20 января 1886 года родился русский физиолог Константин Михайлович БЫКОВ (1886-1959)

Аркусский

В сетимного публикаций на сей счет, причем разноплановых. Интересно что в Питере в Институте физиологии висят мемориальные доски и Павлову и Быкову. В-общем ситуация при наличии монополизма предсказуемая: в марксизме кто первый марксист (и единственны!) - Сталин, в ботанике - Мичурин, в семеноводстве - Лысенко, в физиологии Павлов. Если один мертвый, то на его место тотчас придет другой, но один! Вот Быков и пришел. В итоге наша физиология застряла на уровне 30-х гг. и не видать больше Нобелевских премий как своих ушей. К.М.БЫКОВ Мои первые встречи с И.П. Павловым Почти 40 лет назад, окончив курс в Казанском университете, я был оставлен при физиологической лаборатории для приго товления к профессорскому званию. По обычаю того времени через год или два мне предстояла командировка за границу для знакомства с работой лабораторий в западных странах. Однако счастливая случайность изменила мой план аспирантской подго товки. У букиниста в Казани я купил и прочел книжку И .П .Пав лова под названием «Лекции о работе главных пищеваритель ных желез», вышедшую в свет в 1897 г. Я понял, что у нас в России живет и работает необычайно оригинальный исследова тель, открывший новые пути изучения деятельности животного организма. Тогда у меня появилось желание побывать в павлов ской лаборатории и познакомиться с нашим великим ученым, прежде чем поехать в Западную Европу. Из журнальной лите ратуры я знал, что Павлов ведет интенсивную работу и создает новую главу в физиологии, до сих пор неизвестную ученому миру. Мало того, мы, молодые работники, прислушивались осо бенно чутко к тем критическим статьям и разговорам о том, что Павлов ушел от физиологии и занимается бесплодным изучени ем психической деятельности. Эти разговоры усугубляли инте рес к необычайной и дерзкой попытке физиолога проникнуть в запретную область познания психического мира животных и человека. Я обратился с письмом к Ивану Петровичу, в котором просил разрешения приехать в Петербург в летние каникулы 1914 г., а во время зимних каникул посетить его лабораторию и договориться о предполагаемой летней работе. К своему удивле нию, через неделю я получил ответ, в котором Иван Петрович писал: «Я очень рад видеть Вас в моей лаборатории и предоста вить Вам возможность в ней работать и все знать и видеть, что у нас делается», и в заключение письма: «Готов сделать все, что 474 К. М. БЫКОВ для меня возможно в данное время, чтобы сделать пребывание в моей лаборатории Вам полезным и интересным». Это письмо буквально потрясло меня. Совершенно необычайным для того времени было такое товарищеское, дружеское отношение миро вого ученого к начинающему работнику Я вскоре воспользовался предложением Ивана Петровича и, в январе 1914 г. получив командировку, приехал в Петербург и пошел в павловскую лабораторию. Не зная лично других физио логов, кроме своих весьма известных казанских учителей, я, как провинциал, не бывший до сих пор в столице, представлял себе, что встречу какого-то необыкновенного, может быть, несколько сурового, замкнутого ученого, перед которым я должен трепетать и которому я робко должен изложить свои пожелания. Но все произошло не так, как я предполагал Ивану Петровичу, находившемуся в верхнем этаже, в своей лаборатории Института экспериментальной медицины, сообщи ли, что я пришел. Вскоре я увидел, как по лестнице сбегает ко мне седой, но чрезвычайно бодрый человек, называет меня по имени и отчеству (очевидно, он спросил, как меня зовут) и на чинает расспрашивать, как я доехал, как работают физиологи в Казани, а через 2—3 мин. говорит: «Пойдемте, я вам покажу, что у нас делается» Павлов обладал необыкновенным даром излагать просто и ясно предмет, и через полчаса он ввел меня в ту работу, которая шла в лаборатории. Так как это было время зимних каникул, то я приехал только на две недели. Все это короткое время я нахо дился в каком-то необыкновенном состоянии, впитывая в себя впечатление творческой атмосферы павловской лаборатории, пребывание в которой было для меня настоящим научным праз дником. Яркое пламя научного энтузиазма, страстность в иска ниях самого Ивана Петровича, его необычайная исследователь ская напряженность и какаято особенная животворящая атмосфера всей лаборатории так на меня подействовали, что я находился в каком-то восторженном настроении В то время в лаборатории разрабатывался вопрос о движении процессов возбуждения и торможения. При помощи маленько го органа — слюнной железы — можно было с часами в руках измерять и скорость, и направление движения этих удивитель ных процессов, текущих в бесчисленных нервных клетках коры мозга. Наблюдая удачный опыт, Иван Петрович говорил мне: «Считайте, Константин Михайлович, себя счастливым, так как первый видите замечательное явление, протекающее в мозговой коре». И это действительно были счастливые часы созерцания Мои первые встречи с И. П. Павловым 475 чудесных явлений природы, впервые обнаруженные в лаборато рии Павлова благодаря гениальному методу, созданному вели ким экспериментатором После окончания опытов, ровно в 5 час. 30 мин. (Павлов ра ботал с точностью лучшего хронометра) мы вышли вместе из ла боратории и пошли по Лопухинской улице на Каменноостров ский проспект и здесь сели в трамвай. По пути Иван Петрович поинтересовался, где я остановился по приезде в Петербург. Я ответил, что поселился у своих знакомых на Спасской улице (ул .Красных курсантов). Проехав по Большому проспекту до угла Введенской улицы, мы оба вышли. Заметив, что я плохо ориентируюсь в большом городе, Иван Петрович проводил меня почти до самого дома, где я накануне остановился Два раза в неделю мы ходили с Иваном Петровичем пешком из Института экспериментальной медицины на Аптекарском острове через Сампсониевский мост на Выборгскую сторону в Военномедицинскую академию. Словоохотливый, увлекающийся Павлов много рассказывал о своих работах и трудностях, о равнодушии общества к науке и о разъединении русских физио логов. В его горячих словах чувствовалось желание объединить русских ученых и поднять знамя отечественной науки, так как он верил в творческие способности русских людей и в мощь на шей страны В работе Павлова поражали изящество и последовательность его планов, настойчивость и упорство в достижении намеченных задач. Павлов думал вслух, всегда делился со всеми своими уче никами предположениями и проектами новых опытов и, по выражению одного из наших физиологов, «не входил, а влетал в лабораторию», и это заражало всех участников его дела, рабо та шла бурными темпами и создавала возвышенную атмосферу подлинного научного коллектива, небывалого по своим разме рам В советский период деятельности Павлова участники работ павловской лаборатории были поглощены и увлечены теми высо кими целями, которые стояли перед учителем. До И .П .Павло ва никому из ученых на протяжении многих веков не удавалось взять в руки факты, ощущаемые только поэтами и философами, раскрывающие деятельность головного мозга, удивительного аппарата, который материально обеспечивает все высшие про явления животного организма. Недаром в конце своего творче ского пути Павлов сказал: «Да, я рад, что вместе с Иваном Ми хайловичем и полком моих дорогих сотрудников мы приобрели для могучей власти физиологического исследования вместо по 476 К. М. БЫКОВ ловинчатого весь нераздельно животный организм. И это — це ликом наша русская неоспоримая заслуга в мировой науке, в общей человеческой мысли» Так посчастливилось мне впервые иметь общее с великим ученым и великим патриотом нашей Родины, с которым в даль нейшем мне удалось проработать еще десять прекрасных лет, полных творческого воодушевления и увлечения, в поисках на учных истин в неизведанных еще областях Психологический журнал, М., Т.11, № 4, 1990, с.140-147 40 лет назад, 28 июня - 4 июля 1950 г., по личному указанию Сталина в Москве была проведена Объединенная научная сессия Академии Наук СССР и Академии медицинских наук СССР, посвященная проблемам физиологического учения академика И.П. Павлова. Задачи, поставленные перед сессией, - вскрыть недостатки и ошибки в деле разработки павловского учения, преодолеть отход от павловской линии и наметить программу всестороннего развития этого учения. В установочном докладе академика К.М. Быкова "Развитие идей И.П. Павлова" эти задачи конкретизировались следующим образом: "...добиться во всех областях теории и практики коренного изменения отношения к павловскому учению с полным признанием классических открытий И.П. Павлова как имеющих принципиальное и всеобщее значение для всех областей физиологии и медицины" (Научная сессия, посвященная проблемам физиологического учения академика И.П. Павлова. Стенографический отчет. М., 1950, с. 43). Обосновывая такую постановку проблемы, К.М. Быков, в частности, сказал: "Нужно признать неправильной точку зрения, что Павлов якобы дал только дополнение к физиологии или что Павлов создал еще одну главу этой науки. Правильнее будет, если мы всю физиологию разделим на два этапа - этап допавловский и этап павловский. Так же можно разделить и историю психологии. Психология допавловская построена на идеалистическом мировоззрении, психология павловская - по существу своему материалистическая" (там же, с. 14). Докладчик особо подчеркнул, что физиология допавловская шла в кильватере классической физиологии западноевропейского стиля, которая в толковании сложных нервных явлений стояла на идеалистических позициях аналитической физиологии. Павлов же совершил переворот в науке. В том же духе был выдержан и второй установочный доклад, с которым выступил проф. А. Г. Иванов-Смоленский. Так началась безудержная абсолютизация павловского учения, противоречащая всему его существу и несовместимая с нравственными принципами самого И.П. Павлова - выдающегося ученого с мировым именем, убежденного сторонника свободы мысли и совести, неоднократно выступавшего против догматизма вообще и канонизации своей теории в частности. Какой бы передовой для своего времени ни была та или иная теория, ее насильственное насаждение приводит к застою и деградации науки. Догматизация павловского учения стала возможной только в условиях сталинской тирании, особенно после санкционированного Сталиным разгрома биологической науки в СССР, начатого летом 1948 г. на сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук. Осуществлявшееся с 1950 г. директивным путем распространение павловской теории поставило в очень трудное положение не только физиологическую, но и психологическую науку. Последняя подлежала теперь (конечно же, вопреки точке зрения И.П. Павлова) физиологизации, причем насильственной. Возникла реальная опасность полной замены психологии физиологией высшей нервной деятельности, прежде всего физиологией условных рефлексов. Павловское учение о высшей нервной деятельности советские психологи хорошо знали и высоко ценили еще с 20-х годов. Вместе с тем уже тогда ими осознавалось, что "одного только учения об условных рефлексах недостаточно даже для понимания физиологической основы человеческого поведения", а тем более для понимания психологии человека (см.: Теплов Б. М. Советская_ психологическая наука за 30 лет. М., 1947, с. 14). В 1935 г. - за несколько месяцев до кончины И.П. Павлова - С.Л. Рубинштейн следующим образом подвел итоги его научного творчества: "Условный рефлекс является... только одним предельным, классически отчеканенным типом деятельности коры... Признание других типов деятельности коры является пока по преимуществу лишь принципиально открытой перспективой на будущее. Придать этим новым, высшим типам деятельности коры хотя бы приблизительно ту чеканную четкость, которую Павлов придал условным рефлексам, является нелегкой задачей, стоящей перед будущими исследователями" (Рубинштейн С. Л. Основы психологии. М., 1935, с. 115). Ведущие советские психологи особенно тесно сотрудничали в 40-е годы именно с теми физиологами, которые на основе и с учетом достижений тогда уже покойного И.П. Павлова и других выдающихся физиологов прокладывали новые пути в биологической науке: с Л.А. Орбели, П.К. Анохиным, Н.А. Бернштейном, И.С. Бериташвили, Э.А. Асратяном и многими другими. Однако начиная с 1950 г. названные физиологи (кроме Э.А. Асратяна) были несправедливо, но сурово осуждены как противники павловского учения и сняты со всех постов. Тем легче было осудить за то же самое и сотрудничавших с ними психологов. Именно так и сделали. Вот в каком трудном положении оказались тогда советские психологи (подробнее см.: сб. "Учение И.П. Павлова и философские вопросы психологии". М., 1952; сб. "Материалы совещания по психологии". Известия АПН РСФСР, вып. 45, М., 1953). Сейчас многое пишут и говорят о павловской (по существу антипавловской) сессии 1950 г. Однако далеко не всегда и не полностью учитывают прежде всего фактическую сторону дела - в первую очередь тексты выступлений участников этой сессии, документированные вышеупомянутым Стенографическим отчетом (который давно уже стал библиографической редкостью). Поэтому редколлегия "Психологического журнала" считает целесообразным полностью перепечатать выступления 4 психологов на сессии 1950 г.: Б.М. Теплова, С.Л. Рубинштейна, В. Н. Колбановского и А.Р. Лурии (тексты двух последних будут опубликованы в следующем номере). Естественно, что участники сессии не могли хотя бы в минимальной степени не выполнить жестких стандартных требований, которые предъявлялись в "сталинскую эпоху" ко всем выступавшим с трибуны и в печати. Это в первую очередь обязательные ссылки на Сталина, безоговорочное одобрение директивных указаний, критика коллег и особенно самокритика в отношении мыслей и действий, не соответствующих таким указаниям, резкая критика западной науки и т.д. Столь суровые требования в значительной мере определили характер выступления Теплова, который в то время стал психологом номер 1, заменив в этом качестве Рубинштейна, обвиненного в конце 40-х годов в космополитизме (антипатриотизме) и снятого со всех постов, а потому с 1949 г. не имевшего возможности даже публиковаться. Будучи главным представителем психологической науки, Теплов должен был чувствовать особую ответственность за свое выступление на сессии 1950 г. Защищая себя и своих коллег, он, очевидно, не мог себе позволить даже малейшего несогласия с официальной точкой зрения, навязываемой сверху советской науке, ибо в противном случае он неизбежно поставил бы под удар всех психологов. Надо также учесть, что резкая и общая переориентация психологии на павловское учение, по-видимому, отчасти соответствовала внутренней логике развития идей самого Теплова, а не просто была навязана ему целиком извне. В последние 15 лет своей жизни (он умер в 1965 г.) Теплов вместе с большим коллективом своих учеников и сотрудников провел фундаментальные исследования типологических свойств нервной системы и их психологических проявлений (см.: Теплов Б. М.: Избранные труды: В 2 т. М., 1985). Эти исследования получили в целом очень высокую, но не во всем совпадающую оценку специалистов (см., например: Умрихин В. В. Развитие советской школы дифференциальной психофизиологии М., 1987; Лейтес Н. С. Теплов и психология индивидуальных различий // Вопросы психологии, 1982, № 4). Таким образом, нельзя не признать, что резкий поворот научных интересов Теплова в начале 50-х годов в сторону психофизиологического изучения свойств нервной системы отчасти произошел под влиянием сессии 1950 г. Обстановка на этой сессии оказалась еще более сложной для опального в то время Рубинштейна. Неожиданно для всех он получил возможность выступить, но только потому, что ему предоставил слово один из сопредседателей сессии президент АН СССР С.И. Вавилов, неоднократно пытавшийся в период гонений помочь Рубинштейну, обвиненному в космополитизме, а затем и в игнорировании павловского учения. Свое выступление Рубинштейн посвятил в основном научному позитивному анализу тех общих и частных положений павловской теории, которые, по его мнению, могут быть использованы и уже частично используются в интересах дальнейшего развития психологии. Он сам и упомянутый им его аспирант Е.Н. Соколов (ныне один из крупнейших психофизиологов) в конце 40-х годов успешно развили некоторые идеи И.П. Павлова и других физиологов в целях коренного преобразования традиционной психологиии восприятия (см.: Соколов Е.Н. В аспирантуре у С.Л. Рубинштейна // Сергей Леонидович Рубинштейн (Очерки, воспоминания, материалы). М., 1989; комментарии к однотомнику С.Л. Рубинштейна "Проблемы общей психологии" М., 1973, с. 394-395). После смерти Сталина Рубинштейн, как и другие упоминавшиеся "анти-павловцы", был постепенно восстановлен в правах и смог уже более подробно выразить свое отношение и к достоинствам, и к недостаткам павловского учения о высшей нервной деятельности (см. его книги: Бытие и сознание. М., 1957; Принципы и пути развития психологии. М., 1959). Публикация выступлений Теплова и Рубинштейна на сессии 1950 г. поможет задуматься над тем, как поступил бы каждый из нас, оказавшись в подобной сложнейшей ситуации. Б.М. Теплов Одной из важнейших задач грандиозной работы И.П. Павлова по изучению высшей нервной деятельности было создание основы для подлинно научной материалистической психологии. Разработка учения о высшей нервной деятельности мыслилась Павловым как необходимый этап для построения фундамента психологии человека. Физиология больших полушарий головного мозга - ключ к открытию "тайны" человеческого сознания. Поэтому мы, советские психологи, не можем относится к учению Павлова о высшей нервной деятельности как к делу нам постороннему, как к вопросу, относящемуся хотя и к смежной, но все же чужой научной дисциплине. Такое отношение означало бы радикальное отрицание самого замысла павловского учения. Психология должна органически освоить учение Павлова о высшей нервной деятельностью как свой естественнонаучный фундамент. Советская психология росла и развивалась как материалистическая наука, сознательно руководствующаяся единственно правильной методологией диалектического материализма, строящаяся на основе великого учения Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Советская психология развивалась в борьбе с традициями идеалистической психологии прошлого и с лженаучными измышлениями современных реакционных психологов Западной Европы и Америки. С момента выхода в свет "Двадцатилетнего опыта" (1923 г.) гениальное учение Павлова оказывало мощное влияние на всех передовых советских психологов. Те достижения, и теоретические и практические, которые имеются у советских психологов, были бы невозможны вне плодотворного влияния павловского учения. Однако не об этих достижениях я собираюсь говорить сегодня. Принимая во внимание задачи сессии, сформулированные С.И. Вавиловым, я должен прежде всего полным голосом заявить о том, что задача органического освоения учения Павлова, задача построения такой системы психологии, естественнонаучную основу которой не декларативно, а по существу составляло бы павловское учение, советскими психологами еще не решена. С этой точки зрения нужно признать неудовлетворительными все существующие у нас учебники и руководства по психологии ("Основы общей психологии" С.Л. Рубинштейна, коллективное учебное пособие по психологии для педвузов, учебник для средней школы, мной написанный, и другие пособия): В отношении книги С.Л. Рубинштейна достаточно сказать, что по точному подсчету общий объем всех кусков текста, в какой-либо мере затрагивающих вопросы, связанные с учением Павлова, составляет 5 страниц на 685 страниц! Я остановлюсь несколько подробнее на своем учебнике для средней школы, который имеет большое распространение и по которому учатся психологи и массы советской молодежи. В моем учебнике имеется небольшой параграф, посвященный краткому изложению учения Павлова, но помещенный в разделе о развитии психики животных и озаглавленный "Учение И.П. Павлова о высшей нервной деятельности животных". Таким образом, у учащихся, естественно, должно создаться впечатление, что учение Павлова имеет отношение только, или, во всяком случае, главным образом, к животным. Это впечатление не могут рассеять имеющиеся в двух-трех местах книги декларативные заявления о большом значении учения Павлова для психологии. Мало того, это впечатление подкрепляется и в других местах учебника такими, например, оговорками. В главе "О навыках" написано следующее: "Физиологическую основу навыков у животных составляет механизм условных рефлексов, тогда как физиологическая основа навыков человека гораздо сложнее. Механизм образования условных рефлексов играет большую роль в образовании навыков у человека, но еще большее значение имеют мозговые механизмы более высокого уровня". Что это за "мозговые механизмы более высокого уровня"? (Смех в зале). Это должно остаться для учащихся загадочным. Надо заметить, что в учебнике нет ни слова о таких павловских понятиях, как динамический стереотип, системность в работе коры, вторая сигнальная система. Учащиеся, естественно, поймут, что речь идет о мозговых механизмах, выходящих за пределы учения Павлова, так как Павлов известен им лишь как создатель учения об условных рефлексах. Лишь в четырех местах учебника имеет место деловое использование учения Павлова. Это понятие об анализаторах, физиологические основы внимания, физиологические основы ассоциаций и учение о типах высшей нервной деятельности. Совершенно так же обстоит дело в учебном пособии для педагогических институтов 1948 г. В особенности надо отметить то обстоятельство, что ни в одной из упомянутых книг нет даже и упоминания об учении Павлова о второй сигнальной системе, нет его даже и в главах, специально посвященных проблеме речи, т.е. нет того, что составляет как раз самое важное для психологии человека. Можно ли говорить о том, что в этих пособиях психология излагается на основе учения И.П. Павлова, что это - павловская психология? …В упомянутых книгах дело обстоит еще лучше, чем в других учебниках. Так, например, в двух учебниках проф. К.Н. Корнилова, вышедших в 1946 г. (для средней школы и для педагогических училищ), Павлов и его учение упоминаются лишь в параграфе о темпераменте. Параграфы о физиологических основах ощущений, внимания, памяти и т.п. излагаются с точки зрения допавловской физиологии. Например, в "Очерках педагогической психологии" проф. Н.Д. Левитова (1948), допущенных в качестве учебного пособия в системе Министерства трудовых резервов, даже имя Павлова ни разу не упомянуто. Но все-таки самое существенное не то, что одни авторы больше, другие меньше ссылаются на результаты исследований Павлова. Самое существенное то, что система нашей психологии еще такова, что она органически не опирается на учение Павлова, что можно написать учебник психологии, даже не упомянув ни одного понятия из учения о высшей нервной деятельности и не вызвать ни удивления, ни протестов со стороны психологической общественности. Конечно, учебники и учебные пособия отражают состояние науки. В учебниках, естественно, нет и не может быть того, чего нет в специальных научных работах по данной дисциплине. А в специальных научных трудах по психологии, вышедших у нас за последние годы, нельзя найти достаточно последовательной и развернутой работы по перестройке психологии на основе учения Павлова. Приведу два-три примера, относящиеся к тем вопросам, в которых, казалось бы, в первую очередь надо было обратиться к учению Павлова. В книге А.Н. Леонтьева "Очерк развития психики"" (1947), посвященной развитию психики от ее возникновения у низших животных до сознания человека социалистического общества, имя Павлова упоминается лишь два раза, и притом по частным поводам. Хотя по сути некоторые из идей А.Н. Леонтьева ведут свое начало от Павлова, но об этом в данной книге ни слова не говорится, так как раздел, посвященный учению Павлова, имевшийся в докторской диссертации автора (защищена в 1941 г.), не попал в книгу, о которой идет речь, хотя она излагает эту диссертацию. Большая работа ведется у нас в Союзе по психологии ощущений и физиологии органов чувств. Особенно надо выделить здесь работу проф. С.В. Кравкова и его сотрудников не только потому, что С. В. Кравков является крупнейшим специалистом по физиологической оптике, но и потому, что он за последние годы главное свое внимание сосредоточил на разработке вопросов, касающихся роли центральных факторов в деятельности органов чувств. В его монографии "Взаимодействие органов чувств" (1948) обобщен огромный материал экспериментальных работ, и в первую очередь работ, проведенных в лаборатории автора. Однако и в этой работе не сделано серьезной попытки последовательно осмыслить полученные результаты в свете учения Павлова (об этом учении речь идет лишь в одном небольшом параграфе, касающемся сенсорных условных рефлексов). Проблема корковых связей отступила на задний план, а на передний план вышли вопросы об "эфаптических связях", о роли вегетативной системы и гуморальных изменений. Но если об упомянутых работах можно говорить как о недостаточно опирающихся на учение Павлова, то о многих психологических исследованиях, к сожалению, следует сказать, что они вообще никакого отношения к учению Павлова не имеют. Каковы же причины того, что советские психологи не сумели положить в основу своей науки учение Павлова, что они шли к построению системы материалистической, марксистской психологии, недостаточно опираясь на великие открытия Павлова? Таких причин несколько. Важнейшие из них, как мне кажется, следующие. Во-первых, у некоторых психологов - незнание учения Павлова и убеждение в том, что психолог имеет право не знать его или знать лишь совершенно поверхностно, оставаясь все же полноценным психологом. Надо признать, что психологов, придерживающихся такого убеждения, с каждым годом становится все меньше, но они все же имеются, и они-то образуют тот отряд в нашей науке, который наиболее упорно и последовательно проводит линию игнорирования павловского учения. Необходимо разбить самую возможность такого убеждения, добившись того, чтобы в кругах психологов было до конца осознано, что учение Павлова для психологов свое, а не чужое дело, что в настоящее время человек уже не имеет права считать себя специалистом-психологом, если он не владеет учением Павлова, если он не обладает необходимыми знаниями для того, чтобы творчески участвовать в дальнейшей разработке наследства Павлова. Во-вторых, ложная боязнь того, что психология потеряет свое "лицо", свой предмет, свою самостоятельность, если действительно осуществится тот "законный брак" физиологии и психологии, к которому призывал Иван Петрович. Приходится признать, что к очень многим советским психологам еще полностью применимы слова Павлова из его "Ответа физиолога психологам": "А между тем мне ясно, что многие психологи ревниво, так сказать, оберегают поведение животного и человека от таких чисто физиологических объяснений, постоянно их игнорируя и не пробуя прилагать их сколько-нибудь объективно" (Полн. собр. трудов, т. III, стр. 451). Психологам, видящим свой "профессиональный долг", в ревнивом оберегании своей науки от физиологии мозга, надо твердо помнить, что они рискуют при этом гораздо большим - они рискуют потерять материалистический характер своей науки. В-третьих, не до конца преодоленные еще остатки "дуализма"- термин, который так часто употребляет Павлов, - выражающиеся в абсолютизации тезиса о "своеобразности психических процессов". Это выражается в том, что павловскую мысль о "слитии субъективного с объективным" многие психологи склонны понимать как положение механистическое и тем самым отрицать павловский призыв к соединению в совместной работе физиологов и психологов. Павлов никогда не отрицал "своеобразности психических процессов", но он никогда не абсолютизировал этой своеобразности. Психологам нужно вспомнить слова Ленина о том, что гнесеологическое противопоставление материи духу не должно быть чрезмерным, преувеличенным, метафизическим. Цитирую слова Ленина из "Материализма и эмпириокритицизма": "Пределы абсолютной необходимости и абсолютной истинности этого относительного противопоставления суть именно те пределы, которые определяют направление гносеологических исследований. За этими пределами оперировать с противоположностью материи и духа, физического и психического, как с абсолютной противоположностью, было бы громадной ошибкой" (Соч., т. 14, с. 233). В-четвертых, наконец, как это ни странно, боязнь простоты, ясности павловского учения, проистекающая из непреодоленной традиции "психологического способа мышления", как говорил Павлов, способа, создавшегося в идеалистической психологии и заключающегося в отгораживании от фактов действительности сложными и туманными словесными построениями. В этой боязни отражается влияние некоторых модных зарубежных психологических школ, в первую очередь гештальтпсихологии. Недаром Павлов обратил оружие своей войны в первую очередь именно на эту школу, на знамени которой было написано: ни в коем случае не идти в объяснении от простого к сложному, считать это "сложное" ни на что не разложимым и ничем не объяснимым. Этим объясняется то, что некоторые советские психологи предпочитали обращаться, например, к туманным и запутанным построениям П. К. Анохина, минуя кристально ясное учение Павлова. А истина всегда кристально ясна. Образцом для всех нас должна служить гениальная работа товарища Сталина "Относительно марксизма в языкознании", которая, как солнце рассеивает туман, рассеяла научные туманы в огромной области знаний. Не надо, мне кажется, доказывать, что Павлов не отрицал психологии как науки. На среде 30 мая 1934 г. он говорил: "...психология, как изучение отражения действительности, как субъективный мир, известным образом заключающийся в общие формулы, - это, конечно, необходимая вещь" ("Павловские среды", т. II, стр. 416). Павлов менее всего хотел уничтожить психологию. Наоборот, существование психологии наряду с создавшейся им физиологией высшей нервной деятельности представлялось ему законным и необходимым. Выдвинутый Павловым в последние годы лозунг "слития" психологии с физиологией высшей нервной деятельности сам по себе говорит о том, что Павлов не отрицал психологии. Нельзя стремиться к "слитию" с несуществующей или ложной по своему замыслу наукой. Но идея И.П. Павлова о необходимости "слития" физиологии с психологией требует некоторого объяснения. Человек, конечно, существо общественное, и психика его, будучи отражением в первую очередь тех общественных условий, в которых живет человек, является продуктом общественно-исторического развития. Человек, в отличие от животных, не просто приспособляется к среде, а активно преобразует эту среду и в процессе этого активного воздействия на среду преобразует и самого себя. Однако материальной основой всей познавательной и творчески преобразующей деятельности человека является работа его мозга. Психика человека по своему содержанию насквозь общественна, но "механизмы" психических процессов - это законы высшей нервной деятельности человеческого мозга. Для последовательного материалиста нет и не может быть никаких специально психологических "механизмов", отличных от "механизмов" работы мозга. Поэтому "слитие" в совместной работе, "брак" двух наук должен осуществляться при одном обязательном условии: данные физиологии могут и должны раскрывать психические явления, но физиологические явления нельзя объяснять психологическими понятиями. Этот тезис является непреложным для Павлова, и таковым он должен быть и для всякого последовательного материалиста. Очень важно подчеркнуть, что психология только тогда может стать подлинно павловской психологией, когда она пересмотрит свои основные понятия так, чтобы они стали понятиями, допускающими, как говорил Павлов, "наложение явлений нашего субъективного мира на физиологические нервные отношения". Исходным пунктом для пересмотра системы психологических понятий должно быть указание Павлова о том, что в понятии временной связи он дал физиологическое объяснение того, что психологи всегда называли ассоциациями. Павлов говорил: "Самое важное и неоспоримое давнее приобретение психологии как науки есть установление факта связи субъективных явлений - ассоциации слов, как самое очевидное явление, а затем и связь мыслей, чувств и импульсов к действию. Поэтому не может не представляться странным обстоятельство, что в новейшее время эта научная заслуга психологии обесценивается или значительно умаляется новым модным течением психологии - гештальтистской психологией" ("Павловские среды", т. III. стр. 43). Совпадение "факта ассоциации, как он установлен психологами", с "физиологическим фактом временной связи" Павлов справедливо назвал "огромным событием в истории человеческой мысли" (там же). Это "огромное событие" должно быть положено в основу перестройки психологии на павловской основе. Иным путем эту перестройку осуществить нельзя. А для этого психологам нужно отказаться от того нигилистического отношения к понятию ассоциации и временной связи, которое в значительной мере является пережитком непреодоленного влияния гештальтпсихологии. В заключение я должен сказать, что хотя советская психология имеет немало достижений в решении многих вопросов, больше всего в вопросах детской и педагогической психологии, но эти достижения еще не могут нас удовлетворять, ибо психологические работы в подавляющем большинстве своем имеют преимущественно описательный характер и не создана еще система психологии как науки. Для устранения этих коренных недостатков советские психологи должны: во-первых, органически усвоить великое учение И.П. Павлова, рассматривая его как необходимую основу материалистической системы психологии; и, во-вторых, совместно с физиологами активно включиться в творческую работу по дальнейшему развитию учения о высшей нервной деятельности человека. В последнее время в советской психологии происходят существенные сдвиги в этом направлении. Важнейшее влияние оказало, в частности, издание "Павловских сред", содержащих громадной ценности материал для психологии. Нельзя не согласиться с правильностью указания К.М. Быкова о том, что на Академии педагогических наук лежит большая вина за недостаточную разработку учения Павлова о второй сигнальной системе. Я должен как органический работник Академии полностью с этим тезисом согласиться. Но должен в то же время указать, что за последний год в Институте психологии Академии педагогических наук развертывается целый ряд работ, посвященных этому вопросу. Очень большие сдвиги происходят за последнее время в системе психологического образования, в системе подготовки кадров психологов. Укажу на то, что на психологических отделениях университетов читается большой курс физиологии высшей нервной деятельности, такой, какой не читается ни в одном медицинском институте. С каждым годом увеличивается количество диссертаций, дипломных, курсовых работ, посвященных павловской проблематике. Не будет преувеличением сказать, что сейчас в советской психологии происходят крупнейшие сдвиги в этом направлении. Однако все это пока является лишь ростками нового. Ростки эти дадут обильные всходы лишь при условии огромной работы по уходу за ними. Советская психология сейчас вступает в новый этап своего развития. Наш долг перед народом, долг советских психологов, преодолеть всяческую косность, власть дурных традиций прошлого, боязнь новых путей и на основе великого учения Павлова построить подлинно марксистскую, последовательно материалистическую научную психологию, психологию павловского этапа. (Аплодисменты.)М. А. Аршавский О СЕССИИ "ДВУХ АКАДЕМИЙ" © М.А.Аршавский Первым докладом на Павловской сессии (1950 г.) был доклад К.М.Быкова. О том, что он отредактирован и просмотрен самим Сталиным, мы узнали уже на сессии. Об этом мне сказал хорошо информированный об общей ситуации Д.Бирюков, кое-что рассказывал А.Д.Сперанский. Быков сам не скрывал этого в кулуарах сессии. Думаю, что Сталина устраивала в учении Павлова формула "стимул – реакция", позволяющая рассматривать человека как простой автомат, поведением которого можно легко управлять. Если бы Сталин не считал, что павловское учение дает возможность научно обосновать ту рабскую психологию, которая была ему необходима, никакой Павловской сессии не состоялось бы. Конечно, сам Павлов не понимал, что его учение может быть использовано в политических целях. Но сам Павлов не нужен был Сталину. Я бывал на так называемых павловских средах, и мне известно, что свои лекции в Военно-медицинской академии Павлов начинал не с физиологических, а с общих вопросов, имеющих прямое отношение к политике. Павлов был гражданин и патриот в самом высоком смысле слова. Если Ленину Павлов нужен был как ученый (и поэтому появился известный декрет о создании наилучших условий для его работы), то Сталину нужно было обоснование психологии автомата ("чего изволите"). В 1936 г. Павлов как гражданин и патриот мог откровенно сказать то, что смогло бы помешать в 1937 г. Поэтому перед 37-м годом не стало ни Павлова, ни Горького. Я знаю, что от начала до конца болезни Павлова при нем находился В.Галкин, который считал себя как учеником Павлова, так и учеником Сперанского. В 1937 или 1938 г. Сперанский рассказал мне, ссылаясь на Галкина, о том, что при лечении Павлова, который хотя и был болен, но уже выздоравливал (вообще он был "скроен" не менее, чем на 100 лет), были заменены все врачи. Павлов сделал свое дело и был убран, а его учение должно быть сохранено. Всю физиологию надо было мобилизовать на разработку того, чем занимался Павлов, на "стимул – реакцию", с использованием тех же павловских методов. Чтобы провести задуманную Сталиным сессию, нужны были надежные люди из физиологов. На вождизм в этой науке тогда претендовали многие. Я не знаю другой физиологической школы по количеству квалифицированных физиологов, нежели то, что было сделано Орбели, но и он хотел монополизировать физиологию. В основную борьбу перед сессией включились Быков, Сперанский и в особенности Анохин, который за год до сессии возглавил комиссию по проверке работы павловского института, которым руководил Л.А.Орбели. Приехав в Москву, Анохин выступил в Доме ученых, где, доложив о результатах обследования, не просто обливал Орбели помоями, но объявил его учение антипавловским. Тогда было почти традицией, что тот, кто возглавлял проверочную комиссию, становился на место снятого директора. В своем докладе Анохин прямо утверждал, что смог бы возглавить физиологический институт. Широкую деятельность развернул и Сперанский со своей группой. Через Айрапетьянца, который был вхож к заведующему Отделом науки ЦК Ю.А.Жданову, в борьбу включился Быков. Айрапетьянц держал Быкова "на мушке", так как знал о его службе в армии Колчака. Рвался к власти и Асратян. Л.Н.Федоров много раз ездил в ЦК, умаляя роль Орбели, доказывая, что физиологию в России должен возглавить русский человек. Анохина отклонили из-за его патологического честолюбия. И возглавить сессию было поручено Быкову. Я приехал на сессию из Ленинграда; на столе – письмо. Меня вызывают в Дом ученых. Я пришел в одну из комнат этого дома, где сидели Айрапетьянц и Бирюков. "Вот, Илья, ты знаешь о сессии". Я говорю: "Ничего не знаю о сессии". – "Ну вот, должна быть через два дня сессия, ты включен в список выступающих. Мы знаем, что ты не согласен со взглядами Орбели по поводу времени возникновения функций симпатической нервной системы; вот тебе и поручается бить по Орбели". Так и было сказано: "Бить по Орбели". Я сказал, что "бить по Орбели" не собираюсь; если я и не согласен, так как же я могу в такой ситуации использовать кафедру, чтобы выражать свое несогласие? Вижу, что здесь не все гладко. "Так что ты собираешься говорить?"– "Раз вы меня вызвали, я могу сказать, какое значение имеет школа Введенского-Ухтомского для того, что вы называете "павловской физиологией". Меня выгнали, сопроводив нецензурными словами, такой матерщиной, которой я еще не слышал на своем веку. Как ни странно, Быков позвал меня к себе. "Вот, Илья Аркадьевич, мы имели в виду, что Вы выступите". Я сказал: "Нет, Константин Михайлович". – "Но Вы знаете, что готовят против Вас выступление, но я постараюсь его смягчить". Я думаю, что в этом смысле я ему обязан, потому что все ограничилось тем, что Худорожева должна была сказать в своем выступлении, что Аршавский занимается "не тем онтогенезом", каким полагается заниматься в связи с требованиями павловской физиологии. Никакой научной дискуссии на сессии не было. Это был шабаш обскурантов. Ни одно выступление (кроме письменного выступления Бериташвили, Генецинского, Рожанского) не было научным выступлением. Оперировали словами условный и безусловный рефлексы, но к науке это не имело отношения. Какими только ярлыками не награждались истинные ученые! Я должен сказать, что среди павловцев истинным ученым был Купалов. Он подошел к раскрытию генеза произвольной деятельности. Это были совершенно изумительные опыты. Но его раскритиковали, поскольку он обычно не пользовался классической методикой. Сессия – страшнейший средневековый обскурантизм. Я вспоминаю выступление Гуревича, крупнейшего психиатра. Это было тяжело слушать. Гуревич хотел подспудно показать, что психиатры не могли предпринять что-либо такое, что могло помочь раскрыть душевный мир психически больного человека, но фразы о том, что "мы недооценивали учение Павлова" и т.п., было тяжело слушать. Те, кто должен был выступить, не только обязаны были обелить линию сессии, но лица, попавшие в черный список, должны были сказать о ненаучности своих исследований. Это было мракобесие! После сессии Усиевич стал директором Института физиологии. Это был ограниченнейший физиолог. Магницкий подал ему план, а Усиевич сказал ему: "Вы опять с симпатической нервной системой, бросьте эти орбелевские штучки!". Симпатической нервной системы не существовало, это были только "орбелевские штучки или выдумки"! Целый ряд разделов физиологии не признавался. Это по всей стране. Какие же последствия закладывались для всей физиологии! Несколько слов о "заправилах" сессии. Айрапетьянц, как физиолог, был один из очень немногих талантливых экспериментаторов. Я не знаю более талантливого и гениального авантюриста. Он мог держать в голове десятки комбинаций, как поступить в том или ином случае, причем действуя чужими руками. Айрапетьянц был вовлечен в игру, так как это соответствовало его желаниям. Во время войны он проштрафился, Орбели его спас, сделав своим личным адъютантом, а потом Айрапетьянц "отблагодарил" Леона Абгаровича. Это показало моральный облик ученика. Что касается Анохина, то лица, которые хотели возглавить физиологию, понимали, что он будет им помехой. Другой представитель, павловский ученик Майоров, был средним научным работником, и больше – ничего. Он подвергся нападкам на сессии, так как писал, что учителями Павлова были Цион и Гейденгайн (а тот и другой – иудеи). Что касается Асратяна, то он внутренне считал, что, помимо сделанного Павловым, ничего более серьезного сделать нельзя. Это было искреннее убеждение. Он рвался в верхи, не понимая, что ему не дадут, так же как и Коштоянцу, по национальному признаку. Хотя я считаю, что это пропасть. Коштоянц – талантливый человек, а Асратян – посредственность, как исследователь – также. После обретения власти они оказались как пауки в банке. Кто первее? Это была самая неприличная драка на глазах у всей физиологической общественности. Так, например, Асратян считал Анохина жуликом и делал все возможное через ЦК, чтобы помешать ему. "Наверху" к Анохину сохранилось покровительственное отношение. Ему сказали, что он поедет в Рязань, но ненадолго. И он это отлично знал. Вместе с тем Асратян и Бирюков не хотели допускать Анохина к власти, так как считали его не только эгоцентриком, но и боялись его. Выдающемуся физиологу Бернштейну закрыли дорогу задолго до сессии; "клевать" его стали еще в 30-е годы. Его преследовали как истинного ученого, а также как еврея. В заключение скажу несколько слов по поводу вреда от этой сессии. Было объявлено, что вся медицина должна опираться на павловское учение, так же как педагогика и биология. Широкое распространение получил метод лечения сном. Во что обошлось лечение сном взрослых, мы не знаем. Но лечение сном детей обошлось слишком дорого. Сон считали эффективной формой терапии. Пичкали детей люминалом и превращали их в олигофренов. Кто сейчас прибегает к павловскому пониманию природы сна? Практика имела самые отрицательные последствия для медицины. Барбитураты давали детям с первых недель жизни. В дни Павловской сессии представители школы Ленинградского университета (Битюков, Голиков и я), поскольку школу хотели переключить на павловские рельсы, решили пойти к Т.Д.Лысенко, который в то время фактически возглавлял биологическую науку. Мы решили убедить Лысенко оказать противодействие уничтожению целого научного направления – школы Введенского – Ухтомского. Добиться свидания с ним было нелегко. Но, когда мы пришли к Лысенко, нас поразила его фраза: "Что же вам от меня надо? Вас много, а я один". Это говорило об его вере в собственную непогрешимость. Когда мы ему изложили свою просьбу, он сказал: "Вы занимаетесь ерундой, вся физиология должна перейти на павловские рельсы, все животноводство. Всех коров, свиней надо кормить по звонку, по лампочке, чтобы они знали, что делать; тогда мы решим проблему животноводства". Это показывало убогость его взглядов, с одной стороны, а с другой – понимание важности воспитания автоматов. Тем не менее, многие годы в животноводстве применялись "павловские" методы. Это была нелепость, невежество. Анохин, формально якобы пострадавший после сессии, присвоил себе понятие Ухтомского о функциональной системе. Но ничего общего с системными принципами это понятие Анохина не имело. Сам Ухтомский называл Анохина разбойником, ушкуйником с большой дороги. Будучи вхож в ЦК, Анохин добился создания программы по физиологии для медвузов, в которой главным была не физиология, а изучение так называемых функциональных систем. Это имело трагические последствия для нашей медицины, для подготовки врачей. Врач, не знающий физиологии, – не врач. Эта программа до сих пор фактически не отменена. После сессии, в 1953 году, когда началось "дело врачей", я и моя жена целый год были без работы, находясь в крайне бедственном положении. Однажды ко мне явился Бирюков и сказал: "Вот, Илья, если ты напишешь критическую разгромную статью об Орбели или об Анохине, то твою лабораторию восстановят, я уже обо всем договорился". Моя жена сказала: "Дмитрий, чтобы больше твоей ноги не было в нашем доме". Тогда Бирюков показал нам список лиц, физиологов, работы которых не рекомендовалось цитировать не только у нас в стране, но и в странах народной демократии. Моя фамилия была одной из первых. Источник: М.А.Аршавский. О сессии "двух Академий" // Репрессированная наука. Выпуск 2. СПб.: Наука, 1994, с.239-242.

Дата: 2016-01-20 11:06:13

Т.Юсупов

И. П. Павлов получил Нобелевскую премию в 1904 г. за работы по физиологии пищеварения. В 1935 г. он был президентом 15-го Международного Физиологического Конгресса в Москве. От работ по физиологии пищеварения он перешел к исследованию механизмов работы мозга и достиг здесь больших результатов. Схема отработана. Павлов давно мертв. Он, как и Мичурин, ответственности за такое использование его имени не несет. Главный враг определен - это любимый ученик, последователь и сотрудник Павлова академик Леон Абгарович Орбели [2]. Србели раздражает партийное руководство своей значительностью, авторитетом, множеством занимаемых им должностей. Орбели будет играть роль Шмальгаузена 1948 г. Определены и другие объекты критики. П. К. Анохин, А. Д. Сперанский - они тоже ученики Павлова, но недостаточно ортодоксальные. Намечен для преследования и выдающийся грузинский физиолог И. С. Бериташвили. «Истинных павловцев» пятеро: главный — на роль аналога Лысенко - К. М. Быков, за ним А. Г. Иванов-Смоленский, Э. Ш. Айрапетян, И. П. Разенков и Э. А. Асратян. О чем, в сущности, идет речь? О том, что, как утверждают ортодоксы, согласно Павлову все физиологические процессы в организме животных подчинены коре больших полушарий головного мозга. Эту подчиненность следует изучать развитым Павловым методом «условных рефлексов». Кто этого не делает, кто не признает всеобъемлющую руководящую роль коры больших полушарий и при этом изучает другие аспекты физиологии — «субъективный идеалист», как Орбели. Вообще это опасные люди — они не признают руководящей роли верховных властей и при этом занимают хорошо оплачиваемые должности. Должности эти гораздо правильнее отдать истинным павловцам! Сессию открыл президент Академии наук СССР С. И. Вавилов. Какие он говорил слова! Он, брат великого Н. И. Вавилова (см. очерк «Братья Вавиловы»). Затем с жесткими партийными установками выступил вице-президент Медицинской Академии И. П. Разенков [14]. Основные доклады сделали К. М. Быков «Развитие идей И. П. Павлова (задачи и перспективы)» и А. Г. Иванов-Смоленский «Пути развития идей И. П. Павлова в области патофизиологии высшей нервной деятельности». Основное содержание докладов — обвинения физиологов, отступающих от «генеральной, единственно правильной научной линии - Павловской физиологии». Поведение обвиняемых также было традиционным. В первом выступлении на «сессии» Л. А. Орбели еще как-то сопротивлялся. На последнем - десятом (как и на сессии ВАСХНИЛ другие обвиняемые) Орбели выступил с признанием своих ошибок. Он был сломлен. П. К. Анохин правила игры соблюдал лучше. Он не только сразу признал все инкриминируемые ему ошибки в следовании учению великого И. П. Павлова, но еще указал и на другие свои ошибки, незамеченные в докладе Быкова. После Павловской сессии Орбели и Бериташвили были уволены со всех своих постов. Были уволены их основные сотрудники. А. Г. Пшецинский был вынужден уехать из Ленинграда в Новосибирск. Одних физиологов — учеников Павлова уничтожают другие физиологи — тоже ученики Павлова. Традиционный способ для Сталина и его команды. Это тяжелое нравственное испытание и для «жертв» и для «хищников». Но сценарий отработан. И те и другие знают, что стоит неподчинение. Все знают как важно должным, ожидаемым способом заявить о себе на таких сессиях. Число желающих выступить исчисляется многими десятками. На Павловской сессии захотели выступить 209 человек (см. [18]). Слово дали 81-м времени не хватило. Тогда они передали для опубликования тексты своих непроизнесенных речей. Тяжело читать эти речи. И, как всегда в конце таких собраний, ритуальное обращение к Товарищу И. В. Сталину. Казалось бы, раз ритуальное - чего его цитировать... Однако, нет лучшей иллюстрации лжи и лицемерия, чем слова в этих текстах. Мы тогда к ним привыкли и не вдумывались, не вчитывались, не вслушивались в зловещий смысл эйфорических восклицаний. Но вот прошло полвека и я с неожиданным для себя изумлением читаю: Участники научной сессии Академии наук СССР и Академии Медицинских наук СССР... шлют Вам, корифею науки, гениальному вождю и учителю героической партии большевиков, советского народа и всего прогрессивного человечества, знаменосцу мира, демократии и социализма, борцу за счастье трудящихся во всеч мире, свой горячий привет! Настоящая научная сессия войдет в историю передовой науки как начало новой эпохи в развитии физиачогии и медицины... Вы, товарищ Сталин, продолжая великое дело Ленина, обеспечиваете науке большевистскую идейность, оказываете громадную поддержку всему передовому, прогрессивному в науке... Как корифей науки, Вы создаете труды, равным которым не знает история передовой науки. Ваша работа «Относительно марксизма в языкознании» - образец подлинного научного творчества, великий пример того, как нужно развивать и двигать вперед науку. Эта работа совершила переворот в языкознании, открыла новую эру для всей советской науки... Советский народ и все прогрессивное человечество не простят нам, если мы не используем должным образом богатства Павловского наследия. Мы обещаем Вам, дорогой товарищ Сталин, приложить все усилия для быстрейшей ликвидации недостатков в развитии Павловского учения и всемерно используем его в интересах строительства д бурные, долго не смолкающие овации участники сессии принимают текст приветственного письма великому вождю и учителю Иосифу Виссарионовичу Сталину*. Сотни участников сессии в экстазе. Сотни научных деятелей. Седовласые профессора и маститые академики, бодрые доценты и партработники. Аплодируют, выкрикивают лозунги, оглядываясь на соседей, чтобы не перестать это делать раньше прочих — чтобы не показаться менее преданными. Их можно понять. В костном мозгу у них страх и подсознательное присутствие исторического опыта - арестов, расстрелов 1920 - 1930-х годов. В эти дни великий вождь подписал указание о расстреле героев обороны блокадного Ленинграда (см. «Ленинградское дело»), в том числе своего ближайшего соратника времен войны академика Н. А. Вознесенского. В эти дни он неотступно следит за ходом пыток на допросах членов ЕАК. В эти дни продолжаются массовые повторные аресты ранее отбывших свои сроки в тюрьмах и концлагерях. Темные «флюиды» поднимаются в душах тех, кто волею случая (произвола?) получает возможность в этой обстановке подавить противника, занять его место, продвинуться в карьере. В главном докладе К. М. Быкова основное содержание — разгромная критика. Основной объекты - Л. А. Орбели, его ученики и последователи (Г. В. Гершу- ни, А. Г. Гинецинский и др), И. С. Бериташвили. Особый удар по Л. С. Штерн - еще недавно прославляемая как единственная женщина-академик, теперь о ней: «Я не касаюсь... стоящих на низком научном уровне работ Штерн о так называемом гематоэнцефалическом барьере, где полностью игнорированы все концепции Павлова...». Штерн не может ответить — она в особо строгой «режимной» тюрьме. Понятия чести забыты. На Штерн особо резко нападает новый директор КЭМ Д. А. Бирюков. Не надо их винить - они на самом деле стремятся выжить. Сами они в этом не признаются. Но это так. Этим стремлением объясняются почти все поступки. Тех, кто нападает, тех, кто защищается. Физиология в России имела богатую историю. Родоначальником ее в стране можно считать И. М. Сеченова. Неоценимы труды выдающегося физиолога В. М. Бехтерева, по легенде отравленного по приказу Сталина (за то, что поставил диагноз «паранойя» после визита к вождю). Оригинальные направления исследований были заложены Н. Е. Введенским (он умер в 1922 г.) и его последователем А. А. Ухтомским (умер в блокадном Ленинграде). Был выдающийся физиолог А. Ф. Самойлов (умер в 1930 г.). Работы Н. К. Кольцова (умер в 1940 г.) и его последователя Д.Л.Рубинштейна (умер в 1950 г.) по физиологии клетки были посвящены анализу основ физиологии. Была жива Л. С. Штерн, создавшая учение о гематоэнцефалическом барьере, но она была в тюрьме по делу ЕАК. А живым и свободным не разрешили свободно работать. Как и после сессии ВАСХНИЛ, срочно издали стенографический отчет «Научная сессия, посвященная проблемам физиологического учения академика И. П. Павлова», толстый том, 734 страницы. Тексты всех произнесенных и непроизнесенных докладов и выступлений. Сейчас уже никого нет в живых. Остались только эти тексты. В них можно ощутить страсти и чувства тех лет. Страсти и чувства, трудно понимаемые новыми поколениями. Многих из них я знал. О многих можно было бы пытаться рассказать. Но — это отдельный и большой труд. Как звучали тогда имена Орбели, Разенкова, Сперанского, Анохина, Бабского, Быкова, Черниговского, Иванова-Смоленского, Коштоянца, Асратяна, Гинецинского, Айрапетянца, Мясникова, Теплова, Купалова, Л. Федорова, Гращен- кова, Аничкова, Энгельгардта, Рожанского, Фольборта, Горизонтова, Черкашина, Шабанова... Представьте себе, что это список «Действующих лиц» в пьесе. Поднимется занавес — и они задвигаются. Прозвучат реплики и речи. В сменяющихся картинах они будут о чем-то сговариваться, протестовать, защищаться, нападать, соглашаться. Никакому драматургу не написать такую пьесу А я вместо пьесы дам основным действующим лицам по нескольку фраз (из их речей в стенографическом отчете). Президент АН СССР С. И. Вавилов: «...Наш народ и все передовое человечество не простят нам, если мы не используем должным образом богатства Павловского наследия... Товарищи, я призываю участников сессии к творческой борьбе мнений, к свободе критики, не взирая на установившиеся авторитеты, несмотря на давние традиции, невзирая на лица ... Нет сомнения, что возвращение на верную Павловскую дорогу сделает физиологию наиболее действенной, наиболее полезной для нашего народа, наиболее достойной Сталинской эпохи строительства коммунизма. Слава гению Павлова! Да здравствует вождь народов, великий ученый и наш учитель во всех важнейших начинаниях, товарищ Сталин!» Вице-президент АМН СССР И. П. Разенков: «...некоторые ученики Павлова стали отходить от направления его работ, пытаясь эклектически соединить идеи Павлова с идеями западных ученых... Значительная часть работ ИЭМ, в котором Павлов проработал больше 40 лет, находятся в стороне от развития Павловского наследства. Большую долю ответственности за создавшееся положение... несет бывший директор Института Л. Н. Федоров. ...Институт Эволюционной физиологии и патологии высшей нервной деятельности им. Павлова, во главе которого стоит академик Л. А. Орбели, не поднял на должную высоту разработку идей Павлова... в этом институте подвизались морганисты-вейсманисты, направление работ которых противоречило основным теоретическим идеям Павлова в учении о наследовании приобретенных условных рефлекторных реакций Физиологический институт АМН СССР, возглавляемый учеником Павлова П. К. Анохиным, лишь в самое последнее время пытается перестроить научную деятельность в направлении развития Павловского учения... Сам П. К. Анохин, допуская не раз серьезные уклонения в сторону от Павловского учения, увлекался модными реакционными теориями зарубежных авторов... эти идеологические и теоретические срывы справедливо подвергались суровой критике и были оценены как форма проявления низкопоклонства перед зарубежной наукой и космополитизма. ...К. М. Быков, по общему нашему признанию, плодотворно развивает Павловское учение, разрабатывая большой важности проблему о связи коры и внутренних органов Созданные же некоторыми советскими авторами учебники, например учебник под редакцией проф. Бабского и др., умаляют значение Павловского учения, излагая его поверхностно...» Академик К. М. Быков: «Такие учреждения, как Физиологический институт им. Павлова Академии наук, Институт эволюционной физиологии и патологии высшей нервной деятельности им. Павлова. Московский институт физиологии, большинство лабораторий ИЭМ и большинство кафедр высших учебных заведений, не подчинили всю тематику своих учреждений разработке проблем, поставленных Павловым... Лаборатория Асратяна выдвинула очень важную проблему о роли коры в восстановительной и компенсаторной функции при нарушении двигательного аппарата животных, развивающую учение Павлова работы Д. А. Бирюкова и других по изучению высшей нервной деятельности различных представителей животного мира несомненно вносят новые черты в учение Павлова... Изучение онтогенеза высшей нервной деятельности давно и плодотворно проводятся на детях и взрослых Н. И. Красногорским и А. Г. Ивановым- Смоленским и др... Неясное и смутное впечатление производят многие работы П. К. Анохина, пытающегося дать в некоторых случаях собственную, и подчас неверную, интерпретацию основных положений об условных рефлексах... В этом следует видеть... тенденцию Анохина „поправить" классическое учение Павлова теоретическими измышлениями зарубежных ученых... Л. А. Орбели не направил... коллектив работников на развитие прямых Павловских идей, на борьбу с влиянием западноевропейских и американских буржуазных теорий... Орбели игнорирует основной методологический принцип Павлова, дающий ключ к правильному анализу и правильной оценке всего Павловского наследства... Отрицательная настроенность Орбели и его школы к насущным задачам разработки Павловского наследства вынуждает его умалчивать о проблеме связи коры с внутренними органами...» Профессор, директор ИЭМ Д. А. Бирюков: «...во всех своих многочисленнейших выступлениях Штерн не пыталась встать на путь Павловского детерминизма, и, наоборот, принципиально не отходила от позиций изучения условий и факторов проявления изучаемых ею явлений, т. е. оставаясь на почве фер- ворновского кондиционализма... Ближайшее окружение Штерн (Кассиль, Ша- тенштейн, Хволес, Росин, Цейтлин), подхалимствуя, искусственно раздувало ее мнимый научный авторитет. На деле же оказалось ясным, что Штерн, являясь лжеученой, лишь засоряла в течение ряда лет советскую науку своими назойливо многочисленными выступлениями и высказываниями. Оголтелый космополитизм, политическая беспринципность и низкопоклонство перед зарубежными лжеавторитетами, насаждаемые Штерн, способствовали тому, что Штерн и ее последователи полностью игнорировали критику их ошибок со стороны советской научной общественности. ...Кастовость и аракчеевщина, созданные Штерн при поддержке ряда ее воспитанников, наиболее типично характеризуют Штерн и ее так называемое „учение"». Профессор Э.А.Асратян: ...Когда с отдельными антипавловскими недомыслиями выступают... Штерн, Ефимов, Бернштейн и им подобные лица, не знающие ни буквы, ни духа учения Павлова, это не так досадно, как смешно. Когда с антипавловскими концепциями выступает такой знающий и опытный физиолог как И. С. Бериташвили, который не является учеником и последователем Павлова, то это уже досадно. Но когда ученик Павлова Анохин под маской верности своему учителю систематически и неотступно стремится ревизовать его учение с гнилых позиций лженаучных идеалистических «теорий» реакционных буржуазных ученых, — то это, по меньшей мере, возмутительно... Профессор А. Г. Гинецинский: ...На протяжении 25 лет учение Л. А. Орбели о функциях симпатической нервной системы считалось одним из крупнейших открытий советской физиологической науки. Я полагаю, что эта оценка останется такой же и после того, как закончится наша дискуссия... Иван Петрович... в 1932 г., представляя Леона Абгаровича в действительные члены Академии наук писал — «...Его (Орбели) громадная заслуга, высоко ставящая его среди современных физиологов, есть установка факта прямого влияния симпатических волокон на скелетную мускулатуру и центральную нервную систему, факта, решающего почти 100-летнюю загадку о так называемой, трофической иннервации, которая должна объяснить огромнейшую массу как физиологических, так и патологических явлений животного организма» — ...Не подлежит сомнению, что в результате этой дискуссии изучение закономерностей работы больших полушарий мозга получит мощный толчок, потому что именно оно составляет основное направление развития Павловского наследия. В этом лежит и залог успешного изучения кортикальной регуляции вегетативных функций. Я позволю себе выразить уверенность, что Л. А. Орбели и его школа займет в этом направлении советской физиологии место, в соответствии ее удельному весу в отечественной науке. Э. Ш. Айрапетьянц: ...Какова же цена фарисейским признаниям А. Г. Шне- цинского, выступившего на этой сессии с уверением, что он, дескать, не спит, не ест и только живет идеями Павлова и Введенского, Адвокатская речь «Ивана Непомнящего» никого не могла ввести в заблуждение, кроме его самого и следующей за ним маленькой кучки его горе-поклонников. А потом выступил Л. А. Орбели. Не буду его цитировать. Эту речь надо читать. А после него на трибуну вышел Л. Н. Федоров — когда-то молодой парт, деятель пришел к Павлову в ИЭМ и был им в конце концов принят. До сессии он был директором ИЭМ. Л. Н. Федоров: ...Леон Абгарович осмелился бросить здесь упрек, что, видите ли, с ним обращаются, как с преступником, как с подсудимым. Что это, как не недостойная демагогия? Я возмущен этой постановкой вопроса. ...Леон Абгарович своих ошибок не признает, он заранее авансирует, что он непогрешим. Что это, как не потеря чувства скромности, ответственности перед нашей страной, нашим советским народом, нашей партией и нашей советской наукой? М. Г. Дурмишьян: ...Учение А. Д. Сперанского является распространением нервизма Павлова в область патологии... по Сперанскому патогенные раздражители вызывают реакции прежде всего рефлекторным путем. Отсюда ясна глубокая связь между Павловской физиологией и учением А. Д. Сперанского. ...Следовало бы, говоря о Павловском учении, определить роль и значение других выдающихся представителей отечественной физиологии...Кроме Введенского и Ухтомского в области отечественной нейрофизиологии громадные заслуги имеет и В. М. Бехтерев. Наверное к этому месту терпение читателя иссякло. Стиль речей выявлен. Может быть и хватит. На сессии их было еще много. Осталось «услышать», что сказал в заключительном слове главный павловец академик К. М. Быков (ударение по его просьбе на «о»). К.М.Быков: «Леон Абгарович!.. Никакая попытка спрятаться от этих вопросов грубым, чванливым отношением к участникам сессии не поможет. Своим выступлением вы удивили не только нас; вы удивили даже своих учеников. Я очень рад, что значительная часть молодых ваших воспитанников, несмотря на то, что их умами пытался владеть такой „научный" руководитель, как Шне- цинский, совершенно не понимавший Павлова, все же сумела честно признать свои ошибки, критически отнестись и к своему учителю, и к своему научному руководителю. Я разумею Волохова, Худорожеву Черкашина... Я с удовольствием отмечаю желание академика Сперанского вскрыть свои ошибки... Все-таки нужно признать, что П.К.Анохин не вскрыл существа своих заблуждений... Думаю, что П. К. Анохин с его большой работоспособностью и экспериментальным опытом сумеет встать на правильные Павловские позиции и принесет пользу нашей советской науке...Вместо того, чтобы дать правильный анализ ошибок своего учителя академика Бериташвили, тов. Дзидзишвили стал на путь замазывания этих ошибок... Проф. Фольборт и Емченко подвергли здесь резкой критике деятельность тов. Бабского... Сначала протаскивание чуждых взглядов, потом борьба с нашими отечественными школами, а потом при разоблачении каяться в своих „грехах" — ведь это же обычная тактика космополитов. Позвольте привести здесь несколько строк из басни поэта Михалкова: Я знаю, есть еще семейки, ЭДе наше хают и бранят, Где с умилением глядят На заграничные наклейки... А сало... русское едят!..» Не знаю, как быть — каждое слово в этих речах полно ассоциаций того времени. Как объяснить это читателю полвека спустя? Что-то я снова достаточно отравился этими речами и ожившими воспоминаниями о том времени. Хватит с меня. Пусть останутся непонятными подтексты — слишком обширные комментарии надо бы делать. Но тогда не осталось бы места в книге для других сюжетов. * * * Опустим занавес. Больше он в этой пьесе не поднимется. Живых участников той сессии нет. А нам остался результат - гордость нашей страны, результат работы мысли и многих отданных науке жизней — отечественная физиология с ее разнообразными оригинальными научными школами была фактически погублена в те дни конца июня - начала июля 1950 г. После сессии — увольнения, изгнание из университетов и научных институтов множества людей. Прекращение исследований в неортодоксальных направлениях. Не хочу я писать об этом подробнее — пусть заинтересованный читатель возьмет толстый том стенографического отчета с текстами этих речей [1]. Только надо бы принять перед этим противоядие. Но так нельзя кончить этот очерк. Есть еще один важный аспект тех событий. Было во всем этом еще и особое злодейство. Был искажен образ истинно великого человека, символа российской науки Ивана Петровича Павлова. Иван Петрович Павлов Его именем совершалось разрушение науки, которой он посвятил жизнь. И. П. Павлов был представлен как диктатор, сторонник партии большевиков, вполне принявший советскую власть. Прошло много лет. «Гласность и перестройка» изменили нашу жизнь. В недавнее время опубликованы ранее секретные материалы [7-12]. В них виден совсем другой И.П.Павлов [15-17]. Павлов резко отрицательно принял Октябрьскую революцию. Он говорил о революционной идее [11]: «Мы загнали эту идею до диктатуры пролетариата. Мозг, голову поставили вниз, а ноги вверх. То, что составляет культуру, умственную силу нации, то обесценено, а то, что пока является еще грубой силой, которую можно заменить машиной, то выдвинуто на первый план. И все это, конечно, обречено на гибель, как слепое отрицание действительности. ...Что такое революция вообще? Это есть освобождение от всех тормозов... это есть полная безудержность, безуздность. Были законы, обычай и т. п. Все это теперь идет насмарку...» А вот фрагмент его письма к Н. И. Бухарину (из [11]): «...Революция для меня — это действительно что-то ужасное по жестокости и насилию даже над наукой; ведь один ваш диалектический материализм по его теперешней жизненной постановке ни на волос не отличается от теологии и космогонии инквизиции...» Я переписываю эти слова Павлова из [11] и мне становится «не по себе» — за такие слова расстрел был обеспечен. Давно прошли эти времена, но впитавшийся в подсознание страх оказывается еще не исчез... В очерке о создателе ИЭМ принце Ольденбургском неоднократно упоминается И. П. Павлов. Он был почетным директором ИЭМ. Вот как пишет о жизни Павлова после революции Т. И. фекова [7]: «...Почетный директор ИЭМ нобелевский лауреат академик И.П.Павлов подал в Наркомпрос и в Совнарком РСФСР заявление с просьбой разрешить заграничную переписку и выезд за границу...» Управляющий делами Совнаркома В.Д.Бонч-Бруевич доложил о просьбе... В.И.Ленину... Ленин поручил Бонч-Бруевичу срочно... связаться с председателем Петросовета Г. Е. Зиновьевым, чтобы сделать все возможное для улучшения условий жизни и работы ученого. Кроме того, он попросил Бонч-Бруевича письменно известить академика Павлова о том, что советская власть высоко ценит его заслуги и обеспечит всем необходимым. В ответном письме... Павлов описал тяжелое положение ученых: болезни и смерти в результате истощения, уплотнение жилплощади, необоснованные аресты. Заканчивая он писал: «Теперь скажите сами, можно ли при таких обстоятельствах, не теряя уважение к себе, согласиться, пользуясь случайными условиями, на получение только себе жизни „обеспеченной во всем, что только ни пожелаю, чтобы не чувствовать в моей жизни никаких недостатков" — (выражение из вашего письма)? Пусть бы я был свободен от ночных обысков (таких у меня было три за последнее время), пусть я был бы спокоен в отношении насильственного вселения в мою квартиру и т.д. и т. д, но перед моими глазами, перед моим сознанием стояла бы жизнь со всем этим моих близких. И как бы я мог при этом заниматься моим научным делом?..» В. И. Ленин, которому Бонч-Бруевич показал это письмо... вынес вопрос о помощи ученым на рассмотрение Совнаркома. В декабре 1919 г., в тяжелые для Советской республики дни постановлением Совнаркома «Об улучшении быта научных специалистов» была создана Комиссия по улучшению быта ученых - КУБУ. Возглавить комиссию поручили М. Горькому... В июне 1920 г. Ленин лично высказал председателю Петроградского исполкома Зиновьеву просьбу обеспечить Павлова всем необходимым «...в виде исключения предоставить ему сверхнормативный паек и вообще позаботиться о более или менее комфортабельной для него обстановке, не в пример прочим». Я бы подчеркнул тут «не в пример прочим» [8]. Прошло несколько лет. Наступил «Год великого перелома» с уничтожением крестьянства, борьбой «с меныыевиствующим идеализмом», массовыми арестами. Среди арестованных в 1929-1931 гг. «буржуазных спецов» было немало крупных ученых. В ИЭМ были арестованы: А. А. Владимиров, возглавлявший его с перерывами в 1918-1927 гг., заведующий химической лабораторией Отдела патофизиологии И. А. Обергард, микробиолог профессор О. О. Гартох. Правда, вскоре они были освобождены по ходатайству руководства института. Павлов, возмущенный гонениями, обрушившимися на интеллигенцию, писал председателю Совнаркома В. М. Молотову: «Беспрерывные и бесчисленные аресты делают нашу жизнь совершенно исключительной. Я не знаю цели их (есть ли это безмерно усердное искание врагов режима, или метод устрашения, или еще что-нибудь), но не подлежит сомнению, что в подавляющем большинстве случаев для ареста нет ни малейшего основания, т.е. виновности в действительности» (Грекова из: Переписка академика Павлова с Молотовым, публикация В. Самойлова и Ю. Виноградова. Сов. культура 1989, 14 января). Сколько лет в советской печати раскрашивали миф о полной лояльности и энтузиазме Павлова! И снова цитата из главы, написанной Грековой (С. 54): «Павлов обвинял большевиков в догматизме, отстаивал свободу научных теорий и их независимость от политических взглядов, в силу объективного характера науки, возмущался классовым принципом приема в высшие учебные заведения. Он не верил в реальность мировой революции, подвергал сомнению объективную пользу революции, неизбежно влекущую за собой ужасы гражданской войны... свидетельство тому письмо наркому здравоохранения РСФСР Г. Н. Каминскому в 1934 г.» [9] (Соболь, Манн «Он не мог поступить иначе»). (Г. Н. Каминский (1895-1937) — Один из немногих, кто открыто выступал против политики массовых репрессий. Расстрелян в 1937 г., см. Мед. газ. 1988, 2 ноября.) ...К сожалению, я чувствую себя по отношению к нашей революции почти прямо противоположно Вам. В Вас, увлеченном некоторыми действительно огромными положительными достижениями ее, она «вселяет бодрость чудесным движением вперед нашей Родины», меня она, наоборот, очень часто тревожит, наполняет сомнениями. Думаете ли Вы достаточно о том, что многолетний террор и безудержное своеволие власти превращает нашу, и без того довольно азиатскую, натуру в позорно-рабскую?.. А много ли можно сделать хорошего с рабами? — пирамиды, да, но не общее истинное человеческое счастье. Останавливаете ли Вы Ваше внимание достаточно на том, что недоедание и повторяющееся голодание в массе населения с их непременными спутниками — повсеместными эпидемиями, подрывают силы народа? В физическом здоровье нации, в этом первом и непременном условии — прочный фундамент государства, а не только в бесчисленных фабриках, учебных и ученых учреждениях и т. д. конечно нужных, но при острой разборчивости и надлежащей государственной последовательности. М. Д. Голубовский [10] («Знание-сила» №8 1998 г. С. 29) цитирует Письмо И.П.Павлова в Совнарком в 1935 г.: А введенный в устав академии параграф, что вся научная работа академии должна вестись на платформе учения о диалектическом материализме Маркса- Энгельса, — разве это не величайшее насилие над научной мыслью? Чем это отстает от средневековой инквизиции? В письме, написанном ранее, через три недели после убийства Кирова (21 декабря 1934 г.) Павлов: ...вы сеете по всему культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм... Мы жили и живем под неослабевающим режимом террора и насилия. Если бы всю нашу обывательскую действительность воспроизвести целиком без пропусков со всеми ежедневными подробностями, это была бы ужасающая картина, потрясающее впечатление от которой на настоящих людей едва ли бы значительно смягчилось, если рядом с ней поставить и другую нашу картину с чудесно как бы вновь вырастающими городами, днепростроями, гигантами-заводами и бесчисленными учеными и учебными заведениями... Я всего более вижу сходства нашей жизни с жизнями древних азиатских деспотий... Не один же я так думаю и чувствую? Пощадите же родину и нас. Есть знаменитый портрет И. П. Павлова работы великого художника В. М. Нестерова. Освещенный холодным ярким сине-зеленом светом, сидит за столом Павлов с напряженным лицом. Вытянутые над столом руки с яростно сжатыми кулаками. 1930-е годы. Протест непримиримого человека. И его сделали символом разрушения науки от имени партии... Попытайтесь теперь представить себе, как бы реагировал И.П.Павлов на «Павловскую сессию»... «Павловская сессия» погубила нашу физиологию с ее оригинальными мыслителями - экспериментаторами, теми, самобытные труды которых когда-нибудь будут «реанимированы» как источники нереализованных замечательных идей, подмеченных неординарных закономерностей и тонких наблюдений. Когда-нибудь. Но много лет после сессии торжествовали совсем другие. Мне же хочется рассказать о символичном эпизоде тех лет. После триумфа Павловского учения победители разбирали должности и звания. На заседании Биологического отделения Академии наук СССР происходили выборы в академики. Баллотировался член-корреспондент Э. А. Асратян в действительные члены. Его заслуги с трибуны в пышных выражениях живописали перед голосованием члены Отделения — академики. Заслуги и достоинства были бесспорны. Выступили почти все. После вскрытия урны с бюллетенями оказалось, что все против! Каждый надеялся, что хоть один будет «за»...

Дата: 2016-01-20 09:28:26

NIC

К.М.Быков стал «первой скрипкой» на Объединенной сессии Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР, состоявшейся 28 июня - 4 июля 1950 г." [1] и вращалась вокруг наследия выдающегося русского физиолога лауреата Нобелевской премии И.П.Павлова. Поэтому эту сессию назвали "Павловской сессией". Организовал Павловскую сессию отдел науки ЦК КПСС 1. ПРЕЛЮДИЯ Объектами критики стали Л.Г. Орбели, П.К. Анохин, А.Д. Сперанский, а также выдающийся грузинский физиолог И.С. Бериташвили. Подбор критикуемых был достаточно эклектичен. Так, в своем выступлении Н.А.Рожанский. «Я, - сказал он, - был повергнут в большое недоумение объединением лиц и качеств трех таких разных физиологов, как академик Орбели, академик Бериташвили и действительный член Академии медицинских наук Анохин. Простите меня за некоторую вольность выражений, но если взять три предмета: яблоко, колесо и Чичикова - все они имеют некоторое общее качество округлости. Но если вы попробуете их на практике соединить, то ни геометрически, ни химически, ни биологически, ни социально - никак между собой они не совмещаются» [2]. «Истинных павловцев» пятеро: в роли аналога Лысенко - К.М. Быков, далее А.Г. Иванов-Смоленский, Э.Ш. Айрапетьянц, И.П. Разенков и Э.А. Асратян. ... Сторонниками Павлова оказались почти все члены физиологического сообщества во главе с учениками Павлова, занимавшими ключевые посты в советской физиологии, - П.К.Анохиным, Д.А.Бирюковым, К.М.Быковым, П.С.Купаловым, Ф.П.Майоровым, Ю.П.Фроловым и др. Для того чтобы убедиться в справедливости этого положения, достаточно просмотреть библиографию работ, посвященных И.П.Павлову, опубликованных в 1948-1950 гг. [3].От имени Павлова было поручено выступить двум отнюдь не лучшим его ученикам - К.М.Быкову и А.Г.Иванову-Смоленскому. Обратите внимание, что павловцы чаще всего были русскими, а генетики или их поддерживающие - евреями, хотя это не носило стопроцентного характера. Что касается Быкова, то об отношении к нему И.П.Павлова говорит следующее свидетельство занимавшегося в его институте кадровыми вопросами Л.Н.Федорова. «Однажды меня вызывает к себе Иван Петрович Павлов и говорит, что нужно убрать Быкова. Вернулся к себе в кабинет и задумался, как убрать-то? С шумом или без шума? С повышением или с понижением? Вернулся к Ивану Петровичу и спрашиваю его об этом. Получил ответ: „Без шума и с повышением"». Об этом свидетельствует Ярошевский, которому это сообщил автору этих строк бывший министр здравоохранения СССР генерал-полковник Ефим Иванович Смирнов. (Магнитофонная запись беседы с ним и заверенная им стенограмма хранится в личном архиве Ярошевского). Одним из авторов заглавного доклада Быкова был ленинградский физиолог Ш.Э.Айрапетянц. Получив в свое время «выволочку» за поддержку противников Лысенко, он искупал свою «вину» и даже перестарался, назвав Павлова диалектическим материалистом. Ярошевский будто бы видел экземпляр быковского доклада с пометками Сталина. На полях рукой Сталина было помечено: «просто материалист». Стало быть, не принимая непосредственного участия в «сессии двух академий», Сталин проконтролировал документы, задавшие тон последующим выступлениям, - об этом, несомненно, было известно участникам сессии. Свой доклад Быков начал со следующего тезиса: «Нужно признать неправильной ту точку зрения, что Павлов якобы дал только дополнение к физиологии или что он создал еще одну главу этой науки. Правильнее будет, если мы всю физиологию разделим на два этапа - этап допавловский и этап павловский. Так же можно разделить и историю психологии. Психология допавловская построена на идеалистическом мировоззрении, психология павловская - по существу своему материалистическая. Это разделение по этапам касается и таких наук, как морфология, особенно морфология нервной системы» [4]. Критикуя один из учебников физиологии, проф. Ф.П.Майоров утверждал: «...идейное влияние Людвига и Гейденгайна на Павлова было совершенно ничтожно по сравнению с мощным воздействием философского материализма Чернышевского, Герцена, Добролюбова и Писарева» [5]. Выступавшие на сессии стремились доказать, что в связях с Западом Павлов не был замешан, что если у его теории и имелись корни, то их следует искать только в России: в научном плане - у Сеченова, в философском - у Н.Г.Чернышевского. Повсеместно утверждалось, будто Павлов воспитывался на философии Чернышевского, но никаких свидетельств знакомства с ней великого физиолога не имеется. И.П.Павлов, как и все передовое студенчество его эпохи, хорошо знал работы Д.И.Писарева. Но упоминать о Писареве в те годы не полагалось, поскольку его считали вульгарным материалистом. Но ведь Павлов работал у Людвига и Гейденгайна. Он прошел их школу, испытал их влияние, как и влияние Клода Бернара и других выдающихся западных физиологов. Только опираясь на их достижения, он смог открыть новую главу в развитии нейробиологии. Согласно же версии Быкова, Майорова и других, до того как в физиологию пришел Павлов, в ней (как и в психологии) царили одни идеалистические заблуждения. Некоторое внимание участники обсуждения уделили языкознанию. И, наконец, после дискуссии по языкознанию особое внимание выступавшие на сессии двух академий уделили проблеме второй сигнальной системы. Распространенным обвинением стало подозрение в отступлении от учения о второй сигнальной системе или его извращении. Но такого «учения» у Павлова фактически не было. Действительно, в конце 20-х - начале 30-х гг. на так называемых павловских средах и в последних статьях он высказывал положение о том, что наряду с сигналами, которые регулируют поведение, поступая непосредственно от предметов окружающей среды, есть и сигналы речевые, присущие лишь человеческому поведению и являющиеся, по его словам, «чрезвычайной прибавкой к деятельности человеческого мозга». Эта мысль о роли речевых сигналов зародилась у Павлова в связи с необходимостью определить различия в деятельности головного мозга человека и животных. Однако ни в конкретном экспериментальном материале, ни в практике физиологических исследований эта мысль Павлова серьезного развития не получила. Тем не менее, в связи со «сталинским учением о языке» павловское высказывание трактовалось как указание на адекватный этому учению физиологический механизм. Отдельные соображения о второй сигнальной системе принадлежали акад. Л.А.Орбели, ставшему главным объектом критических нападок на «Павловской сессии». Правильная мысль Орбели о том, что слова и другие культурные знаки (нотные, буквенные и др.) не имеют ничего общего с теми конкретными явлениями, которые они обозначают, была расценена академиком Г.Ф.Александровым как извращение ленинской теории отражения. Александров ссылался на критику Лениным теории знаков или иероглифов, выдвинутую, как известно, Гельмгольцем и поддержанную Г.В.Плехановым. Отмечая, что изображение никогда не может сравняться с моделью, Ленин разграничивал изображение и условный знак. Считать ощущение условным знаком, символом, иероглифом значит, согласно Ленину, вносить ненужный элемент агностицизма. Но Ленин имел в виду применение понятия об условном знаке к ощущению, чувственному познанию. Орбели же говорил об отсутствии сходства между «звуковой материей» слова и его значением, его смысловым содержанием. И действительно, между умственным образом (понятием), запечатленным в слове, и выражающими его звуками не может быть другого отношения, кроме знакового. Акад. Л.А.Орбели - в первом выступлении сказал: «Критика направлена в адрес определенных лиц... Дело в том, что если намечены определенные лица, которые должны подвергнуться более или менее строгой критике, то в случае свободной научной дискуссии чрезвычайно важно было бы ознакомить этих лиц с тем, в чем их собираются обвинять и критиковать. Даже когда речь идет о преступниках, то им дают прочесть обвинительный акт для того, чтобы они могли защититься или высказать что-либо в свою защиту. В данном случае этого не было сделано, и мы - несколько подсудимых - оказались в трудном положении» [6]. Орбели продолжал подвергаться нападкам. Вторично выступив, он признал свои ошибки, извинившись за то, что допустил непозволительное сравнение с обвиняемыми и преступниками [7]. На несуразность создания группы «антипавловцев» обратил внимание один из, быть может, самых честных участников сессии - Н.А.Рожанский. «Я, - сказал он, - был повергнут в большое недоумение объединением лиц и качеств трех таких разных физиологов, как академик Орбели, академик Бериташвили и действительный член Академии медицинских наук Анохин. Простите меня за некоторую вольность выражений, но если взять три предмета: яблоко, колесо и Чичикова - все они имеют некоторое общее качество округлости. Но если вы попробуете их на практике соединить, то ни геометрически, ни химически, ни биологически, ни социально - никак между собой они не совмещаются». Равным образом, подчеркивал Рожанский, совершенно недопустимо объединять указанных физиологов в некую группировку, занимающую одну и ту же позицию [8]. К аргументации Рожанского никто из выступавших не только не присоединился, но его самого подвергли критике, а после сессии лишили кафедры. В докладе на сессии философ Александров говорил: «Когда к теории знаков обращаются, превращая их в самостоятельный мир, такие махровые идеалисты, как Шеррингтон или Лешли, - это понятно. Физиология используется правящими классами за рубежом для насаждения в трудящихся массах неверия в их силы, для отрицания закономерного развития природы, а тем самым для подрыва дела борьбы за свержение капитализма. Но совершенно непонятно и недопустимо, когда наши советские ученые становятся на позиции кантианской теории знаков» [9]. Манипулируя подобными приемами, Г.Ф.Александров приписал Орбели попытки истолковать павловское учение в духе агностицизма и поставил его в один ряд с теми, кто «подрывает дело борьбы за свержение капитализма». Александров в те времена считался ведущим философом (он был директором академического Института философии, а до этого - начальником Управления агитации и пропаганды ЦК КПСС. Многие видные советские физиологи в ходе этой дискуссии опять обвинялись в монополизации научных исследований, подавлении других точек зрения, научном диктате. Напомню, что, что Ю.Жданов, бывший тогда заведующим отделом науки ЦК КПСС, готов сейчас признать ошибкой [10]. По моему мнению, критика Орбели также была непосредственно связана с ленинградским делом. Ведь Орбели возглавлял институт физиологии в Ленинграде. Вспомним, что в это время Сталин вел жёсткую борьбу против нарушений плановой дисциплины и искажений отчётности, против халатности, групповщины и разделения СССР по национальному признаку. Жестоко наказав ленинградскую группу, Сталин приравнял очковтирательство, семейственность, кумовство и групповщину к тягчайшим преступлениям против народа. И надо так оказаться, что именно в Ленинграде развил семейственность Н.А. Вознесенский. Именно в Ленинграде работала сестра М.А. Вознесенская, занимавшая пост секретаря Куйбышевского райкома ВКП(б). Там же преподавал брат Н.А. Вознесенского, проф. А.А. Вознесенский. 2. А ЧТО ПРЕДШЕСТВОВАЛО ПАВЛОВСКОЙ СЕССИИ? Хотя Орбели был академиком-секретарем отделения биологии АН СССР, он на Августовскую сессию ВАСХНИЛ 1948 года не явился. 17 сентября 1948 г. состоялось расширенное заседание ученого совета ИЭФ, на котором Л.А.Орбели сделал доклад "Об итогах сессии ВАСХНИЛ", в котором информировал сотрудников института о сессии ВАСХНИЛ и расширенных заседаниях президиумов АН и АМН СССР, рассказал об обвинениях, выдвинутых лично против него и руководимого им коллектива. В проекте резолюции ученого совета по докладу, составленном комиссией под председательством парторга института А.А.Волохова, говорилось: "Руководство и коллектив института в целом безусловно повинны в том, что допускали до последнего времени проведение исследований формально-генетического характера (Р.А.Мазинг, И.И.Канаев, Л.В.Крушинский) и не приняли своевременно мер для их устранения". В проекте решения предлагалось "исключить из планов темы, имеющие отношение к лженаучному течению менделизма-морганизма" и "освободить от работы в институте старших научных сотрудников проф. И.И.Канаева и Р.А.Мазинг как представителей менделевско-моргановского направления в биологии и не оправдавших свое пребывание в институте" [11]. На заседании ученого совета ИЭФ 17 сентября вопрос о "верности" павловскому учению не обсуждался, речь шла в основном о "формальных" генетиках. Как уже отмечалось, в качестве решения предлагалось только "исключить из планов темы, имеющие отношение к лженаучному течению менделизма-морганизма" [12]. В сентябре того же года АМН насылает на указанный институт комиссию, представившую докладную записку, основной смысл которой явствовал уже из ее названия: «О некоторых вейсманистско-морганистских извращениях и о состоянии развития учения И.П.Павлова в Институте эволюционной физиологии и патологии высшей нервной деятельности АМН СССР». Самое интересное, что только что в июне 1948 г. Академия медицинских наук дала высокую положительную оценку деятельности этого института. Комиссия, созданная по решению президиума АМН СССР для проверки деятельности ИЭФ, прибыла в Ленинград в двадцатых числах сентября. 16-17 октября в Ленинграде состоялось общее собрание действительных членов, членов-корреспондентов и научных сотрудников институтов Ленинградского объединения АМН СССР. На повестке дня был единственный вопрос "О заданиях институтов АМН СССР в свете решений ВАСХНИЛ, расширенного заседания президиума AMH и актива руководящих научных и практических работников министерства здравоохранения". Хотя комиссия потребовала широкого развертывания исследований по наследованию условных рефлексов, Орбели принял это предложение, как говорится, "в штыки". В своем выступлении 16 октября 1948 г. он, в частности, сказал: "Представьте, что все условные рефлексы, которые в течение нашей жизни вырабатываются, будут передаваться по наследству, - какие потребуются? мозги для того, чтобы из поколения в поколение накапливать все условные рефлексы и наследственно передавать их дальше. Совершенно ясно, что вопрос должен быть поставлен в некоторой иной форме, вопрос должен быть поставлен о способности приобретать ту или иную реакцию, и мы видим, что эволюционный процесс идет не в сторону бесконечного накапливания всех рефлекторных реакций, которые приобретаются в течение индивидуальной жизни, а в направлении обратном - в направлении развития такого аппарата, который может вырабатывать новые реакции" [13]. В результате в 1948 г. Л.А.Орбели был отстранен от поста академика-секретаря Биологического отделения АН и должности заведующего физиологической лабораторией в Институте им. П.Ф.Лесгафта. Остальные должности и звания Орбели за собой сохранил [14]. При этом Орбели не только выстоял сам, но и не дал уволить никого из своих сотрудников-генетиков. Более того, И.И.Канаев после изгнания из мединститута был зачислен в штат ИЭФ, а в декабре в институте появился еще один генетик, уволенный из Ленинградского университета, - М.Е.Лобашев. Однако тематику генетических исследований спасти не удалось [15]. Наконец, в 1950 году состоялась знаменитая Павловская сессия (см. ниже). Обращает на себя внимание один интересный момент. В период с 1948 по 1950 г., т.е. между заседанием президиума и Объединенной сессией, непосредственными учениками Павлова было опубликовано около десятка биографий великого учителя, не считая буквально бесчисленного множества статей типа "И.П.Павлов и развитие...". Тотальный просмотр этих публикаций позволяет заключить, что главной целью их написания была "чистка себя под Павловым", демонстрация именно своей роли как главного наследника павловских идей. Как же удалось Л.А.Орбели продержаться почти два года? На некоторые размышления по этому поводу наводит его выступление на специальном расширенном заседании Бюро Отделения медико-биологических наук АМН СССР 4 декабря 1948 г., посвященном обсуждению "направления, структуры и состава кадров Института эволюционной физиологии и патологии ВНД им. И.П.Павлова". В стенограмме этого заседания содержится весьма любопытное заявление Орбели: "Далее я должен добавить следующее: здесь говорилось только об открытой тематике, но я должен указать, что наряду с этой тематикой у нас начат ряд работ, о которых я не могу здесь говорить на открытом заседании, и в этом направлении принят довольно большой заказ Совета Министров. Мы надеемся, что все те материальные и идейные возможности, которые у нас имеются, будут обращены на выполнение этого специального заказа". Можно предположить, что в 1948 г. "акции" Орбели в военном ведомстве и партийно-правительственных кругах еще ценились и у него нашлись "высочайшие покровители". Об этом же косвенно свидетельствует реплика Орбели на том же заседании: "В Центральном Комитете мне сказали, что установка такая, что людей надо перестроить, чтобы они работали" [16]. 3. РЕШЕНИЯ ПАВЛОВСКОЙ СЕССИИ Результаты "Павловской сессии" в последнее время освещались в литературе [17].В Постановлении сессии было записано: "Совершенно неудовлетворительно шло изучение генетики высшей нервной деятельности. Формально-генетические установки академика Л.А.Орбели привели к тому, что эта проблема разрабатывалась в отрыве от принципов мичуринской биологии". Сессия призвала развернуть борьбу за «павловскую физиологию». Заговорили и о «павловской психологии», «павловской биохимии» (В.А.Энгельгардт), «павловской медицине» [18]. В результате сессии директором Института физиологии АН СССР (в состав которого вошли Физиологический институт им. И.П.Павлова, Институт эволюционной физиологии и патологии высшей нервной деятельности, Институт физиологии центральной нервной системы) стал К.М. Быков, директором Института экспериментальной медицины в 1950 г. - Д.А.Бирюков, директором вновь организованного Института ВНД АН СССР в 1950 г. - Э.А.Асратян, а в 1952 г. - А.Г.Иванов-Смоленский. После дискуссии Орбели был оставлен лишь один административный пост. Добавлю, что в 1950 г. Иванов-Смоленский становится действительным членом АМН СССР и лауреатом Сталинской премии. А лауреатами Золотой медали имени И.П.Павлова становятся в 1951 г. Быков, а в 1952 г. - Разенков [19]. По сути, опять шла борьба за теплые местечки и награды. 4. ЧТО ПРОИЗОШЛО ПОСЛЕ ПАВЛОВСКОЙ СЕССИИ? Открылись широкие возможности для навешивания ярлыков: «антипавловец» звучало почти так же, как «антимичуринец», со всеми вытекающими отсюда последствиями. Результаты оказались очень тяжелыми. Набор некоторых высказываний Павлова был превращен в «цитатник», а все, что не совпадало с ним, заносилось в «кондуит», который вела группа физиологов-карьеристов, входившая в так называемый «Научный павловский совет» (к счастью, вскоре распавшийся). Репрессированный по "делу КР" академик В.В.Парин заметил, возвратившись из тюрьмы, что великий физиолог-новатор не представлял себе, что его труды будут превращены в «некий гибрид из псалтыря для молебнов и дубинки для устрашения инакомыслящих». [20]. "Война за павловское наследство" охватила все отрасли физиологии и распространилась в медицину (вплоть до санитарии) и даже в языкознание (учение о второй сигнальной системе). Во многих городах Советского Союза прошли "научные сессии" и заседания, на которых выяснялась правоверность присутствующих и клеймились отступники. От психологии требовали перестройки на основе учения И.П.Павлова и эта проблема стала в центре интересов сектора и его руководителя - выдающегося ученого С.Л.Рубинштейна. Обвиненный в космополитизме, он был освобожден от заведования сектором и на его место поставлена совершенно невежественная особа, окончившая аспирантуру при Академии общественных наук. Когда был поставлен её отчет о проделанной работе, она на вопрос о том, что она сделала за отчетный период, ничтоже сумняшеся ответила: "Как что? Тащила Сергея Леонидовича (Рубинштейна) из болота идеализма" [21]. После сессии началась административная вакханалия в смежных науках. Примитивно понятое учение об условных рефлексах стало насаждаться в психологии и психиатрии, став преградой на пути изучения душевной жизни в норме и патологии. Огромен был ущерб, нанесенный практике медицины и воспитания. Повсюду требовалось лечить и учить "по Павлову". Научная молодежь нравственно растлевалась. Чтобы держаться на плаву, публиковаться, защищать диссертации и т.д. приходилось манипулировать набором ритуальных слов [22]. Попытки свести все богатство психической деятельности в норме и патологии к примитивно понятому учению об условных рефлексах крайне негативно сказались и на психологии и психиатрии. Вред был нанесен не только теории, но и практике медицины и воспитания, поскольку в правилах образования условных рефлексов искали универсальный ключ ко всем болезням и ко всем методам педагогического воздействия [23]. Поскольку Павлов неоднократно высказывался по поводу целебных свойств сна, широкое распространение получил метод лечения сном. В беседе с Ярошевским [24] один из старейших наших физиологов проф. И.А.Аршавский, вспоминая о тех временах, сказал: «Во что обошлось лечение сном взрослых, мы не знаем. Но лечение сном детей обошлось слишком дорого. Барбитураты давали детям с первых недель жизни и превращали их в олигофренов». А вот примеры из истории Ивановского мединститута. Было запрешено преподавать физиологию проф С.С. Серебрянникову, а проф. С.С. Полтыреву - патфизиологию. Причина состояла в том, что Полтырев доказал, что павловские условные рефлексы могут быть у животных, у которых кора головного мозга была удалена, что вроде бы противоречило павловским данным. Интересно, что оба были евреи… К.М.Быков недолго пользовался плодами своего триумфа: в 1953 г. умер Сталин, а в 1959 г. и сам академик от последствий аденомы предстательной железы. Прямо напрашивается: "Жил грешно, а умер мучительно". http://www.contrtv.ru/common/2794/

Дата: 2016-01-20 08:39:46