Осторожно, гонорея!

Любовь – прекрасное чувство! Для влюбленного человека целый мир меняется и начинает играть новыми красками! Но даже в громадном море есть скрытые подводные рифы. И чтобы корабль ваших чувств не пошел ко дну, лучше заранее позаботиться о безопасности интимных отношений.

---

«…стесненная в своей свободе жизнь…»

Нужно уметь извлекать из факта смысл.

М. Горький

…диагноз превращается в длинную киноленту, состоящую их многих частей, толкования которой в зависимости от того, как будет кинорежиссер или диагност манипулировать этой лентой (он может представлять отдельные ее части), могут быть изменчивы и неодинаковы.

М. П. Кончаловский, 1939

…ускорение смерти Горького, т. е. фактическое его убийство путем заведомо неправильного лечения, было организовано мною…

Г. Г. Ягода, 1938

Ты Сталина, гения мира, любил,
Ты жил бы средь нас еще многие годы,
Когда б не змеиное жало Ягоды,
Когда бы не яды убийц-палачей,
К тебе приходивших в халатах врачей.

Джамбул Джабаев, 1938

Глупость обвинений стоит на уровне их подлости.

Л. Д. Троцкий, 1938

Если посмотреть на болезнь как на произведение криминальной литературы, то в ней обнаруживается детективная канва: есть «убийца» — болезненный процесс, есть «соучастники» — вредные привычки, стрессы, травмы и т. д., есть «следователь» и «прокурор» — врач, который выводит «убийцу» на чистую воду и борется с ним. А можно представить себе ситуацию, когда врач‑«следователь» становится сообщником «убийцы»‑болезни или истинным убийцей, действуя неправильно или преступно бездействуя? История болезни М. Горького, продолжавшаяся 40 лет благодаря усилиям А. Я. Вышинского и В. В.Ульриха и усилиям многочисленных интерпретаторов начиная с А. Нормайра и Н. Берберовой и кончая А. Ваксбергом (я назвал самых известных) стала доказательством приемлемости такой точки зрения. Тут можно было бы и поерничать, если бы не одно обстоятельство: несколько человек, в том числе четыре врача, поплатились жизнью за «неправильное лечение», «отравление», «умышленное доведение до смерти путем создания неправильного режима» и т. д. «великого пролетарского писателя», «основателя социалистического реализма», «буревестника революции» Максима Горького.

1. «Отец — сын солдата, мать — мещанка…»

Алексей Пешков родился 16 марта 1868 года в Нижнем Новгороде в семье столяра‑краснодеревщика Максима Савватиевича Пешкова и Варвары Васильевны, урожденной Кашириной. Маленький Алексей переболел холерой и выжил, а отец, ухаживая за сыном, заразился и умер. Мать, считавшая сына виновником смерти мужа, вероятно, не испытывала горячей любви к нему и, выйдя второй раз замуж, «совершенно сдала Алексея на руки деда», Василия Васильевича Каширина, человека до маниакальности религиозного, до жестокости деспотичного и болезненно скупого. А вот бабка по материнской линии, Акулина Ивановна, как признавался Горький, «стала на всю жизнь другом, самым близким сердцу …, самым понятным и дорогим человеком».

Наверное, Алексей Пешков от природы был крепышом: при 57 % детской смертности в России он демонстрировал чудеса жизнестойкости. В 1876 г., заболев ветряной оспой, сопровождавшейся лихорадкой и интоксикационным бредом, он спрыгнул со второго этажа, после чего у него «отнялись ноги», и в течение трех месяцев он «лежал, совершенно не владея ими». Вскоре же произошло событие, послужившее завязкой для этого «детективного» клубка: 5 августа 1879 года в возрасте 37 лет умерла от «чахотки» мать Горького. Она болела несколько лет — судя по всему, открытой формой легочного туберкулеза. Кроме того, были и другие напасти: в мае 1880 года А. Пешков получил тяжелый ожог обеих рук кипящими щами, в ноябре 1891 года в земской больнице умер от туберкулеза его отчим Е. В. Максимов, в мае 1882 г. Алексей перенес тяжелый блефарит, от которого его лечил «знакомый акушер» Генрих Родзевич.

Генрих Иосифович Родзевич (1849–1924) был сверхштатным врачом Нижегородского пароходства, врачом железнодорожной станции Нижний, окружным врачом Нижегородского почтово-телеграфного управления; в период политических репрессий 1907 г. — тюремным врачом. Родзевич имел и обширную частную практику как акушер-венеролог, одновременно занимаясь научными исследованиями в области диагностики и лечения гинекологических и урологических заболеваний. Являлся членом Нижегородской губернской архивной комиссии. Талантливый врач, автор более 50 научных работ, обладатель Большой золотой медали Брюссельской АН за разработку новой технологии хирургических операций на мочевом пузыре, Генрих Иосифович одновременно являлся добровольным историком нижегородского края. Его перу принадлежат несколько биографий известных нижегородцев, а также «Очерк истории больниц в Нижнем Новгороде». Особую известность Родзевичу принес очерк «История последней болезни поэта А. С. Пушкина», где он обобщил медицинский опыт конца XIX в. и попытался выяснить, можно ли было спасти великого русского поэта силами современной автору медицинской науки. Г. И. Родзевич был настоящим, как сейчас говорят, библиоманом и библиофилом, имел огромную библиотеку (около 30 тыс. томов). Примечательно, что он завещал университету не только свою библиотеку, но и свое тело для медицинских целей (С. Швайкина, 2012).

2. «Дырявый, пробито легкое насквозь!»

В конце 1887 года Алексей Пешков перенес тяжелый душевный кризис. Позже он писал, что чувствовал себя тогда «как изувеченный, с какой-то необоримой, насмерть уничтожающей тоской в сердце». Очевидно, что это был депрессивный эпизод. 12 декабря 1887 года он написал записку: «В смерти моей прошу обвинить немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль в сердце. Прилагаю при сем мой документ, специально для сего случая выправленный. Останки мои прошу взрезать и рассмотреть, какой черт сидел во мне за последнее время… Нахожусь в здравом уме и полной памяти. А. Пешков. За доставленные хлопоты прошу извинить» — и выстрелил себе в область сердца. Это произошло в Казани, на высоком берегу Волги. Пуля, к счастью, сердца не задела, а прошла через легкое и вышла под кожу спины. В половине девятого вечера 12 декабря 1887 года раненого доставили в Казанскую земскую больницу. В скорбном листе № 1688 от 13 декабря было указано: «…огнестрельная рана в грудь. Входное отверстие на поперечный палец (≈ 2 см) ниже левого соска, круглой формы, в окружности раны кожа обожжена. На задней поверхности груди на три поперечных пальца (≈ 6 см) ниже нижнего угла лопатки в толще кожи прощупывается пуля; пуля вырезана. На рану наложена антисептическая повязка».ПозднееГорький писал: «Пулю вырезал мне из-под кожи спины ординатор Плюшков тотчас же, как только меня привезли в больницу». Речь шла об Иване Петровиче Плюшкове (1859–1899), тогда клиническом ординаторе клиники, а позднее (1893) докторе медицины.

К счастью, у Горького не возникло серьезных осложнений, которые могли бы последовать — гнойного плеврита или пневмонии. Но произошел неприятный эпизод, который развеивает легенду о безупречных докторах прошлого. Профессор клиники госпитальной хирургии Казанского университета Николай Иванович Студенский (1845–1891) в присутствии студентов заявил, что Пешков к утру «будет готов». Оскорбленный таким хамством, Пешков выпил большую склянку хлоралгидрата, и ему пришлось промывать желудок. Тут примечательна не столько бестактность профессора (это в России дело обычное), сколько его слабая способность прогнозирования: «умирающий», по его мнению, раненый пережил почтенного профессора на 45 лет! Уже 21 декабря неудавшегося самоубийцу выписали. Много позднее во время призыва на военную службу «толстый, веселый доктор», осмотрев Пешкова, сказал: «Дырявый, пробито легкое насквозь, к тому же расширена вена на ноге! Не годен!»

Начались странствия Алексея Пешкова по Руси. В силу неуживчивости или непохожести на других ему порой сильно доставалось. Например, 15 июля 1895 года в селе Кандыбово Херсонской губернии его избили так, что он пролежал в больнице около 20 дней. В том же году ему досталось еще раз. Потом на него покушались, но в итоге только были изрезаны перчатки и портсигар.

Неясно, насколько эти эпизоды сказались на его здоровье, но в октябре 1896 года Горький заболел: лихорадка, кашель, потливость, боль в грудной клетке беспокоили его на протяжении трех месяцев. Лечащим врачом писателя был Владимир Николаевич Золотницкий (1853–1930), в то время заведующий Нижнебазарной городской лечебницей и школьный врач Мариинской женской гимназии Нижнего Новгорода. В 1910 году он стал первым главным врачом открывшегося в Ставрополе (Тольятти) санатория для туберкулезных больных. В санатории применялись новейшие по тем временам методы лечения туберкулеза: туберкулин, электризация, кумысолечение. Имелись лаборатории и солярий.

После двух месяцев безуспешного лечения В. Н. Золотницкий рекомендовал Горькому поехать в Крым. Перед поездкой писателя осмотрел специалист по грудным болезням В. Я. Косарев, который обнаружил в легких «хрипы, и продухи (жесткое дыхание? — Н. Л.), и открытые каверны». В Крыму Горького лечил доктор Александр Николаевич Алексин (1862–1923) — земский врач, выпускник медицинского факультета Московского университета, который затем работал врачом при университете. В Крым он попал из-за собственных проблем с легкими. Об Алексине Горький писал: «Это был идеальный русский земский врач». Кроме него, Горький обращался к Леониду Васильевичу Средину (1860–1909). Выпускник медицинского факультета Московского университета,Л. В. Средин, заболев туберкулезом, в 1891 году переехал в Крым. Здесь он открыл хирургические отделения в ялтинской больнице и работал в больнице Красного Креста. Оперировал в земской больнице Ялты, вел частную практику. Кроме того, в то время в Крыму находился доктор и революционер Сергей Яковлевич Елпатьевский (1854–1933), и Горький пользовался также его советами. Примечательно, что среди лечащих врачей Горького были больные туберкулезом (Л. В. Средин от него и умер!). Интересно, что, кроме благодатного климата Крыма, креозота и искусственного пневмоторакса по Форланини могли тогда рекомендовать Горькому врачи? Кстати, креозота ему не назначали и пневмоторакс не накладывали. А чем лечили — лаской, добрым словом, целебным крымским воздухом? Думается, что концентрация огромного количества больных туберкулезом на ограниченном пространстве едва ли делала его целебным. Один из современников писателя отмечал: «Песок на берегу захаркан мокротой туберкулезных больных с мириадами палочек Коха, отовсюду слышен удушливый кашель. Кажется, что ты окружен умирающими, ходячими мертвецами» (Л. П. Корнилов, 1904).

До 1900 года состояние Горького было вполне удовлетворительным, но в сентябре, уже в Москве, у него обнаружили «в правом легком сухой плеврит». Надо заметить, что в то время при любом плеврите врачи подозревали его туберкулезное происхождение. В мае 1901 года (Горький находился под домашним арестом) плеврит возник уже слева. Потом писателя перевели в Нижегородскую тюрьму, где по настоянию его жены состоялся консилиум семи врачей. Среди них были знакомые Горькому В. Н. Золотницкий, а также хирург Бабушкинской больницы Н. Новгорода выпускник Харьковского университета Нифонт Иванович Долгополов (1857–1922). Консилиум составил акт, в котором говорилось: «Пешков высокого роста, несколько сутуловат,… общие покровы бледны, подкожный жир развит слабо. Грудь впалая, надключичные и подключичные ямки резко выражены, особенно с левой стороны, при выстукивании перкуторный тон в обеих верхушках резко притуплен, в особенности с левой стороны, как спереди, так и сзади; при выслушивании правой верхушки сзади ясно слышны мелкопузырчатые сухие хрипы, занимающие всю верхнюю долю легких, в левой верхушке выслушиваются более влажные мелкопузырчатые хрипы… Тона сердца слабы. На основании изложенных объективных изменений, найденных при исследовании, мы… пришли к единогласному заключению, что А. Пешков страдает хроническим туберкулезом обеих легочных верхушек». Диагностика на уровне времен Р. Лаэннека и П. Пьорри: жалобы больного, осмотр, выстукивание и выслушивание. Никакого рентгеновского исследования (первые рентгеновские аппараты были созданы в Европе в 1896 г., в том же году компания KODAK открыла производство рентгеновских пленок), никакого бактериологического исследования мокроты (Горький сам говорит о кашле и мокроте, к тому же он уже жестокий курильщик). И такой грозный диагноз, по сути, приговор, на основе таких субъективных и шатких признаков! Хорошо хоть туберкулином не начали пользовать. Но этот приговор, как и «приговор» Студенского, не осуществился (Горький пережил всех участников консилиума, как и своих крымских врачей).

Вскоре тюремный режим смягчили, Горького быстро освободили и даже избрали почетным членом Академии наук. В феврале 1903 года у Горького возникло кровохарканье, и он снова отправился в Крым, и снова последовало улучшение.

3. «…схватил жесточайший плеврит»

Именно это произошло с Горьким осенью 1905 года, во время пребывания в Петропавловской крепости. К слову, дети Горького не унаследовали его жизнестойкости: в августе 1906 г. в Нижнем Новгороде умерла от менингита пятилетняя дочь писателя и Е. П. Пешковой, спустя 30 лет пневмония унесла сына… Горького постоянно беспокоит кашель, слабость, боль в груди, повышение температуры по вечерам.

12 сентября 1913 года Горький прибыл в Неаполь для лечения облучением рентгеновскими лучами селезенки по методу И. И. Манухина. Иван Иванович Манухин (1882–?) был личностью весьма примечательной. Он был учеником Сергея Сергеевича Боткина. «С. С. Боткин открыл явление лейкоцитолиза (распада белых кровяных клеток в ходе инфекционного процесса) и описал его роль в иммунитете человека в период своей научной стажировки в Германии (1889–1892 гг.). Он работал в лабораториях Реклингхауза, Флюгге, Коха, Лейдена. Поначалу его заинтриговала динамика численности белых клеток крови при введении в организм чужеродного белка (в его опытах это был туберкулин): после реакционного повышения числа белых клеток (т. е. лейкоцитоза), как правило, следовало его значительное снижение (т. е. гиполейкоцитоз). Изучив природу гиполейкоцитоза, Боткин доказал, что он обусловлен распадом многоядерных лейкоцитов, и назвал это явление лейкоцитолизом». А И. И. Манухин «…подробно изучил лейкоцитолиз у больных с фибринозным воспалением легких, а также у животных с экспериментальной формой столбняка и выявил прямую зависимость между появлением лейкоцитолиза и последующим выздоровлением, количественным изменениям отдельных фракций при разного типа инфекциях. Модифицировав ряд методик, он подробно изучил явление лейкоцитолиза на животных и человеке и доказал, что оно „представляет собой столь же постоянное орудие самозащиты организма,... как и фагоцитоз“. Без лейкоцитолиза, благодаря которому в кровь больного поступает из распавшихся клеток огромное количество специфических антител, его организм не в состоянии справиться с высоковирулентными микроорганизмами (типа диплококков, стафилококков, гноеродной и тифозной палочек и др.), а также их токсинами. Без лейкоцитолиза неэффективен, по Манухину, и сам фагоцитоз, за исключением разве что случаев инфицирования организма невирулентными, ослабленными и убитыми микробами. Согласно Манухину, лейкоцитолиз „запускают“ особые ферменты, которые он назвал лейкоцитолизинами, их синтез происходит в селезенке, тогда как лейкоцитоз протекает с накоплением в крови ферментов, задерживающих распад лейкоцитов, т. е. антилейкоцитолизинов, местом синтеза которых является печень. Манухин обосновал высокое прогностическое и диагностическое значение лейкоцитолиза в клинике фибринозного воспаления легких. Кроме того, уже в статье «О лейкоцитотерапии при фибринозном воспалении легких», датированной 1910 г., он предложил новый, по своей сути иммунологический, метод лечения крупозной пневмонии — так называемую лейкоцитотерапию. Метод состоял в благоприятном воздействии на течение фибринозного воспаления легких подкожного впрыскивания вытяжек из лейкоцитов, взятых из крови самого больного. Лечебный эффект метода, по Манухину, заключался в распаде лейкоцитов и освобождении поступающих в кровь бактериолизинов, антитоксинов и прочих антител, специфически нейтрализующих возбудитель (пневмококк) и его токсин, а также протеолитических ферментов, помогающих рассасыванию воспалительного инфильтрата в легких. Все эти интереснейшие данные Иван Иванович Манухин изложил в солидной по объему (809 страниц типографского текста) диссертации, изданной отдельной книгой в 1911 г. Диссертация имела лаконичное название — „О лейкоцитолизе“... Рецензент работы — академик Иван Петрович Павлов».В свою очередь, И. И. Мечников заинтересовался, прав ли Манухин, утверждая, что «рентгеновское облучение небольшими дозами области селезенки приведет к ускорению процесса выздоровления животных по сравнению с контрольной группой, зараженной, но необлученной. Облучение же печени, по мнению Манухина, должно вызвать противоположный эффект, так как этот орган, с его точки зрения, в иммунном отношении является антагонистом селезенки. Эксперименты подтвердили правоту Манухина: контрольные животные погибли с обширными поражениями туберкулезом всех органов, тогда как в облученной группе поражения были незначительными. Данные парижских экспериментов подробно были описаны Манухиным в журнале „Русский врач“». М. Горький стал одним из первых пациентов Манухина. «Быстрота и эффективность радиобиологического метода при лечении легочного туберкулеза удивили многих, в том числе и самого врача: уже через три недели после начала облучения у Максима Горького исчезли многие тревожные симптомы болезни, снизилась температура, восстановился нормальный вес. Горького охватило желание немедленно вернуться в Россию. Подробности лечения Горького Манухин рассмотрел в специальном докладе, опубликованном весной 1914 г. в „Русском слове“» (Т. И. Ульянкина, 1993).

Любопытна реакция В. И. Ленина на «исцеление» Горького методом Манухина: «Известие о том, что Вас лечит новым способом „большевик“, хотя и бывший, меня ей-ей обеспокоило. Упаси боже от врачей-товарищей вообще, врачей-большевиков — в частности. Право же, в 99 случаях из 100 врачи-товарищи „ослы“, как мне раз сказал один хороший врач… Уверяю Вас, что лечиться (кроме мелочных случаев) надо только у первоклассных знаменитостей. Пробовать на себе изобретения большевика — это ужасно!!!» Ленин советовал Горькому обратиться к немецким или швейцарским специалистам, работавшим на климатических курортах. Кто сейчас помнит эту манухинскую ерунду? Все это были ничем не подтвержденные фантазии, а ведь спорил с лауреатом Нобелевской премии И. И. Мечниковым! Широк русский человек! Но, надо сказать, Горькому нравилась экзотика: он не только коллекционировал китайские столики и нефритовые статуэтки, его интересовали и порошки доктора П. Бадмаева, и «лизаты» доктора Казакова. Примечательно, что и без этого за семь лет жизни на Капри у Горького не было ни одного серьезного обострения. Но вот в чем штука: туберкулез, в отличие от ХНЗЛ, не «ведется» ни на какие изменения климата. Вылечить чахотку климатом не смогли ни Н. Добролюбов, ни А. Чехов, ни И. Ильф, ни А. Платонов…

После возвращения в Россию нещадно куривший Горький стал замечать у себя появление одышки при ходьбе и при выходе из теплого помещения на холод, малое, с трудом отделяемое количество мокроты при кашле, появление слышимых хрипов в легких в положении лежа. В 1920 г. у него обнаружили «расширение сердца», периодически появлялась отечность стоп и голеней. Весной и осенью обязательно возникали обострения «катара легких».

В 1921 г. сильно похудевший Горький с плевроперикардиальными спайками и открытой «каверной» уезжает в Европу, куда в том же году не пустили А. Блока. Горький посещает курорты Шварцвальд и Санкт-Блазиен — Мекку туберкулезных больных того времени, где его лечит опытный, но небрежный с больными профессор Бакмейстер. Горького консультировал знаменитый Фридрих Краус, нашедший у писателя тяжелый невроз и сильное переутомление. Горький переезжает из Гюнтерсталя в Мариенбад, и лишь потом, после получения согласия Б. Муссолини, его пускают в Италию, где он сначала живет в Неаполе, а потом в Сорренто. Именно здесь он заболел тяжелой пневмонией, от которой едва не погиб. Его спас в госпитале для иностранцев швейцарский доктор Сутер, который ввел ему в вену громадную дозу камфоры. В сентябре 1927 года снова пневмония, снова кризис, снова камфора…

4. «Хлынула горлом кровь…»

В 1928 году по приглашению Советского правительства и лично И. Сталина Горький приезжает в СССР и совершает пятинедельную поездку по стране (Курск, Харьков, Крым, Ростов-на-Дону, Нижний Новгород), во время которой ему показывают достижения СССР. Впечатления от этой поездки нашли свое отражение в цикле очерков «По Союзу Советов». 10 сентября по пути из Тифлиса во Владикавказ во время приступа кашля у Горького «хлынула горлом кровь». Врачебный консилиум рекомендовал писателю немедленно выехать в Италию. В последующие годы Горький беспрестанно ездил туда-сюда, каждый раз получая обострение процесса в легких. 15 ноября 1931 года он писал К. А. Федину: «У меня было три рецидива да воспаление легких, не считая ежегодных бронхитов, — вот и летом подхватил в Ленинграде грипп с температурой до 40 градусов…» Весной 1933 года грипп снова осложнился пневмонией. 14 мая 1931 года Горький вернулся в СССР, но на осенние и зимние месяцы в 1931–1933 гг. уезжал в Сорренто…

«Детективный» сюжет между тем развивается. Единственный сын Горького Максим заболел двухсторонней пневмонией 5 мая 1934 года и спустя шесть дней умер (ему было 37 лет). Потом секретарь Горького П. П. Крючков признался в том, что он с помощью Ягоды, докторов Л. Г. Левина и Д. Д. Плетнева и врача медсанчасти НКВД А. И. Виноградова поспособствовал тому, чтобы Максим Пешков не выздоровел… Спустя год в авиационной катастрофе погиб самый большой самолет в мире — «Максим Горький». Писатель перенес тяжелый удар. Говорят, что в те дни на Горького было страшно смотреть. А между тем постоянным атрибутом в его доме стали кислородные подушки (кислородных концентраторов еще не было)…

5. «Намерен жить еще лет двадцать…»

Вернувшись из Тессели (Крым) в Москву 24 июня 1935 года, Горький снова заболел пневмонией. Позднее П. П. Крючков «признался», что «убивал» Горького в Крыму, заставляя его дышать дымом костра (а Горький был любителем созерцать огонь и дома разводил «костры» в пепельницах). В это время в СССР приехал Р. Роллан, товарищ Горького по несчастью. Горький однажды неудачно пошутил: «Он (Р. Роллан — Н. Л.) …скоро умрет, ведь у него же туберкулез. У меня тоже туберкулез, но у меня легочный, а у него милиарный. Я еще долго проживу, а ему осталось недолго». Раньше все доктора ошибались в прогнозах, а теперь ошибся сам Горький: Роллан почти на десять лет пережил его…

Из своей последней поездки в Крым М. Горький вернулся 27 мая 1936 года, а уже 1 июня он заболел привычным «гриппом», который моментально осложнился очередной бронхопневмонией. В тот момент главным лечащим врачом Горького был доктор медицины Л. Г. Левин. 2 июня он вызвал к писателю инфекционистов: профессора Лурье и доцента Гинзбурга. Они констатировали наличие у больного резких изменений, связанных со старым туберкулезным процессом, в обоих легких. Л. Г. Левин вызвал к писателю профессоров Г. Ф. Ланга, Д. Д. Плетнева и М. П. Кончаловского. С самого начала последней болезни М. Горького лечебные мероприятия проводились с учетом тогдашних возможностей. Но и они имели серьезные ограничения: наличие тяжелой обструктивно-рестриктивной дыхательной недостаточности требовало применения кислорода. Но форма оксигенотерапии, примененная у Горького — лицевая маска, присоединенная к кислородной подушке, сначала по 100 подушек в день, в последние дни до 300 — не позволяла получить концентрацию вдыхаемого кислорода выше 40 %. С другой стороны, невозможно было учесть, сколько кислорода попадало к больному: при усиленной работе дыхательной мускулатуры 40 % попавшего в легкие кислорода потребляется, не принося больному облегчения. У Горького была постоянная тахикардия и явления сердечной недостаточности. Врачи вынуждены были прибегать к последним средствам: беспрерывная ингаляция кислорода, сердечные гликозиды в предельно допустимых дозах, камфора по 18–20 см³ в сутки. А. Н. Афиногенов, посетивший Горького, позднее написал: «Будущий биограф Горького занесет ночь 8 июня в список очередных чудес горьковской биографии. В эту ночь Горький умирал. Сперанский уже ехал на вскрытие. Пульс лихорадил, старик дышал уже с перебоями, нос синел. К нему приехали прощаться Сталин и члены Политбюро. Вошли к старику, к нему уже никого не пускали, и этот приход поразил его неожиданностью. Очевидно, сразу мелькнула мысль — приехали прощаться. И тут старик приподнялся, сел на постели и начал говорить. Он говорил 15 минут о своей будущей работе, своих творческих планах, потом опять лег и заснул, и сразу стал лучше дышать, пульс стал хорошего наполнения, утром ему полегчало». Эта сцена запечатлена на полотне В. П. Ефанова (1900–1978), удостоенном Сталинской премии II степени.

Приободрившийся было после визита высоких гостей, М. Горький снова начал угасать. Врачебные мероприятия производили очень слабый эффект, и 17 июня у писателя возникло обильное кровохарканье, а в 11¹⁰ 18 июня он умер при явлениях, как тогда говорили, «паралича дыхания».

Самым большим дефектом врачебной работы всегда было «расхождение диагноза», когда ставят один диагноз, от этого и лечат, потом пациент умирает, а на вскрытии «не совсем то» или, куда хуже, «совсем не то». Призрак Сибири или еще чего-нибудь похуже постоянно маячил перед лечащими врачами Горького. Немудрено поэтому, что они внесли в клинический диагноз все, что можно: «1. Легочный туберкулез, каверны, бронхоэктазия, эмфизема легких, пневмосклероз, плевральные сращения; 2. Атеросклероз аорты и коронарных сосудов, кардиосклероз; 3. Сердечная недостаточность; 4. Бронхопневмония; 5. Инфаркт легкого (?); 6. Инфекционная нефрозия».

Вскрытие производил известный советский патологоанатом Ипполит Васильевич Давыдовский (1887–1968), который позже стал одним из первых академиков АМН СССР. Он высказался вполне определенно, что причиной смерти Горького стала правосторонняя пневмония и острая правожелудочковая недостаточность. Он обнаружил бронхоэктазы, пневмосклероз, эмфизему легких, полное заращение плевральных полостей, окостенение реберных хрящей. Поразительно, но о диагнозе, который врачи ставили Горькому на протяжении 40 лет, Давыдовский не сказал ни слова! Более того, когда спустя два года он сформулировал свое представление о «неспецифической легочной чахотке», т. е. о ХНЗЛ в современном понимании, его описание почти полностью дублировало заключение о смерти Горького!

Но позвольте, а куда же подевался «туберкулез»? Прежде чем ответить на этот вопрос, снова вернусь к лечащим врачам писателя. Первые врачи Горького — Долгополов, Косарев, Золотницкий, Грацианов, Алексин, Иванов, Елпатьевский, Манухин и другие, о которых не упомянуто в биохронике писателя, — были добросовестными, но вполне обычными врачами, а позже его начали лечить настоящие «звезды». Одной из них был Вольф Семенович Хольцман (1886–1941), выпускник Московского университета 1912 года, директор Московского областного института туберкулеза. С 1935 года он возглавлял Центральный институт туберкулеза, с 1931 г. заведовал кафедрой ЦИУ врачей. Доктор медицины, председатель Всесоюзного общества фтизиатров и редактор профильного журнала «Вопросы туберкулеза». Он наблюдал Горького несколько лет, в 1933 году сопровождал его в Сорренто. Писатель охарактеризовал его так: «хороший талантливый человек и очень грамотный профессор». Хольцман, как и остальные, был убежден, что у Горького туберкулез! Говорили Горькому об этом и европейские специалисты. В этом же был убежден и Бакмейстер, и доктор медицины Л. Г. Левин, и профессора-терапевты Г. Ф. Ланг, М. П. Кончаловский и Д. Д. Плетнев. Их биографии хорошо известны, поэтому на деталях не останавливаюсь. Бесспорно, авторитетнее врачей в СССР тогда не было, хотя ходила и такая поговорка: «Если надо показать больного профессору, то идите к Плетневу, а если надо больному показать профессора, то вам к Кончаловскому». Коллективное мнение консультантов Горького обозначено в первом пункте клинического диагноза. Но лечили-то они его не от туберкулеза или пневмонии (для этого не было средств), а от легочной и сердечной недостаточности. А что могла предложить Горькому тогдашняя кремлевская медицина?

6. «Лекарства были самые лучшие для того времени…»

 В то время отечественная фармакология не имела очищенных препаратов сердечных гликозидов или эффективных мочегонных, которые были основными в лечении сердечной недостаточности. В кремлевской аптеке были в ходу немецкие «Дигилизат» и «Веродиген» в таблетках и каплях, а также настойка «Строфанта» для парентерального введения. А был и комбинированный «Дигистрофан», состоявший из дигиталиса и строфантина. Кроме этого, у Горького применялись масляные 10 % и 20 % растворы камфоры в масле, препарат камфоры фирмы «Мерк» для внутривенного введения, содержавший 0,142 % камфоры в 40-50 см³ раствора Рингера, адреналин, ртутные мочегонные.

Как известно, Д. Д. Плетнев был сторонником применения больших доз дигиталиса и сочетания дигиталиса и строфантина, к чему другие врачи относились с опаской. Это ему и инкриминировали потом — как и внутривенное введение большого количества растворов, о чем поведал специально для этого приглашенный доктор М. Ю. Белостоцкий на процессе 1938 года. Но речь не об этом. В 1977 году в своей монографии «Диагностические и лечебно-тактические ошибки в пульмонологии» смоленские терапевты А. Борохов и Л. Дуков первыми обратили внимание на нестыковку клинического и посмертного диагнозов пролетарского писателя. Они использовали это как иллюстрацию диагностических заблуждений даже у высококлассных клиницистов. Спустя 12 лет на это обратил внимание Е. И. Чазов в своих «Очерках диагностики». Он вступился за корифеев и обвинил во всем И. В. Давыдовского, с раздражением указав на «всегда оригинальные идеи» выдающегося патолога. А. Борохов и Л. Дуков пытались ответить в «Медицинской газете», но непререкаемый авторитет начальника IV управления МЗ СССР не позволил опубликовать этот ответ. Дискуссия закончилась в 1994 г. ответом авторов первой публикации. Однако сам Е. И. Чазов признал, что никаких, кроме клиники, очень сходной с ХНЗЛ, данных за туберкулез в истории болезни Горького не имеется! Мало того, тогдашние светила говорили о том, что даже при рентгенологическом исследовании специфический и неспецифический процессы далеко не всегда можно различить с полной уверенностью (М. Маттес, 1936). Вот и выходит, что 40 лет лечившие Горького доктора заблуждались! Они «повелись» на контакт с больной матерью и отчимом, на долгие скитания писателя по российскому «дну», на кровохарканье, кашель, лихорадку и потливость, т. е. рассуждали как обычные далекие от медицины люди: «Кашляет, значит — чахоточный». Диагноз по принципу аналогии!

Примечательно, что меньше чем через год после трагических событий к истории болезни Горького обратился один из участников консилиума — Максим Петрович Кончаловский. В одной из своих клинических лекций он обратил внимание на проблему аутоинфекции при пневмонии. У него есть любопытная фраза: «А. М. Горький 40 лет назад страдал туберкулезом с выделением бацилл и кровохарканьем…» Где, кто и когда обнаружил эти бациллы? Это 1896 год — едва ли бактериология в Нижнем Новгороде того времени достигла высот Р. Коха! Но суть не в этом. М. П. Кончаловский упоминает о ранении Горького, бронхите, эмфиземе и множественных бронхоэктазах (вот и источник кровохарканья!). Тяжелое состояние писателя М. П. Кончаловский объяснял значительным ограничением дыхательной поверхности и тяжелой ДН (одышка, цианоз, потребность в ингаляции кислорода). Это усугублялось «ослаблением сердца вследствие преклонного возраста» (М. П. Кончаловский, 1937). Более того, в том факте, что Горького перевозили с севера на юг и с юга на север (шесть раз за последние три года жизни), Кончаловский видел причину бесконечных бронхопневмоний. В бронхоэктазах Горького «имелись большие колонии собственных микробов, своя инфекция», которая активизировалась при деклиматизации и при отсутствии антибиотиков вызывала воспаление. А последняя пневмония довела и без того ограниченную дыхательную недостаточность до предела, вызвала расстройство деятельности сердца, и «наконец, наступил крах левого желудочка сердца с терминальным отеком оставшейся легочной паренхимы». Позднее М. П. Кончаловский выразился еще резче: «Если разложить на плоскости легкие нормального человека, то они займут всю мою квартиру: 54 кв. метра. Легкие у Горького — это одна десятая этой площади. Да и на этой десятой все сосуды склерозистые и сердце склерозистое. Он вообще жил чудом. По анатомическому анализу, Горький должен был бы умереть десять лет назад» (Л. Я. Лурье, 2011). При этом М. П. Кончаловский вполне компетентно говорит: «На секции не нашли явных анатомических признаков бывшего легочного туберкулеза». Так что Е. И. Чазов, оказывается, при всем своем авторитете оказался абсолютно неправ, а А. Борохов и Л. Дуков, бесспорно, правы.

6. «Подлые изменники просчитались»

Теперь о собственно «детективной» канве сюжета. Первым версию об отравлении Горького озвучил Л. Д. Троцкий. Но она не была столь сказочно-убедительна, как россказни Ю. П. Анненкова, талантливого художника, страшно любившего сплетни. Троцкий говорит о бонбоньерке (конфетнице), стоявшей на ночном столике у кровати Горького. По версии Льва Давидовича, Горький угостил конфетками двух санитаров, которые вскоре скончались в страшных судорогах. Сам Горький тоже скушал несколько конфет и, естественно, последовал за санитарами. Вскрытие якобы обнаружило следы яда, потому-де тело Горького кремировали, хотя Е. П. Пешкова просила об обычных похоронах.

Н. Берберова, повторившая в романе «Железная женщина» эту легенду, задала, однако, важный вопрос: почему из восьми врачей, лечивших Горького, уничтожили только двоих? На самом деле были расстреляны Л. Г. Левин, Д. Д. Плетнев и В. С. Хольцман. Доктор А. И. Виноградов умер во внутренней тюрьме НКВД как раз накануне начала процесса 1938 года. А. Нормайр (1997) вообще ссылается на некие записки Д. Д. Плетнева, которые никто из историков не видел, и утверждает, что там Плетнев признается в том, что «умертвил» Горького путем передозировки строфантина! Источником этой «развесистой клюквы» явились опубликованные в № 6 «Социалистического вестника» за 1954 год воспоминания некоей Бригитты Герланд. Она пишет, что в 1948 году, отбывая срок на Колыме, встретила там Д. Д. Плетнева, работавшего в лагерном медпункте. Он якобы все ей и рассказал. Поразительно! Почтенный профессор видит человека в первый раз и признается ей, что убил Горького! «Воспоминания» Герланд — рассказ человека с нездоровой психикой или мистификация (Д. Д. Плетнев был вместе с другими расстрелян 11 сентября 1941 г. в Медведковском лесу под Орлом).

…«Подлые изменники просчитались» — так называлась заметка, опубликованная во втором номере журнала «Советская медицина» (редактор — профессор Р. А. Лурия) за 1938 год. Там говорилось: «…убийцы — фашистские агенты могут выступать также и в медицинском халате и со шприцем в руке». Прямо как в наше время, обвинения в адрес врачей посыпались как сор из дырявого мешка. Вот что пишет о врачах, лечивших М. Горького, почтенный литературовед: «К 14 июня врачи окончательно запутались. Создавалось впечатление, что лечат вслепую, хотя после 13 июня консилиум созывался ежедневно» (Л. Спиридонова, 2011). А между тем налицо очевидный факт: М. Горький был более чем злостный курильщик. Индекс курения у него составлял 900, он курил по 75 египетских сигарет в день! М. Ромм, посещавший Горького, рассказывал, что тот курил беспрерывно, прикуривая одну сигарету от другой. Человек не может обойтись без кислородной подушки, спит сидя из-за сердечной недостаточности, еле ходит из-за одышки, откашливает кровь, но курить не бросает! Кстати говоря, наверное, было проще бросить курить, чем скрываться от царского произвола, Ленина и Сталина в благодатной Италии! И клинический диагноз трех корифеев клиники внутренних болезней убедительно говорит о том, что М. Горький был классическим коморбидным больным в современном понимании этого определения (А. Л. Верткин, 2015) — в 1936 году такого термина еще не существовало.

И что в итоге? Перед нами больной ХОБЛ с сорокалетним стажем. А пульмонологи хорошо знают, что у таких больных правожелудочковая недостаточность приводит к общей декомпенсации сердца и больные умирают, когда заболевание легких как бы отступает на второй план. На самом деле причиной смерти у них является хронический легочный процесс, легочная гипертензия и правожелудочковая недостаточность. Именно с этим боролись приглашенные к Горькому на финальном этапе врачи. Но все это скучная рутина, а вот фантазии про «фармацевта Ягоду» и его «лабораторию ядов» куда увлекательнее…

Н. Ларинский, 2000–2015

---

Оставить комментарий:

Имя:*

E-mail:

Комментарий:*

 я человек

 Ставя отметку, я даю свое согласие на обработку моих персональных данных в соответствии с законом №152-ФЗ
«О персональных данных» от 27.07.2006 и принимаю условия Пользовательского соглашения