Секреты голливудской улыбки

Кто из нас не хочет, чтобы его зубы сияли белизной и улыбка была воистину ослепительная! Сегодня эта мечта легко может воплотиться в действительности: стоматология в наши дни предлагает множество способов отбеливания зубов.

---

«Серьезная боль…»

Любовь сильнее смерти и страха смерти, только ею,
только любовью держится и движется жизнь.
И. С. Тургенев

Рак — болезнь тяжелая, невыносимая.
Смерть от него страдальческая.
А. П. Чехов

От будущего жизнь очистив до конца,
Взошел я на костер предсмертного страданья.
Истерзанной душе уж не познать желанья
И не увидеть впредь грядущих дней гонца.
Да полно, я ли тот, кто здесь
Безвестно угасает?
Ведь памяти моей сюда дороги нет.
О, жизнь моя — потусторонний свет.
А я горю в огне. Никто меня не знает…
Р.-М. Рильке

Не имеет права клиницист ограничиваться диагностикой, даже самой тонкой, одного‑двух органов. Органы не вставлены в организм подобно мебели в комнате. Они в своей содружественной работе интимно … связаны друг с другом.

Д. Д. Плетнев

О творчестве писателя, которого А. И. Герцен и Н. И. Огарев саркастично именовали «седовласая кающаяся Магдалина» и «белорыбица русской литературы», спорили и спорят до сих пор. Однако кто бы мог подумать, что и его тяжкая последняя болезнь наделает немало шума во врачебной среде и среди читающей публики (особенно националистически настроенной ее части) пореформенного российского общества конца XIX века. Основания для этого, как считали тогда, были самые серьезные: «крайне скупые и противоречивые слухи; газеты то сообщали, что ему делается лучше, то вскоре затем выпускали известия об ухудшении, то писалось о вскрывшемся нарыве, то об аневризме, то о каком-то странном кардиальном бреде, затем проходили чуть не целые месяцы, в течение которых известия прекращались, и тяжелое недоумение публики сменялось воскресавшей надеждой…» Усиленно стали распространяться слухи, что Тургенев был отравлен в Париже, что лечили его недобросовестно, причем лечили «врачи-жиды» (вроде Г. Гиртца, ученика П. Бруарделя). В газете «Гражданин» от 18 сентября 1883 года П. Виардо и ее семью прямо обвиняли не только в том, что они обирали Тургенева, но и в умышленном его отравлении! В дело вмешался С. П. Боткин, который заявил: «На обязанности русских врачей лежит разъяснить русскому обществу самый ход болезни Ивана Сергеевича и тот печальный исход ее, который поразил нас». Выступая на заседании Общества русских врачей 27 октября 1883 г. в Петербурге, С. П. Боткин сказал: «Первое, что бросается в глаза, особенно не врачу, — это то, что при жизни говорили одно, определили одну болезнь, лечили, следовательно, от этой болезни, а при вскрытии нашли другое… Конечно, этот упрек может быть сделан только не врачом или, во всяком случае, лицом, не имеющим ясного представления о наших диагностических возможностях». Действительно, в то время врачи в диагностике ошибались очень часто, так что лучшими «диагностами» считались… прозекторы. Но в этом случае все представлялось очевидным, однако, «…в медицине, как и в любви, нельзя говорить «всегда» и «никогда», все может быть!»

1.«…он всегда оглядывался назад и печаловался на иссякновение дней своих»

Иван Тургенев родился «ростом 12 вершков» 28 октября 1818 года в Орле, в семье «гусара лихого» Сергея Николаевича Тургенева и Варвары Петровны, урожденной Лутовиновой. Тургеневы — славный род, в котором уживались шут Петра I Яков Тургенев, боярин и стольник Иван Тургенев, паж Анны Иоанновны Алексей Тургенев и обвинивший Лжедмитрия в самозванстве и за это казненный Петр Тургенев… Род Тургеневых имел красивый герб, прямо как в романах В. Скотта. А вот с матушки Варвары Петровны Салтыков-Щедрин мог написать образ одной из своих героинь-помещиц. «В ней текла кровь Лутовиновых, необузданных и в то же время полновластных бар», — пишет ее приемная дочь. Эгоизм, властолюбие, а подчас и злоба «украшали» матушку писателя. Она запросто разлучала своих крепостных с детьми, произвольно меняла их имена, данные при крещении. Но наиболее ярко ее самодурство проявилось с Порфирием Карташевым. Он поехал вместе с Иваном Тургеневым в качестве камердинера за границу, там неожиданно проявил способности к немецкому языку и окончил медицинский факультет Берлинского университета. Известный московский профессор Ф. И. Иноземцев признавал в нем талант диагноста. Карташев лечил семьи помещиков Мценского уезда, спас любимую воспитанницу Тургеневых. Он был в качестве домашнего врача, и его единственного В. П. Тургенева не оскорбляла ни словом, ни делом. Не оскорбляла, но и не давала вольную. Только после ее смерти И. С. Тургенев освободил его. Карташев сдал экзамен и стал земским врачом в Мценске. А история немого Герасима и его собаки — это история дворника В. П. Тургеневой Андрея. Порою самодурство владелицы 5000 душ доходило до кощунства: прикинувшись умирающей, она приглашала священника и всю дворню (более 40 человек) для «прощания». Затем, внезапно «ожив», она могла покарать всех, не пришедших к «смертному одру» или недостаточно опечаленных. Она «по‑настоящему» умерла в возрасте около 70 лет в 1850 году, скорее всего, от сердечной недостаточности («водяная болезнь», выраженные отеки ног, одышка, передвигалась в инвалидном кресле). Отец писателя загадочно умер в 1834 году в возрасте 42 лет. Причины его смерти называются разные: «каменная болезнь», «удар». Но есть и другое предположение — что «причиной» смерти была княгиня Екатерина Шаховская (похоронена рядом с И. С. Тургеневым на Волковом кладбище). «Злодейка» увлекла любвеобильного С. Н. Тургенева, а развод для него был невозможен, поэтому он якобы принял яд…

В Москве врачом семьи Тургеневых был Федор Иванович Иноземцев (1802–1869), известный хирург и терапевт, вечный соперник Н. И. Пирогова, один из врачей, неудачно лечивших Н. В. Гоголя. Он не лечил Тургеневых во время пребывания их в Спасском, а именно в детстве Иван Тургенев переболел «тяжелой лихорадочной болезнью мозгового характера». Один из биографов писателя считал, что это был ревматизм с поражением сосудов и т. н. «малая хорея». Я еще застал больных, которые перенесли в детстве «амбулаторный ревматизм», закончившийся формированием порока сердца. Это было тогда, когда антибиотики можно было купить только на черном рынке. Во времена Тургенева ревматизм и встречался чаще, и последствия оставлял крайне тяжелые. Основание для предположения веское: в зрелом возрасте у Тургенева был обнаружен порок сердца. В 1858 году у него появилась одышка при ходьбе и отеки голеней и стоп.

В 1860 году Тургенев попал на консультацию к настоящей знаменитости, виднейшему немецкому терапевту, неврологу и патологу, профессору Гейдельбергского университета Н. Фридрейху (NicolausFriedreich, 1825–1882), который был блестящим знатоком болезней сердца. Как раз в то время под руководством Р. Вирхова вышло «Руководство по специальной патологии и терапии», в котором болезни сердца описал именно Н. Фридрейх. Он нашел у Тургенева «болезнь сердца и прописал соответствующее содержание». Спустя два года Тургенев попал к знаменитости еще большей — директору клиники Шарите, декану медицинского факультета Парижского университета, президенту Медицинской академии Франции, члену Академии наук, командору ордена Почетного легиона и личному врачу Наполеона III Ж. Буйо (Jean Baptiste Bouillaud, 1796–1881). Он был автором знаменитой работы о болезнях сердца и «знал пороки клапанов во всем их разнообразном проявлении, сумел различить всевозможные аномальные шумы и поставить их в зависимость от повреждений соответствующих отверстий или клапанов» (П. Потен, 1884). Ж. Буйо обнаружил у Тургенева «артритические отложения в аорте». Проще говоря, Н. Фридрейх и Ж. Буйо обнаружили у Тургенева шум на аорте, изменение звучности тонов сердца, увеличение левого желудочка и признаки недостаточности кровообращения. Через 20 лет парижский врач J. M. Peter у Тургенева «открыл утолщение одного клапана, подагрические влияния» и «советовал быть очень осторожным». Порок, очевидно, никуда не делся…

2. «Он не умел быть старым»

Во время своего последнего приезда в Петербург, в 1881 году, И. С. Тургенев чувствовал себя плохо. Его осмотрел врач Павел Васильевич Соловьев (1843–1911), который обнаружил у писателя «расстройство равновесия кровообращения, что выражалось одышкой и появлением отеков ног», и шум в сердце, который доктор объяснил наличием «небольшого сужения и недостаточности полулунных клапанов аорты». Вызывает недоумение, как врач, тем более гомеопат, смог обнаружить одновременное наличие стеноза и недостаточности аортального клапана. Анатомически существование такой патологии допускается, но вот различить ее простым выслушиванием и выстукиванием сердца совершенно невозможно (шум стеноза заглушает все остальное, а при аортальной недостаточности все у больного «пляшет»: пульс, зрачок, голова — и не заметить это мудрено)! Однако определение «небольшой» сейчас звучит как «гемодинамически незначимая регургитация или стеноз». У писателя при этом отеки и одышка были налицо, и Тургенев «нес» свой «сердечный диагноз» как флаг, который никто из врачей не решался ни отбросить.

Второй проблемой, которая еще больше запутывала врачей, была «подагра» Тургенева. Тут тоже загадка. На боль в коленном суставе Тургенев жаловался лет с 35-ти. В его письмах упоминается следующее: «…у меня припадок подагры». Но было ли это истиной — вот вопрос. Классическая подагра того времени — артрит I плюснефалангового сустава, печально известная «шишка» на стопе. В пользу подагры говорит, пожалуй, лишь наличие у писателя мочекаменной болезни («…что-то нехорошее в пузыре и почках»). Перенес И. С. Тургенев и желчную колику, даже с механической желтухой. Это все были «барские» болезни — болезни человека, кушавшего сладко и много (есть еще «подагра бедных», но это совсем другая история). В то время сочетание подагры с камнями в почках и желчном пузыре французские врачи именовали «артритизм». Они полагали, что «подагра для сосудов — как ревматизм для сердца». Кстати говоря, легенду о наличии у И. С. Тургенева подагры поддерживал В. П. Эфроимсон, который вообще считал, что «подагра — признак гениальности». У него есть книга, и не одна, на эту тему. Я думаю, что подагра мало того что слишком уж жестокая цена творческой продуктивности, она еще и сыграла злую шутку с врачами на трагическом финальном этапе болезни писателя.

В марте 1882 года, а по некоторым данным, и раньше, с августа 1881 г., И. С. Тургенев стал жаловаться на «сильные боли в левой ключице, усиливающиеся при всяком движении, и особенно при ходьбе. Боль чувствовалась в самой ключице, ближе к плечу, и при усилении распространялась немного в руку и в нижнюю часть шеи, при надавливании и движениях руки она не усиливалась». Боль, по словам писателя, не давала ему возможности ни стоять, ни ходить. Ее сопровождала «затруднительность дыхания». Лечащими врачами И. С. Тургенева в это время были П. Сегон и Г. Гиртц. П. Сегон (Paul Ferdinand Segond, 1851–1911) в 1882 г. стал доктором медицины, в 1883 — адъюнкт-профессором, а затем — директором хирургической клиники госпиталя Шарите. Он был хирургом и гинекологом, считался в XIX веке лучшим во Франции специалистом в области патологии коленного сустава. Г. Гиртц был учеником знаменитого П. Бруарделя. Связав локализацию боли и возникновение ее при ходьбе, Сегон и Гиртц первыми предположили наличие у Тургенева грудной жабы (стенокардии).

3.Медицина беспомощна против этой болезни»

Однако полной уверенности в точности диагностики не было, иначе зачем потребовалось приглашать на консультацию виднейшего французского невролога, члена Медицинской академии и Парижской академии наук, директора клиники Сальпетриер, а с 1882 г. — шефа кафедры неврологии медицинского факультета Ж.‑М. Шарко (Jean-Martin Charcot, 1825–1893)? Здесь снова возникает недоумение: да, Ж. Жарко начинал свою деятельность как интернист (и патолог!), но начиная с 1862 г. он занимался тем, что сейчас называют психоневрологией. Ж. Шарко, осмотрев И. С. Тургенева, диагноз подтвердил и назначил препараты брома и прижигание кожи в области боли т. н. «пакеленовским снарядом». Ф. Пакелен в 1876 году предложил «малотравматичный снаряд», который представлял собой некое подобие паяльной лампы и состоял из полой рукоятки, на которую навинчивались наконечники различной формы (цилиндрические, шарообразные, заостренные) из губчатой платины, сосуда с горючим веществом и резиновой груши для нагнетания его паров в наконечник. Его докрасна нагревали в пламени спиртовки и, нагнетая в него пары спирта, доводили до «белого каления», после чего прижигали кожу больного. Можно представить себе ощущения пациента! Это т. н. «отвлекающая терапия», которую сейчас проводят только врачи-рефлексотерапевты. Консультация Ж. Шарко была для лечащих врачей Тургенева большим облегчением, ведь «гипноз имени, положения, звания особенно сильно действуют на людей зависимых», но самому Тургеневу легче не стало.

Вскоре его осматривает известный «литературный» врач, однокашник С. П. Боткина по Московскому университету Николай Андреевич Белоголовый (1834–1895). Его воспоминания в этом смысле бесценный документ. При объективном исследовании И. С. Тургенева Н. А. Белоголовый обнаружил увеличение сердца в продольном направлении, резкий шум (систолический) на аорте, проводящийся на подключичную и сонную артерии, увеличение печени на 4 см, пульс 64 уд./мин., артерии на ощупь были жесткими. Вот тут-то все становится ясно. Мы ничего не знаем о заключениях Фридрейха, Буйо, Петера и Соколова, а Белоголовый описал типичную картину стеноза аорты (резкий шум на аорте, проводящийся в сонную и подключичную артерии). Но и здесь диагностический поиск не выходил за пределы болезней сердца. И еще одна странность. Ревматизм дает поражение митрального клапана, а аортальный клапан поражается при атеросклерозе и… сифилисе! Уже тогда врачи знали, что «…нельзя ограничиваться одним исследованием сердца. Это тем более непозволительно, что заболевания других органов находятся в связи с происхождением грудной жабы». Непонятно другое: почему Ж. Шарко, констатировав наличие «истинной» грудной жабы, назначил такое скромное лечение — бром и постельный режим. Ведь вдыхание амилнитрита было введено с 1867 года, а применение «короля» средств лечения стенокардии — спиртового раствора нитроглицерина — с 1879 г., и парижские врачи были хорошо об этом осведомлены. Примечательно, что неврологического исследования писателя даже в рамках тогдашней практики Ж. Шарко не проводил. Он лишь поговорил с Тургеневым! Не секрет, что у авторитетных врачей никогда не хватает времени и иногда консультанты используют свой авторитет лишь для подкрепления уже «готового» диагноза. При наличии недостаточности сердца Тургеневу почему-то не назначали тогда уже хорошо известную наперстянку. Может быть, врачи опасались прописывать кардиотоники при стенозе аорты?

Две недели Тургенев принимал бром и подвергался прижиганиям, но «боль оставалась по-прежнему сильная, и только лежа в постели Иван Сергеевич почти совсем от нее избавлялся». Снова вопрос: почему никто из врачей не задумался о позиционном характере боли, ведь она появлялась при простом стоянии! У Н. А. Белоголового, а затем и у Л. Б. Бертенсона возникли сомнения в безошибочности диагностики Шарко. Белоголовый, пытаясь снять боль, рекомендовал Тургеневу фарадизацию больного места, или металлотерапию. Положительный электрод размещали на шее, а отрицательный на область сердца или + на грудину, а – на нижние шейные позвонки и воздействовали фарадическим током. Эмпирическая металлотерапия применялась едва ли не со времен Парацельса! Показанием для нее как раз были болевые неврологические синдромы. И. С. Тургеневу прикрепляли медную пластинку на левую ключицу. Боль на короткое время исчезла, но потом «снова вернулась и все пошло по-старому». Сразу вспоминается фраза: «Трудно сказать, помогли мы больному или он зря проводит время, обманывая себя…» (Б. Е. Вотчал, 1963). В данном случае «одного взгляда … холодных орлиных глаз» Ж.-М. Шарко для диагноза оказалось явно мало! И вот что особенно поражает: У. Геберден дал исчерпывающее описание грудной жабы еще в XVIII веке. «Его описание — верх совершенства по своей ясности и полноте», — говорит современный кардиолог (М. Плоц, 1961). Современные Тургеневу врачи кичились своим знанием классических работ предшественников, и с этим описанием они были знакомы наверняка. Боль за грудиной только при физической нагрузке, после обильной трапезы и при ходьбе в гору или против ветра, но главный признак — такая боль всегда приступообразна, а вот боль, возникающая при определенном движении или позе, не грудная жаба. Диагностическая мысль многочисленных врачей и консультантов Тургенева шла по привычному пути: рутинная болезнь часто и встречается. Существует остроумное высказывание: «Когда слышен топот копыт, это скорее лошадь, чем зебра». В случае И. С. Тургенева врачи и ждали эту «лошадь», а оказалась «зебра»! Постоянный характер боли, независимость ее от нагрузки, усиление в положении стоя или при езде в тряском экипаже не насторожили врачей. Да и трудно представить барственного, вальяжного Тургенева бегущим по улице или семенящим по лестнице. Его физическая активность была уже значительно лимитирована из-за одышки и боли в суставах. Врачи, кроме грудной жабы, выдвинули и другую версию: «невралгия сердца», «грудобрюшная подагра», «подагра грудинно-реберного сочленения». А боль «жила» сама по себе и по‑прежнему терзала писателя… Она то усиливалась, то ослабевала, но не исчезала совсем. Тургенев все время лежал, и к боли присоединился запор.

Повторно осмотрев писателя, Н. А. Белоголовый задал себе вопрос: «…была ли это грудная жаба?» И действительно, аритмии нет, особой глухости тонов сердца и шума трения перикарда тоже. А ведь грудная жаба — это, в сущности, кислородное голодание, и сердце на него отреагирует и другими проявлениями, кроме боли. А их нет! 14 мая 1882 года в письме к Л. Н. Толстому Тургенев назвал свою болезнь «anginepectoralе goutteuse». Подагру французы называли «guttae» — «капля», следовательно, указанная болезнь и была «подагрическая грудная жаба». Он мог сказать о себе словами героя Толстого, Ивана Ильича: «Вдруг он почувствовал знакомую, старую, глухую, ноющую боль, упорную, тихую, серьезную…» С. П. Боткин говорил: «Как бы ослепленные этим диагнозом, они (лечащие врачи — Н. Л.) всему остальному придавали второстепенное значение, смотрели на все явления как на результат того же порока сердца» (при аортальном стенозе грудная жаба встречается нередко). А между тем у больного появился еще более зловещий симптом — межреберная невралгия. Ее тогда врачи хорошо знали и не считали серьезной. А боль стала уже постоянной и жгучей...

4. «…я страдаю так, что по сто раз на день призываю смерть…»

Тургенева лечит уже Ж. Маньен, по совету которого начали вводить в инъекциях морфий в увеличивающейся дозе. Вскоре без морфия Тургенев уже не мог заснуть. Он сильно осунулся и похудел, стал заговариваться, появились слуховые и зрительные галлюцинации и бредовые идеи (интоксикация?). Решили пригласить следующего консультанта. Им стал С. Жакку (SigismondJaccoud,1830–1913). Профессор Жакку, член и президент Академии медицины, возглавлял клиники известнейших парижских госпиталей: Св. Антуана, Шарите, Ларибуазье, Пити-Сальпетриер (там он пришел на смену знаменитому Э. Ласегу). Он был выдающимся кардиологом и ревматологом своего времени. Консультация состоялась 12 июня 1882 года. «Жакку исследовал его (И. С. Тургенева — Н. Л.) очень старательно и, также признав болезнь, как и Шарко, за грудную жабу, посоветовал жесткое электризование и строгое молочное лечение». Молочное лечение, предложенное российским врачом Ф. Я. Каррелем, применялось в то время при декомпенсации кровообращения. Всю пищу и питье больному отменяли, в первый день назначали три стакана молока в шесть приемов по полстакана, затем каждый день прибавляли по полстакана и доводили до 10-12 стаканов в день. Мочеиспускание увеличивалось на третий-четвертый день лечения. Электричество писателю помогло мало, а вот молочное лечение Тургенева приободрило (он выпивал в сутки три бутылки молока). При усилении боли у писателя снова использовали морфин и хлоралгидрат, а также припарки и мушки. Мушкой называли пластырь, в состав которого входил порошок из высушенных испанских мух (жук‑нарывник), содержащий довольно ядовитое вещество — кантаридин, который вызывал химический ожог кожи с пузырем. Среди показаний для такого «лечения» были упорные невралгии и невриты. О том, что кантаридин может вызывать нефрит, врачи предпочитали не говорить, тем более что тяжелое состояние Тургенева заставляло прибегать к самым отчаянным средствам. Это та же «отвлекающая» терапия!

В конце июля к Тургеневу приезжает Лев Бернардович Бертенсон (1850–1929). Он ученик профессоров В. В. Бессера и Э. Э. Эйхвальда, считался дельным практическим врачом, но и его «понесло не туда». Он увидел в болезни Тургенева поражение сосудов и сердца. Однако он же заметил, что «…постоянство этих болей и их атипичность предвещали что-то недоброе». 13 августа Тургенев красноречиво описал Бертенсону свои ощущения: «Точно у меня там большая рана, которая дает себя чувствовать при каждом толчке, если я наступлю слишком сильно ногой или слишком грузно сяду».

После короткого периода улучшения в ноябре 1882 года у Тургенева произошло обострение с усилением боли. А в декабре уже появилась новая напасть. На животе у Тургенева был небольшой рубец после операции по поводу фурункула (1856 г.). Теперь рубец стал увеличиваться и болеть. П. Сегон решил удалить «невром», как его называли, хирургическим путем. Предварительно был назначен очередной консилиум с известными парижскими врачами П. Бруарделем и Ш. Нелатоном. П. Бруардель (Paul Camille Hippolyte Brouardel, 1837–1906) был признанным главой французской судебной медицины, профессором и академиком. Ш. Нелатон (Charles Louis George Nelaton,1851–1907) хирург, сын французского корифея медицины профессора О. Нелатона. 14 января 1883 года П. Сегон удалил «невром», причем без наркоза (из-за слабости сердца хлороформ применить не отважились). На операции присутствовали П. Бруардель, Г. Гиртц и Ш. Нелатон. Она длилась 12 минут, но боль была жуткая. Опухоль была размером с грецкий орех, разрез длиной 15 см.

После этого в течение двух недель Тургенев лежал, но его основная боль словно осатанела и терзала его уже и в лежачем положении. Снова в ход пошел морфий. Но характер боли изменился: она возникала уже не в области ключицы, а в позвоночнике и стала опоясывающей. Дозу морфия пришлось увеличить, и шесть недель писатель был «как в тумане». К нему снова приехал Н. А. Белоголовый, который записал: «При осмотре 8 и 9 спинных позвонков, откуда исходили теперь все боли, я ничего особенного не заметил; надавливание на них было неприятно больному, но не болезненно; при исследовании мне еще кинулась в глаза пониженная чувствительность белой линии живота и нижних конечностей».

9 апреля 1883 года у Тургенева возник приступ сильного кашля, во время которого отошло около полстакана гнойно-кровянистой жидкости, после чего боль сразу прекратилась (?!). Тургенев был уверен в отравлении и рассказывал Белоголовому «длинную, весьма фантастическую и нелепую до крайности историю отравления». Растерянные врачи стали лепетать что-то о загадочной «желудочно-подагрической невралгии». После осмотра П. Бруардель (судебный медик!) ставит Тургеневу диагноз «аневризма грудной аорты» и объясняет боль ее давлением на нервные стволы. После этого П. Сегон организует консультацию больного у другой звезды французской медицины — «первого клинициста Парижа», члена Академии медицины, Академии наук и Института Франции, сенатора и командора ордена Почетного легиона, шефа клиники Шарите П. Потена (Pierre Charles Eduard Potain, 1825–1901). Он был гениальным кардиологом и умел слушать сердце как никто. Достаточно сказать, что он первым описал щелчок открытия митрального клапана, причем выслушивал сердце непосредственно ухом, без стетоскопа. Потен был учеником Буйо, когда-то консультировавшего Тургенева, но тут он дал маху, предположив, что болезнь писателя «…заключается в воспалении нервов в связи с перерождением сосудов». Парадокс: невролог Шарко ставит кардиологический диагноз, а кардиолог Потен — неврологический!

Новый консилиум с участием Шарко и Бруарделя ничего, кроме морфия, порекомендовать не мог. Тургенев просит психиатра Н. К. Скворцову‑Михайловскую дать ему отраву, а Ги де Мопассана — принести пистолет… Между тем исследование удаленной опухоли показало, что это миксосаркома — «слизистая саркома». Однако было неясно, первичная это опухоль или метастаз. Сейчас такие опухоли определяют как фибросаркомы, миксоидные липосаркомы или ослизненные десмоиды. Миксосаркомы часто дают метастазы как раз в позвоночник, фибросаркомы — в легкие, десмоид (мышечно-апоневральный фиброматоз) поражает сухожильное влагалище прямой мышцы живота. Вот он возникает после травмы (Тургенев ушиб живот веслом при гребле). При осмотре в области рубца П. Сегон и Н. А. Белоголовый ничего подозрительного не нашли, но последний предположил наличие метастазов в позвоночнике и оболочке мозга (этим объяснялся непонятный бред).

22 августа 1883 года Тургенев умер. Вскрытие производил П. Бруардель. Присутствовали П. Сегон, Д. Декку, Ш. Латте и Ж. Маньен. Был найден гнойный очаг в верхней доле правого легкого, а тела 3–5 грудных позвонков и позвоночные диски совершенно распались (полость 5 см). Бронхиальные лимфоузлы были «твердыми и объемистыми». В заключении фигурирует миксосаркома, метастазы в 3-5 грудных позвонках. Был найден порок аортального клапана и шесть камней в желчном пузыре. Примечательно, что Н. А. Белоголовый посетовал на недостаточно тщательное вскрытие (тело собирались везти в Россию).

С. П. Боткин, выступая по поводу болезни Тургенева и признавая то, что сейчас называется «расхождение диагноза», пытался оправдать своих французских коллег, но… Конечно, возможности тогдашней медицины совершенно исключали адекватное лечение болезни Тургенева. Но речь не об этом. Высокий ранг консультантов писателя (выше не было!) Шарко, Жакку, Потена, Бруарделя, Нелатона, их клинический опыт и знания должны были придавать особый вес диагностическим заключениям. Но все пошли по пути аналогий, а ведь их современник говорит про больного грудной жабой: «В отвесном или стоячем положении они чувствуют значительное облегчение». А Тургеневу-то становилось хуже! Да мало того, еще в 1876 году в руководстве Г. Циммсена были подробно освещены заболевания, проявлением которых была боль в грудной клетке: рак легкого и средостения и опухоли спинного мозга и позвоночника. Кости таза, ребра и позвонки названы местами, куда чаще всего метастазируют опухоли. Именно саркомы захватывают ряд позвонков! И об опоясывающем герпесе врачи в конце позапрошлого века уже знали как о главной причине межреберной невралгии. Но его-то как раз у Тургенева не было. Откуда же взялась невралгия? И потом, Тургенев был немолодым человеком, а, «…имея пред собой человека, достигшего возраста, более часто поражающегося раком, хорошо врачу обратить внимание в этом направлении. Безусловно, этим вопрос не разрешится, но, наблюдая за больным, врач может обнаружить, возможно, на час раньше появление и развитие злокачественного процесса, и у него будет хотя бы душевное удовлетворение, что он понял это». Однако в данном случае этого не произошло. Упорство и нарастающий характер боли, ее меняющаяся локализация, наконец, то, что она не уступала все увеличивающимся дозам морфия, — все это должно было навести врачей такого уровня на размышления. Должно было навести, но не навело… Да и при вскрытии не исследовали специально ни аорту, ни коронарные артерии, изменения которых при грудной жабе выявлялись после публикации работ Р. Вирхова вполне убедительно. Неудивительно, что в биографиях консультантов И. С. Тургенева и словечка не найти об этом «досадном эпизоде»! История болезни Тургенева потому и вызвала такой резонанс, что «серьезная боль» нанесла видимый даже для обывателей ущерб непогрешимому авторитету тогдашних кумиров, к которым ехали лечиться и учиться со всего света. К их титулам с этого момента можно было добавить еще один — «великие врачи, допустившие ошибку в диагнозе великого писателя»…

Николай Ларинский, 1999–2014

---

Оставить комментарий:

Имя:*

E-mail:

Комментарий:*

 я человек

 Ставя отметку, я даю свое согласие на обработку моих персональных данных в соответствии с законом №152-ФЗ
«О персональных данных» от 27.07.2006 и принимаю условия Пользовательского соглашения