«Он был жесток и беспощаден к самому себе…»

Даже не будучи психиатром, обращаешь внимание на двойственность личности Хемингуэя. С одной стороны — красивый, любимый и любящий человек, много путешествующий, душа любой компании, певец любви и войны, художник слова и человек действия, внимательный слушатель и блестящий рассказчик, создавший в литературе мужественный, «крутой» стиль и героев, исповедующих философию стоицизма, человек с необыкновенной писательской самодисциплиной. А с другой — человек, с известной периодичностью впадавший в состояние, когда малейшее умственное напряжение стоит неимоверных усилий, настроение печальное, полное отчаяния, ничто не возбуждает стойкого интереса, ничто не радует, возникает бессонница или все заливается спиртным. А все вместе приводит к самому страшному для писателя — периоду творческого бесплодия, которое в конце жизни становится катастрофой. Тема не новая, более того, считается, что огромное количество творческих людей страдало колебаниями настроения, но, к счастью, между этими двумя фазами, говоря словами Н.Н. Баженова, «обычно вставляется антракт в виде периода здорового состояния, так называемого светлого промежутка». В молодости эти промежутки, эти «антракты», очень длительные, а с возрастом укорачиваются. У Хемингуэя все было как по писаному. Первым «звонком» стало самоубийство в 1928 году отца писателя, врача, выпускника Эдинбургского университета, Кларенса Эдмондса Хемингуэя (1871-1928). Он заболел диабетом (инсулин еще только открыли, и чистых препаратов не было!), на фоне финансовых неприятностей у него развилась диабетическая ангиопатия, и 57-летний врач нашел выход, выстрелив в сердце из отцовского револьвера 32 калибра. Однако эпизоды сниженного настроения отмечались у него и до установления диагноза «диабет»… Сначала никаких признаков болезни у Хемингуэя вроде бы нет: «Речь его льется легко и плавно, слова приходят сами собой; выплывают разнообразные и интересные воспоминания, живые метафоры и сравнения… Все его интересует, жизнь захватывает и пьянит, он усердно принимается за свои дела, поминутно бросается на целую массу посторонних занятий, работает много и легко, не чувствует утомления, рано встает, поздно ложится, спит немного и крепким сном, удивляя окружающих своей разносторонностью и избытком неистощимой энергии». Так наш выдающийся психиатр Ю. Каннабих описывает Э.Хемингуэя периода его работы над романом «Прощай, оружие!» (1925 г.), но ведь потом-то, потом-то был полуторагодичный «бесплодный» этап! Вообще, в свой ранний, в том числе «парижский», период Хемингуэй был чрезвычайно жизнерадостен, верил в свои силы, любил бокс, корриду, охоту, рыбную ловлю, литературу, женщин. Он не струсил и на фронте, когда получил множественные осколочные ранения (227 осколков!) при разрыве мины, пытаясь вынести раненого с поля боя. Еще вот такой момент: считая себя в гипоманиакальные моменты «бессмертным» или, напротив, погрузившись в тревожно-депрессивные переживания, Хемингуэй получал бесчисленные травмы в автомобильных и авиационных катастрофах, на пожарах и во время охоты. Едва ли это можно объяснить, как это делает Б. Гиленсон (1999), тем, что Хемингуэй был крупным, склонным к полноте человеком, неловким, с замедленными реакциями, с дефектом зрения в левом глазу. Как с замедленными реакциями можно льва убить или крупную рыбу вытащить? Нет, кажется, что дело в другом. Бесшабашность человека, охваченного чувством отчаяния и страха, — это ведь тоже форма реакции личности на эмоциональные страдания и тоску. Главной задачей Хемингуэя, определявшей в такие минуты поведение писателя, становилось стремление доказать себе и окружающим, что ничего особенного не произошло и все в порядке! И такие демонстрации делались не раз и не два: после ранения на фронте он ранил себя из пистолета в обе ноги (?!), получил травму ноги, от которой едва не погиб, был ранен собственным сыном в правый глаз и едва не ослеп, трижды получал ранение головы, в 1930 и 1944 годах попадал в серьезные ДТП (несколько десятков швов), упал с мотоцикла, потерял на некоторое время зрение и временно (?) стал импотентом, в 1945 и 1950 гг. снова получал травмы головы, дважды попадал в авиакатастрофы, получал травму на яхте, был ранен львом и обожжен на пожаре. А что если эти травмы, как и алкоголизм писателя, — неосознанные (или осознанные?) способы замедленного самоубийства? У «войны с самим собой» (по К. Меннингеру) три «повода»: желание убить (тяга к охоте на хищников и к военным приключениям у Хемингуэя), желание быть убитым (до поры скрываемое!) и наследственная предрасположенность к депрессии. С последним все ясно, но остальные два — несомненное следствие имевшегося у Хемингуэя биполярного расстройства, как теперь «политкорректно» именуют маниакально-депрессивный психоз. Отсюда чередование писательской гиперактивности и творческого бесплодия и колебания настроения. Или вот бесконечные путешествия Хемингуэя — может быть, за ними тоже скрывается депрессия, ведь способность жить оседло и оставаться самим собой рассматривается издавна как доказательство спокойствия духа!

Мало этого, у писателя, имевшего мужественный вид и репутацию ловеласа, в начале каждого брака отмечались периоды… импотенции! Исчезновение интереса к сексу — один из кардинальных признаков депрессивного аффекта. Некоторые романы Хемингуэя — с Агнес фон Куровски, Д. Мэйсон, Д. Туизден, А. Иванчич — были асексуальны! Он придумал себе отговорку на этот случай: «Я должен сократить занятия любовью, когда много пишу, поскольку эти два занятия генерируются одним и тем же мотором». Беда в том, что часто эти моменты не совпадали. Все дело в аффективных колебаниях. «Возможность мучительного сексуального возбуждения и сочетание жалоб на снижение либидо с весьма эротическими наклонностями в структуре депрессивных состояний издавна описаны психиатрами. Неожиданно возникающую потребность предаваться «чувственным усладам» не случайно рассматривают как своеобразную форму запоя». Хуже другое: со спиртным у Хемингуэя тоже были проблемы, а к концу жизни он был несомненным алкоголиком. На каком-то этапе алкоголь играл роль адаптогена, помогая снимать душевную напряженность. И курение — простейший способ известного успокоения и аффективной разрядки и… индикатор эмоционального стресса! В конце жизни у писателя проявилась и еще одна черта. Известно, что маской депрессии у пожилых людей часто является открытая враждебность к окружающим. Постоянная аффективная напряженность в таких случаях исчезает лишь при возможности причинить страдание другим! Внутренняя тревожность, депримированность и неуверенность в себе проявляются вызывающим и оскорбительным поведением по отношению к окружающим и готовностью вступить в драку с целым светом. Э. Хемингуэю, кажется, было легче кулак показать, чем слезы! Парадокс, но в конце жизни Хемингуэя среди его близких друзей уже не было талантливых писателей и журналистов, окружавших его в молодые годы! Даже в «Празднике, который всегда с тобой», финальной, по сути, вещи, Хемингуэй не удержался от литературных «пощечин» друзьям молодости — У. Льюису и Ф.М. Форду.

Важным моментом очевидного у писателя в начале 50-х гг. снижения интереса к жизни являлись его бесчисленные телесные недуги: болезнь глаз, сепсис, алкогольный гепатит, пневмония (ХНЗЛ?), тяжелая гипертония, дерматит, амебная дизентерия, нефрит, диабет, атеросклероз. Кажется, что Хемингуэй последовательно диссимулировал, прятал за соматикой свое депрессивное (а потом и параноидное!) расстройство, и врачи «повелись» на это! Тогда было принято считать, что «настоящая», «классическая» депрессия невозможна без психомоторной заторможенности, очевидной для окружающих тоски и печали, и доктора принимали многочисленные соматические жалобы Хемингуэя за чистую монету и даже полагали, что хоть он и лауреат Нобелевской премии, но большой ипохондрик! Еще Е. Блейер говорил о том, что обычные врачи боятся всего «психического» и предпочитают ограничиваться привычными, соматическими болезнями, тем более что у писателя был такой «букет». Поводом для тревоги стала не депрессия (это воспринималось как обычные переживания человека за пределами и первой, и второй молодости!), а признаки мании преследования и бреда ущерба, возникшие у Хемингуэя без очевидных внешних поводов (хотя сейчас пишут, что агенты ФБР, учитывая его контакты с марксистом Кастро, за писателем следили!). Больного писателя надо было везти в клинику К. Меннингера (Karl Augustus Menninger, 1893-1990), главного тогда «депрессолога» США, а повезли в госпиталь братьев Мэйо, да еще там двадцать раз подвергли электрошоку при очевидной его неэффективности. У Э. Хемингуэя был настоящий «меланхолический раптус» (попытки выпрыгнуть из самолета или сунуть голову под вращающийся винт!) — неукротимое желание лишить себя жизни, которое он в конце концов и реализовал. Помешала ложная стыдливость, боязнь огласки, опасение, что при госпитализации в психиатрический стационар «журналюги» напишут про «помешательство у Нобелевского лауреата, который допился до чертиков», а кончилось все тем, что даже посмертную маску было нельзя снять: от головы «самого талантливого писателя Америки XX века» осталось левое ухо…

Вот какая вещь: творческая личность с яркой судьбой трагически погибает, и от нее как бы расходятся некие невидимые и мрачные «лучи», поражающие других. Гибнет Есенин — пытается повеситься П. Орешин, стреляется Г. Бениславская, страшно погибает, задушенная шарфом, А. Дункан, вешается, оставив записку (кровью?), приятель Есенина Г. Устинов, вешается несостоявшийся крестник поэта, сын А. Мариенгофа, Кирилл. Расстреливают друзей поэта — И. Приблудного, Эрлиха, Орешина, Клюева, Клычкова, Наседкина — и сына Есенина, Юрия (Георгия). Умирает Высоцкий — за ним следуют при загадочных обстоятельствах И. Годяев и А. Федотов. Убивают Н. Рубцова — спустя тридцать лет при загадочных обстоятельствах падает с крыши его внук. Но Хемингуэй, всю жизнь со всеми соревновавшийся, «превзошел» всех. Посмотрите: самоубийство не только отца Хемингуэя, но и его жены Хедли. Повесилась последняя любовь писателя — Адриана Иванчич (ее вынули из петли, но она погибла в госпитале). Любимая сестра Хемингуэя, Урсула, перенеся три операции по поводу рака, отравилась наркотиками. Выбросился из окна первый биограф писателя, Чарльз Фентон. Застрелился в 1982 году младший брат писателя, Лестер. Если у их отца Кларенса было биполярное расстройство, а предрасположенность к нему передается по вертикали, то у половины детей оно вполне может быть. У Э. Хемингуэя было четыре сестры и брат. Покончили с собой трое, т.е. та «половина», у которой предрасположенность проявилась! Утонул, купаясь пьяным, друг писателя Ричард Купер, от алкоголизма умер другой приятель — Руперт Беллевиль. Друзья — Джига Вертел, снявший фильм «Старик и море», и журналист Сэм Боул — погибли при пожаре. Дафф Туизден умерла от туберкулеза в 45 лет. Погибли в автокатастрофе жена Д. Дос-Пассоса Кейт (он сам потерял при этом глаз) и напарник Хемингуэя по сафари Б.фон Бликсен. Подорвался на мине Роберт Капа. Попал в плен к немцам сын Хемингуэя — «Бэмби», умер в младенчестве внук писателя. За день до годовщины самоубийства деда отравилась барбитуратами в 1996 году его внучка, актриса Марго Хемингуэй. Оба сына писателя, Патрик и Грегори, лечились электрошоковой терапией по поводу психических расстройств, а Грегори, злоупотреблявший наркотиками, сменил пол, стал Глорией (раздевшись догола, надевал женское белье в парке, где был задержан полицией) и умер в женской тюрьме в Майами).

Когда речь идет о трагических отклонениях высокоодаренных личностей, то сама частота их заставляет поневоле задать вопрос: если гений — божественный дар, то от кого же талант?

Николай Ларинский, 2013