болели. Можно предполагать, что столь далекая от сердца область как зубы  сыграла роль в развитии более тяжкой болезни…

  Осенью 1952 года Б.Л.Пастернаку производили съемное протезирование зубов. «Протезы вышли неудачные — он не мог жевать, все время надо было что-то обтачивать, подправлять, он измучился». 20 октября он пришел после очередного визита к врачу и вдруг потерял сознание. «Скорая помощь» приехала против обыкновения очень быстро, и врач заподозрил инфаркт (без ЭКГ!). По тогдашним правилам произвели инъекции камфары и пантопона, после чего Пастернак пришел в себя и стал жаловаться на интенсивную боль за грудиной. Врач предупредил, что, если немедленно не поехать в больницу,— дело может кончиться катастрофой и Пастернак тотчас согласился. Его перенесли в машину. По дороге в больницу им. Боткина у поэта началась кровавая рвота. Внезапное развитие инфаркта без предшествующей стенокардии позволяет предположить отсутствие коллатералей, а кровавая рвота встречается чаще при гастралгической форме ИМ, которая, в свою очередь характерна для задних инфарктов…Свободных мест в палатах мужского терапевтического отделения (клиническая база 2-ой кафедры терапии ЦИУ врачей) больницы имени Боткина не оказалось и Б.Пастернака положили в коридоре. Любопытно описание того, что случилось потом. Вместо страха смерти, вместо физической боли или отчаяния от пребывания в больничном коридоре Пастернак «… испытывал восторг, пароксизм счастья. То ли дело было в пантопоне, то ли в той внезапной эйфории, о которой рассказывают иногда тяжелые больные,— мозг, словно пытаясь компенсировать страдание, вдруг вбрасывает в кровь небывалое количество эндорфинов, гормонов блаженства. Так или иначе, в ночь на 21 октября, в коридоре больницы, Пастернак испытывает один из высших творческих взлетов, миг ни с чем не сравнимого счастья, который он описывает так: «Когда это случилось, и меня отвезли, и я пять вечерних часов пролежал сначала в приемном покое, а потом ночь в коридоре обыкновенной громадной и переполненной городской больницы, то в промежутках между потерею сознания и приступами тошноты и рвоты меня охватывало такое спокойствие и блаженство!...А рядом все шло таким знакомым ходом, так выпукло группировались вещи, так резко ложились тени! Длинный верстовой коридор с телами спящих, погруженный во мрак и тишину, кончался окном в сад с чернильной мутью дождливой ночи и отблеском городского зарева, зарева Москвы, за верхушками деревьев. И этот коридор, и зеленый жар лампового абажура на столе у дежурной медсестры у окна, и тишина, и тени нянек, и соседство смерти за окном и за спиной — все это по сосредоточенности своей было таким бездонным, таким сверхчеловеческим стихотворением! В минуту, которая казалась последнею в жизни, больше, чем когда-либо до нее, хотелось говорить с Богом, славословить видимое, ловить и запечатлевать его. «Господи,— шептал я,— благодарю тебя за то, что ты кладешь краски так густо и сделал жизнь и смерть такими, что твой язык — величественность и музыка, что ты сделал меня художником, что творчество — твоя школа, что всю жизнь ты готовил меня к этой ночи». И я ликовал и плакал от счастья». Если вспомнить восприятие больницы другим поэтом, булгаковским И.Бездомным, то разница весьма существенная!Жена, Б.Пастернака, придя наутро, нашла его почти здоровым внешне — громко и радостно приветствующим ее, вполне сознающим свое положение и ни на что не жалующимся. Он настаивал, чтобы его не переносили из коридора, требовал, чтобы не было никаких привилегий. А ведь это была, в сущности, обычная городская больница: мимо него возили умерших, дуло из дверей. Коридор — он везде коридор… Главное — в другом. «Это была медицина еще без антибиотиков и кортикостероидов, без операций на сердце, без реанимационной аппаратуры, без компьютерной томографии и ультразвуковой диагностики». Была и еще одна особенность, которую мы застали сами: советская медицина никуда не спешила (до построения коммунизма было еще далеко!). Мы уже говорили об этом в истории болезни С.М.Эйзенштейна. Госпитализации были очень длительными. «Так, при остром инфаркте миокарда больной находился на строжайшем постельном режиме первые 3-4 недели, да еще несколько недель потом его очень медленно приучали заново ходить. В первые дни бедным больным запрещали даже поворачиваться на бок, и если ночью больной просыпался и обнаруживал, что он лежит не на спине, а на боку, он покрывался холодным потом от страха — не навредил ли он себе!. С помощью такой тактики надеялись предотвратить разрыв сердца и возникновение страшного осложнения — аневризмы. Инфаркт считался настолько грозным заболеванием, что возврат даже небольших болей в грудной клетке спустя несколько недель после начального эпизода, особенно если при этом возникали пусть самые незначительные добавочные изменения зубца Т на ЭКГ приводил к удлинению постельного режима до месяца, а то и дольше. В те годы у нас еще не было биохимической диагностики некроза сердечной мышцы, и диагноз основывался ,главным образом, на ЭКГ. Конечно, уже и тогда было известно, что некоторые изменения ЭКГ, в частности инверсия зубца Т и уж, тем более, простое снижение его высоты не обязательно отражают ухудшение коронарного кровоснабжения, т.е. не являются специфичными и бывают при самых различных состояниях, даже при банальной гипервентиляции от волнения. Но страх перед рецидивом инфаркта был так велик, что зловещее заключение специалиста по ЭКГ — «отрицательная динамика» — приводило к перестраховке. А ведь само по себе длительное неподвижное лежание на спине несомненно способствует возникновению мышечных и невралгических болей в грудной клетки». Это свидетельство врача, в те годы работавшего в больнице имени Боткина (Н.А.Магазанник, 2003). Долгие годы лечение острого инфаркта миокарда ограничивалось применением морфина (пантопона) для купирования ангинозных болей и длительным постельным режимом. Немудрено, что больные умирали и от собственных осложнений инфаркта: фатальных аритмий, сердечной недостаточности и разрывов сердца, и от тромбоэмболии легочной артерии. Госпитальная летальность равнялась естественной и в эти годы была на уровне 30%. Применение дикумарина, который вызывал опасную кумуляцию, ситуацию меняло мало, а и первые кардиореанимационные блоки появились в США в 1962 году, а у нас еще позже. Больным приходилось рассчитывать на везение, вот Борису Пастернаку и повезло. Полтора месяца он пролежал в этом отделении, а затем его перевели в восьмое отделение той же больницы, считавшееся «кремлевским». Кстати говоря, утверждение о том, что во время перевода Пастернака в это отделение им заведовал М.С.Вовси (1897-1960) (Е.Б.Пастернак, 1997) неправильно. Это отделение было лишь клинической базой кафедры терапии №1 ЦИУ, которой и руководил Вовси, а кроме того,11 ноября 1952 года М.С.Вовси был арестован по «делу врачей» и освободили его только в апреле 1953 года, спустя два с половиной месяца после выписки поэта. Логичнее предположить, что в восьмом отделении Пастернака консультировал многолетний сотрудник кафедры и талантливый кардиолог, впоследствии — заведующий кафедрой, Александр Зиновьевич Чернов (1895-1984), хотя его имя в воспоминаниях о Б.Пастернаке не указывается. Лечением Б. Пастернака занималось несколько врачей. Из них особого рассказа заслуживает ассистент кафедры терапии №2 ЦИУ (зав. — проф. Б.Е.Вотчал) Наум Александрович Долгоплоск. В 1951 г. он защитил кандидатскую диссертацию « Изменения ЭКГ в классических и грудных отведениях при инфаркте миокарда и аневризме сердца». Снова обращусь к воспоминаниям Н.А.Магазанника. Вот как он описывает Н.А.Долгоплоска. «Внешность у него была самая невзрачная — полноватый, низенький с неприметным лицом, тихим голосом, в мешковатом костюме, всегда запачканным папиросным пеплом. Однако он был одним из самых известных во всей Москве врачей с громадной (и дорогой!) частной практикой. …Обычно, после утреннего обхода палат он становился где-нибудь в углу больничного коридора и, переминаясь с ноги на ногу, начинал клинический разбор. …Он обладал громадным даром строгого логического мышления и большой наблюдательностью. Ни одна, даже мельчайшая деталь анамнеза или объективного обследования не выпадала из его внимания — он всему пытался дать объяснение и осмысленно встроить в диагноз. Патологоанатомическое вскрытие часто подтверждало его правоту и укрепляло репутацию безошибочного диагноста.

К сожалению, Наум Александрович имел доступ только к русскоязычной литературе и не знал , как серьезно и глубоко, истинно научно обсуждались за рубежом многие вопросы семиотики и диагностики. Поэтому многие его догадки и объяснения были доморощенными, часто неполными или ошибочными. Но его «неотступное думание»… производило очень сильное впечатление. Родись он в США и став там врачом, он был бы светилом первой величины…

Стремление Наума Александровича понять и объяснить самую, казалось бы, незначительную деталь и потом сделать на основании этого далеко идущие логические выводы очень характерно для еврейского склада ума. Ведь и все грандиозное учение Фрейда о подсознательном также исходит из анализа мелких психологических феноменов повседневной жизни…. Фрейд был убежден, что ничто не бывает «просто так», случайно, все имеет свою причину, и причину эту надо упорно искать. И он, и Н.А.Долгоплоск бессознательно следовали за многими поколениями талмудистов, которые всю силу своего ума тратили на объяснение таких мелочей, которые нам кажутся нелепыми или даже смешными, например, почему первая фраза Библии: «В начале сотворил Бог небо и землю» начинается не с первой буквы алфавита.

Такой углубленный, всеохватывающий анализ клинической картины производил на слушателей необыкновенно сильное впечатление. Диагнозы Наума Александровича учитывали все данные, полученные при обследовании больного, включая даже мельчайшие подробности, и потому всегда были очень подробными, вроде протокола патологоанатомического вскрытия… иногда точность его диагнозов просто поражала. Каждый новый больной представлял для Наума Александровича интересную диагностическую задачу. Он работал подобно часовых дел мастеру, перебирая все шестеренки и пружинки в поисках поломок. В этом была его сила, но в этом была и его слабость. Больные были для него просто часовыми механизмами, которые надлежало починить. Как некоторые люди лишены музыкального слуха, так Наум Александрович…не обладал психотерапевтическим даром. С больными он разговаривал сухо, кратко, иногда… жестко. Жена одного из его именитых пациентов жаловалась …: «Когда я должна поговорить с Наумом Александровичем по телефону, я всегда держу наготове  таблетку валидола».

В своей обширной частной практике Наум Александрович всегда после обследования собственноручно писал для больного свой диагноз и подробные назначения… Наум Александрович на целую страницу расписывал подробнейший диагноз, во всех деталях, с упоминанием даже всех сопутствующих болезней, как это делают в хорошей клинике. Например: «Хроническая ишемическая болезнь сердца. Обширный рубец в передне-перегородочной стенке левого желудочка после инфаркта миокарда год назад. Подозрение на аневризму сердца. Блокада правой ножки пучка Гиса. Недостаточность кровообращения второй степени. Застойная печень. Хронический астмоидный бронхит. Эмфизема легких. Церебральный атеросклероз». Нетрудно представить, какое гнетущее впечатление производил такой инвентарь на несчастного больного. Эти детали нужны при передаче больного от одного врача к другому, но сам больной вряд ли в состоянии понять истинный смысл всех этих ученых и пугающих слов. В полном соответствии с таким развернутым диагнозом Наум Александрович назначал лекарства — по каждому пункту! В результате больной должен был ежедневно принимать по двадцать, а то и более таблеток в день. Блестящий портрет! Ясно, в каких надежных руках оказался Пастернак. Во время последней болезни среди его маститых консультантов снова оказался Н.А.Долгоплоск, но на этот раз он уже ничем не смог помочь поэту…

В восьмом отделении Пастернак столкнулся с очень неприятным эпизодом. Прямо мистика какая-то! Его сосед по двухместной палате, крупная партийная «шишка», страдал от болей в спине, «врачи успокаивали, говорили про радикулит, но Пастернак — вероятно, из разговоров с теми же врачами — знал, что у соседа рак легкого и дни его сочтены. Когда у него самого начались такие же боли в апреле шестидесятого, он тут же сам поставил себе диагноз и не верил ни в какие разговоры об отложении солей». Спустя пять лет Пастернак снова попадает в больницу, но уже по другому поводу. Сейчас мы стали бы обсуждать обострение спондилоартроза, деформирующего артроза, а то и пресловутого «остеохондроза», хотя интенсивность и упорство болей в спине наводят на зловещие мысли (вероятно, они были и у самого Пастернака, иначе, откуда эти строчки из письма к О.Ивинской: «Мне сегодня перестало казаться, что это радикулит. Это либо какая-то бурно во все стороны разрастающаяся и их захватывающая опухоль, либо опухоль того участка спинного мозга, который управляет действием нижних конечностей и того что рядом. Меня не пугает эта мысль, страшно, что конец придет через такие пытки, которые будут замедлять лечением»… Нога болит почти все время невыносимо, немыслимо. Каждую ночь, едва засну на полчаса, — говорят — испускаю во сне стоны и кричу от боли»…Основное гнездо боли, довольно невыносимой при ступании, но и вообще никогда не проходящей — в колене: оно как бы чугунное и как бы одеревеневшее, как бы вспухшее от боли».). Кажется, что тут есть логичное объяснение — болел как раз сустав сломанной и укороченной правой ноги, но в свете дальнейшего все это звучит трагично.Спустя десять лет подобная история случится с М.А.Светловым, которого лечили от «радикулита», а оказался рак легкого с метастазами в позвоночник, а много раньше и П.Потен, и Ж.Жарко и Ж-Ж. Дежерин ошиблись в диагнозе И.С.Тургенева (там тоже была метастатическая опухоль позвоночника). Больше двух месяцев Пастернака мучают боли в пояснично-крестцовом отделе позвоночника и правых тазобедренном и коленном суставах. Боль была крайне интенсивной и временами требовала применения наркотиков.

Финал наступил в 1960 году. Первые признаки болезни Пастернак почувствовал в апреле шестидесятого. У него стала болеть левая лопатка. Скоро он уже не мог писать сидя, и вынужден был работать стоя (значит, сустав уже не болел?). Судя по воспоминаниям, знакомые стали «находить» для него врачей. Среди них называют имя некой «баронессы Тизенгаузен», врача-терапевта. Может быть, речь идет о Тамаре Владимировне Тизенгаузен (1910-2002)? Но она была хирургом, мастером спорта по теннису и чемпионкой Москвы. Якобы, простукав и прослушав Пастернака и восхитившись его прекрасной мускулатурой, «баронесса» ничего плохого не обнаружила. Потом приезжал еще один знакомый терапевт и тоже впустую (предположил грудную жабу). А время шло…  Еще раньше Пастернака осматривал ортопед В.Голяховский, поставивший ему совершенно фантастический диагноз миастении и предложивший лечение физиотерапией и массажем!!!  У поэта находят «гипертонию, стенокардию и расшатанные нервы». Пятого мая ему внезапно стало хуже, а 6 мая Пастернак чуть не потерял сознание от внезапной боли в груди и плече. Подозревали инфаркт. Первые аппараты ЭКГ, один из которых привезли на дачу Пастернака, весили 25 кг. Запись производилась на фотобумагу шириной 35 мм путём отражения луча от лампочки, кассета заправлялась фотобумагой при красном фонаре, а при записи поступала в приёмную кассету. В эту кассету входило ЭКГ двух человек. Плёнку проявляли, как в фотолаборатории, промывали, сушили и отдавали врачу, а для дальнейшего хранения клеили или подшивали на швейной машинке. За день снимали 8-10 кардиограмм.Кардиограмма Б.Пастернака «ничего не показывала», а рубцы от перенесенного в 1952 году инфаркта? Они что, рассосались? На повторной кардиограмме, записанной 9 мая 1960 г. врач поликлиники Литфонда Евгений Борисович Нечаев обнаружил картину трансмурального инфаркта, профессор Лазарь Израилевич Фогельсон (1890-1979), заведующий терапевтическим отделением ЦИЭТИН, выдающийся знаток электрокардиографии,  при «консультации» пленки подтвердил диагноз. Поликлиника Литфонда направила к Пастернаку врача Анну Наумовну Голодец и медицинскую сестру. Пастернак уже лежал в постели, вставать ему было запрещено. На боли он не жаловался, мучился только от запрещения переворачиваться на бок. В ночь на тринадцатое мая наступило ухудшение. Было несколько эпизодов кровохарканья.Четырнадцатого мая Б.Пастернака осмотрел Н.А. Долгоплоск, лечивший его в 1952 году. 16 мая на даче Пастернака собрался консилиум в составе профессоров Л.И.Фогельсона,Якова Юлиановича Шпирта (1893–1977), «консультанта поликлиник и больниц Минздрава РСФСР и АН СССР», и главного хирурга НИИ им. Склифосовского , профессора, будущего академика АМН СССР, Бориса Александровича Петрова (1898-1973) и А.Н.Голодец. Не очень понятно, кто из врачей обнаружил у Пастернака «вирховский метастаз». Это «студенческий», «классический» признак запущенного рака желудка. Тогда и опухоли в легком можно рассматривать как метастатические, но иногда этот метастаз возникает и при раке легкого. Вечером Б.Пастернаку поставили кислородную палатку. «Двадцать второго мая Елена Тагер через своего брата, известного рентгенолога, сумела привезти на дачу рентгеновскую установку.— Ну вот,— сказал Пастернак,— теперь все узнают, и все пойдет по-другому», — вспоминает очевидец.Профессор И.Л.Тагер (1900-1976), заведующий кафедрой рентгенологии ЦИУ, по снимку определил рак левого легкого и метастазы в обоих легких(?). После рентгена Пастернак сильно ослабел. Сестра сказала ему, что на снимке подтвердилась затяжная пневмония. Он не поверил. На каком-то этапе (кровохарканье продолжалось или это уже было легочное кровотечение?) была еще одна консультация профессора, заведующего кафедрой терапии № 3 ЦИУ, Иосифа Абрамовича Кассирского, после которой (?) было произведено несколько переливаний донорской крови (была выраженная постгеморрагическая анемия).

---

Оставить комментарий:

Имя:*

E-mail:

Комментарий:*

 я человек

 Ставя отметку, я даю свое согласие на обработку моих персональных данных в соответствии с законом №152-ФЗ
«О персональных данных» от 27.07.2006 и принимаю условия Пользовательского соглашения